СТИХИ 60-Х — 90-Х ГОДОВ
***
…Юность не сразу уходит во мглу,
Юность не хочет уйти.
Есть и товарищи в каждом углу —
Спутники в дальнем пути.
Если вдруг сердце тоскою сожмёт,
Если почуешь беду,
Вспомни, что море тебя ещё ждёт,
Вспомни, что спутники ждут…
1961 г.
На листке с наброском незаконченного рассказа. Эти стихи — отголосок ностальгии по недавно закончившейся студенческой жизни. «Товарищи в каждом углу» — это, видимо, выпускники журфака во всех углах страны.
Тень Каравеллы
Иногда память детства приходит ко мне
Среди северных гор и лесов…
Голубая звезда в незамёрзшем окне
И летящая тень парусов…
Снова ночь опустила на старый причал
Непроглядную темень свою.
Над рулонами карт оплывает свеча,
Тайна смотрится в окна кают.
Эту тайну другим не понять.
Эту память у нас не отнять.
И когда перед дальним путем
Сердце, дрогнув, забьётся несмело,
Перед тем, как идти,
Я зову, чтоб в пути
Догнала меня
Тень Каравеллы…
Мой товарищ, когда онемеет рука,
Вспомни вновь, что и ты рулевой
И водил наш корабль сквозь янтарный закат
На свинцовый рассвет штормовой.
Путь бывает тяжёл, но никак не поймёшь,
У костра, засыпая к утру:
То ли волны шумят,
то ли сосны гудят,
То ли мачты скрипят на ветру…
Да и как это можно узнать,
Если видишь в пути то и дело,
Как скользит по дорожным камням
Здесь и там
Быстрокрылая
Тень Каравеллы.
1961 г.
Эти стихи были написаны в первом вахтенном журнале отряда (отряд БВР, бригантина «Бандерилья»). Опубликованы в книге «Чем крепче ветер».
Что вы рано проснулись, горнисты?
Если нет ни беды, ни тревог?
Утро ходит травою росистой
По обочинам дальних дорог.
Если нет над лесами тумана,
Значит, мы поднялись не напрасно.
Значит, солнце взойдёт очень рано,
Значит, день будет длинный и ясный.
Если солнце встаёт очень рано,
Значит, день будет длинный и ясный.
Ты послушай — стучат барабаны,
А они не проснутся напрасно.
1962 г.
Последнее четверостишие — вариант, который потом вошёл в повесть «Валькины друзья и паруса».
Мы большую лодку выстроим,
Флаг поднимем утром рано,
Поплывём рекою быстрою
Прямо к океану.
Надо быть очень упорными,
Чтобы плыть только вперёд.
Нас встречает море штормами,
Штормами всех широт.
В тучи превратились тучки,
Ветер налетает шквалом,
Рвутся из ладоней ручки
Скользкого штурвала.
Надо быть очень упорными,
Чтоб не скрутить поворот.
Закипает море штормами,
Штормами всех широт.
Чертят небо злые молнии,
Такелаж провис от влаги.
Мы должны нести над волнами
Наши паруса и флаги.
Надо быть очень упорными,
Чтобы плыть только вперёд.
Море закипает штормами,
Штормами всех широт.
1962 г.
Отрывок из этой песенки был написан ещё в 1961 году для рассказа «Четыреста шагов» (так и не напечатанном, ещё ученическом).
Кстати: не было ещё отряда «Каравелла» и яхт, а что-то в песенке было уже угадано. Ведь и правда пришлось потом быть в переделках. Правда, не на море, а на озёрах, но…
Пятая симфония
Это начинается где-то в феврале,
Ветер поднимается и растёт к утру.
Ты не спишь и видишь вдруг в серой полумгле
За окном качание пароходных труб.
И плывут, как призраки, белые суда.
И горнисты дальние с тишиною спорят:
Ветер с утра — значит пора
«В путь,
в путь,
в путь,
в путь.
В путь нас зовут дороги дальнего моря».
Эта песня древняя ветра в парусах,
Это песня давняя тех, кто неспокоен.
