— Вот и все. Ну-ка, встань, потому что пора…
Пендаль хмыкнул, провел пятерней по Леркиному ежику, а Лене сказал:
— Вы к нам сегодня приходите ужинать. Компоту будет невпроворот. А потом песни петь будем. Костерчик запалим. Нынче мы без начальства, будем петь до ночи.
Первый отряд очень любил петь песни.
Был уже совсем вечер. Солнце сползло на краешек неба, и тонкие облака на западе набухли розовым светом. Зеленовато-синий мрак залег в лесу, обступившем лагерь. Только стволы у близких к опушке сосен горели спокойным золотом среди этой тьмы. Они словно изнутри светились.
Лерка, расшибая коленки о кромку ржавого ведра, притащил сырую глину.
Он дышал часто и весело, будто после отчаянной игры в «сыщики-разбойники».
— Ты же совсем измучился, — обеспокоенно сказала Лена.
— Я?! — он изумился так искренне, что Лена не сдержала смеха:
— Ох, Лерка, Лерка…
А он разгорался задором, как уголек на сухом ветру.
Вытряхнув глину, Лерка повернул ведро и кулаком продавил две дыры в проржавевшем боку. Деловито сообщил:
— Глаза будут.
— Как глаза? Где? Ведь голову ты из глины хотел делать?
— Ну, очень просто, — сказал он нетерпеливо. — Сверху глина, а внутри ведро. Чтобы свечкам хорошо горелось… Ну, пойдем за лестницей!
Лена вспомнила тяжеленную лестницу, брошенную у сарая. Тащить ее на берег, с больной ногой… Лерка тут не помощник. Да и велика она, эта лестница…
— А долго ты будешь голову делать?
— Не… — успокоил он. — Это я быстро. — Он решил, наверно, что Лена устала и хочет спать.
— Давай тогда я тебя на плечи поставлю, — сказала Лена. — Ты не свалишься?
— А ты удержишь?
— Тоже мне, тяжесть! Я в походе рюкзаки по тридцать кило носила. Думаешь, ты тяжелее?
— Двадцать девять, — сказал он и почему-то вздохнул.
Сначала они переправили на верхний срез коряги ведро и комья глины. Потом Лена подняла Лерку.
— Держишься?
— Держусь! — весело сказал он и покрепче охватил гибкими ступнями и пальцами Ленины плечи. Лена услышала, как он шлепнул сырой глиной о ведро.
Легонький и прямой, Лерка стоял спокойно. Лена придерживала его за ноги. Ей было хуже, неудобней, чем ему. Во-первых, она не могла прочно опираться больной ступней, во-вторых, она сразу заскучала. Ей не было видно ничего, кроме темного ствола коряги с обломленным сучком и кривыми желобками древоточца. Коряга пахла грибами.
Чтобы посмотреть в сторону, Лена стала осторожно поворачивать голову. Лерка закачался и сердито сказал:
— Не крути головой.
— Я осторожненько.
— Волосами ноги щекочешь.
— Подумаешь, принц, — беззлобно сказала она.
Лерка снова зашлепал глиной о ведро.
— Я все-таки не лестница, — напомнила через минуту Лена. — Дай-ка я встану спиной к коряге. Хоть на озеро буду смотреть…
Лерка легко прыгнул с ее плеч. Лена подняла голову.
— Ой, уже все готово?
— Ничего не готово, — нетерпеливо сказал Лерка. Вместо ведра на плечах Озерного Царя сидела круглая глиняная голова с растянутым ртом и мясистым носом. Губы и нос были добродушными, только пустые провалы глаз смотрели холодно.
Лерка убежал, не ответив на окрик Лены. Через минуту он пришел, держа в каждой ладони зеленые донышки от бутылок.
— Вот глаза.
— Ты умница, — сказала Лена. Лерку не тронула похвала.
— Поднимай, — велел он.
Теперь Лена стояла лицом к озеру. Вода была светлой. Солнце ушло, оставив неяркий желтый закат. Выше его, в зеленоватом небе, дрожала яркая капля Венеры. Потом прорезался месяц, легкий и прозрачный, как стрекозиное крылышко. Незаметный и робкий, он не отражался в озере. А отражение Венеры протянулось по воде золотистой ниткой.
Далеко-далеко трещал катер. С острова Робинзонов доносились голоса и отрывистые вскрики горнов. На этом берегу, на костровой площадке, негромко и очень слаженно пели ребята из первого отряда. Они пели «Песню отплытия»:
…Вот и все.
Ну-ка, встань, потому что пора.
День дороги взошел,
И полощутся флаги отхода.
Посмотри —
Подымается ветер с утра.
Нам пора.
Посмотри,
Как на рейде дымят пароходы…
Со спокойной радостью Лена поняла, что никогда не забудет этот вечер над ясной водой: небо с прозрачным месяцем и Венерой, песню, огоньки, черные сосны, проблески костра на острове. И маленького Лерку, горящего нетерпеливым вдохновением. Этот вечер будет в ее жизни такой же яркой звездочкой, как севастопольские маяки, как Яшка…
Лена вдруг вспомнила, что все еще не ответила на Яшкино письмо. Но легкая тревога кольнула и ушла. Не было сейчас места для тревоги. «Ничего, напишу завтра… А Яшка-то на фотографии совсем не похож. Ну надо же: Яшка с бородой! Таежный бродяга…»
— Тебе не тяжело? — спросил с высоты Лерка.
Вот уж не ждала она такой заботы!
— Мне? Что ты!