Ты не спишь и слышишь вдруг детства голоса.
И рассвет прорезался синей полосою,
И плывут навстречу нам птицы-корабли,
Веселей горнисты с тишиною спорят:
«В синей дали
солнце горит.
В путь,
в путь,
в путь,
в путь.
В путь нас зовут дороги дальнего моря».
1965 г.
Песня написана на одну из мелодий Пятой симфонии Чайковского. Одно время горнисты «Каравеллы» (были когда-то в отряде горнисты, а не барабанщики) использовали эту музыкальную фразу («Ветер с утра — значит, пора. В путь…») как сигнал сбора.
Колыбельная
Ночь бросает звёзды на пески,
Поднятые сохнут якоря.
Спи, пока не гаснут маяки…
Спи, пока спокойно спит земля…
Спят большие птицы средь лиан,
Спят моржи в домах из синих льдин,
Солнце спать ушло за океан,
Только ты не спишь…
Не спишь один…
Светят в море,
Светят огоньки,
Утихает сонная волна…
Спи, пока не гаснут маяки.
Спи…
И пусть не дрогнет тишина.
1965 г.
Из повести «Оруженосец Кашка». (В книге напечатана не полностью).
Звонко бьют подковы, блещут шпоры,
Искры от копыт летят в бурьян.
Едет записаться в мушкетёры
Молодой гасконец д'Артаньян.
Конь мой очень верный и надёжный,
Дальняя дорога не страшна.
Если шпага очень долго в ножнах,
Станет слишком ржавою она.
Хорошо придумал эту книгу
Автор по фамилии Дюма.
Хорошо кино снимает «ФИГА»[4]
От него любой сойдёт с ума.
Сверху на дорогу звёзды брызжут,
И глядит с улыбкой месяц вниз.
Скоро, скоро буду я в Париже —
Там Атос, Портос и Арамис.
1966 г.
Из отрядного кинофильма «Три мушкетёра». Написано для озвучивания первого варианта фильма.
Песенка маленького короля
Что за жизнь у короля!
То нельзя и это.
Держат взрослые меня
В рамках этикета.
Поглядишь или шагнёшь
Вправо или влево —
Лупит веером меня
Тётя королева.
А проклятый кардинал
(Гвоздь ему в печёнку)
Рядит в бантики меня,
Словно я девчонка.
Мяч футбольный отобрал
И унёс в кладовку…
Я, наверно, объявлю
Скоро голодовку.
Каши манной — ни глотка,
Чаю — ни стакана,
Даже мультики смотреть
Вечером не стану…
Только им, наверно, всем
Наплевать на это,
Видно вздумал кардинал
Сжить меня со света.
Если вырасту большой,
Укреплюсь на троне,
Вот пускай меня тогда
Кто-нибудь затронет!
Кардиналу дам пинок
Да такой хороший,
Чтоб с разбега потерял
Юбку и калоши!
Середина 60-х гг.
Из отрядного кинофильма «Три мушкетёра». Написано для озвучивания первого варианта фильма.
В очень давнем семнадцатом веке,
Удивляя отвагою свет,
Жил в Париже в лохмотья одетый
Сен-Меран — мушкетёр и поэт.
Несмотря на пустые карманы
Этот парень был страшный богач:
Был клинок на боку Сен-Мерана,
Как лекарство от всех неудач.
И однажды случилось такое,
Что похоже на книжки Дюма:
Повстречаться с поэтом толпою
У гвардейцев хватило ума.
— Перед вами двенадцать гвардейцев,
Не боящихся крови и ран!
Всё равно вам здесь некуда деться!
Сдайте шпагу, месье Сен-Меран!
Он сказал:
— Бог храни ваши души.
У меня к вам есть маленький счёт.
Шестерым я сейчас срежу уши,
А оставшимся что-то ещё.
А потом вы увидите сами,
Как я вмиг к удивлению всех
Поменяю обрезки местами.
То-то будет веселье и смех!
…Ой, не спите, друзья-кардиналы,
Ведь причин для спокойствия нет:
Ходит-бродит по ближним кварталам
Сен-Меран — мушкетёр и поэт.
Примерно 1966 г.
Песня о журнале «Пионер»
Шумят поезда, как за лесом гроза,
Берёзы под окнами дремлют…
О дальних дорогах ты нам рассказал,
И снятся далекие земли.
А ты снова будишь меня поутру,
Рукой почтальона стучишь ты,
И радуюсь я, что пришёл ко мне друг —
Такой же, как я, мальчишка.
Сейчас ты расскажешь про верных друзей,
Про твёрдость дорог каменистых,
Про то, как навстречу ветрам и грозе
Зовут озорные горнисты.
Мы знаем, что эти горнисты не врут —
Походов нам хватит с излишком,
Мы верим тебе, потому что ты — друг,
И тоже, как мы, мальчишка.
Мы знаем, что были другие года,
И боль их исчезнет не скоро.
Погиб пулемётчик Аркадий Гайдар,
На фронт уходили юнкоры.
Но ты не сгорел на горячем ветру,
Шагал сквозь гранатные вспышки,
И знали ребята, что есть у них друг —
Бессмертный боец-мальчишка.
Окончится детство, года пробегут,
Но дружбу с тобой сбережём мы,
Как ленинцы первых дружин берегут
Свой галстук, в походах прожжённый.
Прищурившись, смотрит на солнечный круг
Весёлый мой младший братишка:
Сегодня узнал он, что есть у нас друг —
Такой же, как мы, мальчишка.
1967 г.
Стихотворение писалось по заказу журнала «Пионер», как песня читателей этого журнала, вместе с юнкорами отряда «Каравелла».
А мы уходим. Нам не до земли,
Где в переулках свет подслеповатый.
Любимых наших в рабство увели,
Хотя они ни в чём не виноваты.
Окончен срок береговых работ,
Встаёт рассвет у края волнолома.
Спешит от борта к берегу вельбот,
Увозит тех, кто остаётся дома.
Сейчас тяжёлый развернется рей,
Рванётся марсель трепетно и люто,
И разнесут орудья батарей
Тугой удар прощального салюта.
Мы не ответим, порох сохраня,
Пускай лежит он, твёрдый и зернистый,
До той поры, когда сигнал огня
Нам протрубят тревожные горнисты.
А мы уходим. Нам не до земли…
1967 г.
Часть стихотворения вошла в очерк «Тень Каравеллы», 1963 г., но наброски сделаны гораздо раньше.
Пускай нам понемногу лет,
Но кто сказал, что права нет,
Что нету сил, чтоб с боя брать вершины!
Кто так сказал — тот поспешил,
Он это зря за нас решил.
Он это так решил, а мы не так решили.
Когда нас прижимал циклон,
Мы шли сквозь дождь на горный склон,
Шагали, не боясь ветров поющих,
Мы шли, не тратя слов пустых,
Шли, прорубаясь сквозь кусты,
Мы шли, не зная в той дороге отстающих.
Работа наша — не парад.
С гвоздя срывая аппарат,
Не раз ты проклинал сигнал тревоги.
Но есть сигнал — забудь про сон.
Заданье в срок — таков закон,
Такое правило юнкоровской дороги.
Опять в дорогу нам пора,
И впереди встаёт гора,
Встаёт гора — как будто цель всего похода.
На пик взошёл, и пред тобой
Лежит мир бело-голубой,
Большой и бело-голубой, как флаг отхода.
1968 г.
Писалось стихотворение как слова юнкоровского марша.
Песня о каравеллах
В южных морях, и у севера дальнего,
И у ревущих широт
Ходят эсминцы, скользят в море лайнеры,
Бродит рыбацкий народ.
Ветром их клонит, волнами высокими
Им заливает огни,
Трудно им в море,
но всё-таки, всё-таки
Легче, чем в прежние дни.
Вспомним о тех, кого злыми поверьями
Дома сдержать не смогли,
Кто начертил нам гусиными перьями
Первые карты Земли.
В чем-то, друзья, с ними мы одинаковы,
Так же не смотрим назад.