— Я скоро, — сказал он.
И правда, очень скоро он прыгнул на песок.
Упал на четвереньки, вскочил и, подняв острый подбородок, нетерпеливо глянул на свою работу.
Озерный Царь был корявый, большой и добродушный. Настоящий. Словно и не было никогда громадной коряги и дырявого ведра, а всегда жил на свете этот неуклюжий великан с немного лягушачьим, но симпатичным лицом. Наверно, ему очень нравилось торчать на берегу и с хитроватой улыбкой осматривать свои владения. Рассеянный свет воды мелкими блестками отражался в его стеклянных зрачках.
— Самая подходящая голова, — сказала Лена. — Никакой другой головы и не придумаешь.
Лерка не ответил. Наверно, ему тоже нравилась голова Озерного Царя, но он молчал из скромности.
Они еще немного посмотрели, и Лена сказала, что надо зажечь свечки. Будет просто замечательно, когда в зеленых глазах великана загорятся живые огоньки.
Лерка сбегал в пионерскую комнату, отыскал там спички и две свечи. Потом опять забрался Лене на плечи. Он возился довольно долго. Швырял на песок сломанные спички. И на этот раз не спрыгнул, а попросил опустить его.
— Устал? — спросила Лена.
— Смотри, горят, — сказал он.
Глаза Озерного Царя горели совсем не ярко, чуть блестели зеленоватыми искрами.
— Издалека они ярче светятся. Так всегда бывает, — объяснил Лерка.
Они еще немного постояли перед Озерным Царем. Но сделанный ими великан жил теперь сам по себе. Лерка и Лена ему были не нужны.
— Пойдем, — вздохнула Лена. — Делать больше нечего.
— Нечего, — печально откликнулся Лерка.
— Поужинаем и спать, да?
Лерка не ответил.
— Ну, пойдем, — повторила Лена. — Посидим еще с первым отрядом…
Первый отряд снова пел свою «Песню отплытия» — самую любимую:
Были дни — мы не раз
Уходили сквозь штормы в походы
И огни
Среди волн
Зажигали в холодных морях…
Так пускай в этот раз
Провожает нас солнечный свет.
Как награда за то,
Что не ждали у моря погоды.
— Надо умыться, — сказала Лена. — Смотри, ты весь в глине.
Лерка молча кивнул и зашагал к причальному плотику.
— Поздно уже, — сказала ему в спину Лена. — Хочешь спать?
Сама она спать не хотела. Во всем теле ровно гудела усталость, болела нога, правда, не так сильно. А про сон и думать не хотелось.
— Не хочется спать, — откликнулся Лерка.
Он ступил на плотик. Доски прогнулись, и фонтанчики с плеском запрыгали из щелей. Лена сняла тапочки. Доски были очень теплые.
Лерка аккуратно поставил на край плотика сандалии, сел на корточки и начал смывать с локтя глину.
— Убрал бы сандалии от воды подальше, — посоветовала Лена.
— Зачем? — спросил он. Повернулся и не удержался на краю.
Лена увидела, как он светлым комочком ушел на глубину, а у самого дна стремительно распрямился, выбросив вперед руки. Она тихонько ахнула и боком плюхнулась в воду.
Глубина была небольшая — по плечи. Лерка медленно и красиво всплывал. Он плавно обходил свою спасительницу, как акула обходит коралловый риф. Лена бросилась к нему, ухватила за рубашку и выволокла на край плотика. Потом, тяжело дыша и постанывая от боли в ноге, забралась сама. Лерка торопливо вскочил на пружинистых досках.
— Ты чего? — спросил он. — Ты испугалась, да?
Лена, мокрая и растерянная, молча смотрела на Лерку. Ей хотелось не говорить, а фыркать и встряхиваться, как упавшему в воду щенку.
— «Испугалась»… — наконец сказала она. — Всыпать бы тебе за такие фокусы! Ныряльщик. Прыгай еще за ним тут…
И тогда Лерка засмеялся. Она никогда не видела, чтобы он так смеялся.
— Я же умею плавать! — говорил он сквозь смех. — Я знаешь, как плаваю? Хоть через все озеро. Я же плавучий!
— Плавучий… — откликнулась Лена. — Дрожишь вот теперь…
— Это ты дрожишь, — заметил Лерка. Перестал смеяться, но не обиделся. Он стянул облепивший его ситцевый костюмчик и начал выкручивать, усевшись у самой воды. Потом коротко глянул на Лену из-за плеча.
— Думаешь, мне жалко было ту кошку? — неловко спросил он. — Я бы тебе отдал обязательно. Только ее нет… Я ее Лодьке отдал.
— Когда? Вы же подрались! Он же ушел!
— А я догнал потом. И отдал…
— Эх ты, колючая головушка… — тихо сказала Лена,
Она перестала вздрагивать. Было тепло. Только сарафан оставался тяжелым и липучим. Лена, согнувшись, принялась выжимать подол.
— Да ты сними и выжми как следует, — посоветовал Лерка. — Я отвернулся.
Она засмеялась:
— Дурень… Ну-ка, отойди от края, а то опять сковырнешься.
Лерка не отошел. Не оборачиваясь, он сказал:
— Если бы ты упала в воду, я бы тебя обязательно спас.
Лена опять вздрогнула.
— Спасибо. Только лучше уж я не буду падать.
Серьезно и с нажимом Лерка произнес:
— Конечно. Но если бы…
— Ну… Я знаю, — сказала она и повернулась к берегу. — Ох, смотри, Лерка!