Так же, как марсели, рвутся спинакеры,
Если приходит гроза.
Пойте, друзья, про выносливость паруса,
Пойте про тех, кто был смел,
Кто сквозь века прочертил в море ярости
Огненный след каравелл.
1968 г.
Завещание
Мне жить надоело с недавних времён,
Всё жалобы, склоки, раздоры…
Я знаю, что хватит в отряде знамён,
Чтоб в гробе укрыть командора.
Тяжёлые копья держа навесу,
Роняя слезу непрестанно,
Как Гамлета, скорбно меня понесут
Четыре моих капитана.
А дальше — отдав мне прощальный салют,
Хлебнувши на траурном пире,
Врагов моих в тёплых постелях найдут
И сделают им харакири.
И правильно сделают — так им и надо:
Какие дела, такова и награда.
1968 г.
Стихотворение написано по поводу происков местной «общественности» против «Каравеллы».
Всадники
Я у книжки не помню названия.
Книжка — вихрь из атак и погонь.
Я читал, как сбруей позванивал
Потерявший всадника конь.
Конь ушёл. А мальчишку взяли.
Был коротким у белых допрос.
Руки тонким ремнём связали,
Повели на крутой откос.
И поставили там над кручей.
Серебристы, но не легки
Выползали из ножен тягучие
Их отточенные клинки.
Становился я злым и упорным.
Злой прищур не сходил с лица.
Я отбрасывал книжку в сторону.
Я хотел другого конца.
Как травинка в заснеженном садике,
Как росточек сквозь синие льды,
Пробивалась надежда на всадников,
На спасителей от беды.
Мы тогда не очень умело
Разбирались в героях книг.
Были красные. Были белые.
Были наши, и были враги.
Наши — это любому знакомо.
Наш — он тот, кто всегда готов
К другу мчаться стрелой на помощь
В дробном грохоте конских подков.
Что ж! Они не обманут доверия.
Видел я в мальчишеском сне,
Как ковбои в выжженной прерии,
Торопясь, седлали коней.
И, играя литыми кольтами,
Подгоняя мустангов лихих,
Развивали арканы кольцами
Мексиканские пастухи.
Расцветали шрапнельные гроздья,
Мчались всадники в пыльный зной,
И будёновки с синими звёздами
Колыхались серой волной.
Мушкетёры, Спартак, Айвенго
И чапаевцы в бурках седых
Вылетали одной шеренгой
На песчаный крутой обрыв.
И мальчишка вставал опять,
Саблю брал и шёл воевать…
…Но в ответ на твою беду
Эти всадники не придут.
Нынче места нет чудесам.
Хочешь чуда — будь всадником сам.
Чтоб на помощь друзьям кидаться,
Чтобы подлость узлами вязать,
Чтобы в руки врагам не даться,
Чтобы сыну потом сказать:
«Помнишь песню о зимнем садике?
О травинке среди зимы?
Жили-были на свете всадники,
Жили-были на свете мы.
Вся земля гудела под нами.
Были ночи, как копья, отточены.
Били кони копытом в камень —
Искры сыпались по обочинам.
Знали кони лихую выучку,
Не успеет смолкнуть труба,
Как мы мчались уже на выручку
К тем, кто звал нас,
Где шла борьба.
Мальчик, думаешь, нет тех дней?
Или, думаешь, нет коней?
Время есть!
И лошади есть!
Да и порох не вышел весь!»
1969 г.
Маленькие барабанщики
Как бы крепко ни спали мы,
Нам подниматься первыми —
Лишь только рассвет забрезжит
В серой весенней дали…
Это неправда, что маленьких
Смерть настигает реже:
Ведь пулемёты режут
Часто у самой земли.
Есть про нас песни разные —
Сложенные с любовью,
Есть грустные и бодрящие,
Звонкие, как труба,
Только нигде не сказано,
Как это всё-таки больно —
Пулю глотнув горячую,
Падать на барабан.
Сколько легло нас, мальчики,
В травах и узких улицах —
Маленьких барабанщиков,
Рыцарей ярых атак!
Но не могли мы кланяться,
Жмуриться и сутулиться,
Падали… А товарищи
Шли, отбивая такт…
Флаги рассвета алые
Над городами полощутся…
Снова сегодня встали мы
Раньше всех поутру.
Вновь
барабаны взяли мы.
Снова
выходим на площади —
Туда, где отряды сходятся
В марше серебряных труб.
Может быть всё исполнится:
Травы не вытопчет конница,
И от ударов пушечных
Больше земля не сгорит.
Но про тревогу помни ты,
Помни про нашу бессонницу,
Когда барабан игрушечный
Сыну решишь подарить…
Это слова прощания,
Это песня привета
Тем, кто шагал с нами рядом,
От ветра не пряча взгляд.
Горьким горнов молчанием
Будет слава пропета
Всем сгоревшим отрядам —
Маленьким кораблям.
1970 г.
Варианты песни в книге «Мальчик со шпагой» и в книге «Чем крепче ветер», но только здесь она в полном и «первозданном» виде».
Если в безветрии парус повис,
А это тебя не трогает,
И если ты равнодушен и тих
Перед дальней дорогою,
И если ты перед шквалом дрожишь,
Кто за это в ответе?
Ты сам!
Ты не понял,
что жить
Тем лучше,
чем крепче ветер!
1970 г.
Стихотворение написано для отрядной книги «Чем крепче ветер…»
Сент-Экзюпери
Улетали лётчики искать врага.
Затянуло к вечеру
туманом берега.
Кто-то не вернулся, кого-то не нашли…
Не поставишь на море ни крестов, ни плит.
Желтая пустыня — глухие пески.
Тихий ветер к вечеру
плачет от тоски.
Ночью в чёрном небе звёздный перезвон.
Тихо звёзды катятся на песчаный склон.
Если плакать хочется — уснуть нелегко.
Мальчик в одиночестве
бродит средь песков:
Может, сказка сбудется, может, сводка
врёт,
Может, снова спустится взрослый самолёт.
И пойдут, как прежде — рука в руке —
Лётчик и мальчишка
к голубой реке.
И одно тревожит их: к звёздам путь далёк,
Не сломал бы ветер там тонкий стебелёк.
(А из синей чащи, где тени сплелись,
Смотрит одичавший
рыжий старый лис.)
1971 г.
Есть истина в понятии одном.
Она — весомей многих аксиом.
Необратимость времени — она,
Спокойствия и мудрости полна.
Пускай судьбою горькой обречён
Ты жить во тьме и ночи много лет,
Смотри — ты строчки краткие прочёл,
И на мгновенье ближе стал рассвет.
Всего на миг, на краткий шаг в ночи.
Но не горюй, и он в цепи звено…
О нём подумай, тихо помолчи.
Мгновенью возвратиться не дано.
В любой судьбе — пускай хоть камни с гор,
Пускай хоть ветер лупит по лицу,
Верны мы или не верны себе —
Мы всё равно всегда идём к концу.
Но не к тому, который отнесён
В разряд унылых и печальных дат.
К тому, когда ты скажешь:
— Вот и всё… —
И станут памятью прошедшие года.
Около 1972 г.
Заросшая узкоколейка —
Путь из волшебной страны;
Тополя листики клейкие,
Запах поздней весны.
Светкин пушистый локон
У твоего лица…
Свет из знакомых окон,
Мамин голос с крыльца…
Дождики босоногие…
Мяч футбольный в пыли…
Это было у многих.
А многие сберегли?
1972 г.
Я видел сон: как будто, падая в траву,
Рву плоский браунинг из заднего кармана,
А впереди, средь клочьев мокрого тумана,
Идут враги — все те, кто враг и наяву.
Я навожу на них тупой короткий ствол,
И пистолет с отдачей прыгает в ладони…
О если б знали вы, какое торжество —
Стрелять и видеть, как срезает мой огонь их!
Они, крича, бегут сквозь реденький лесок,
А я стреляю вслед и чувствую отдачу…
Потом жалею об одном: что это сон.
И от того, что в сны не верю,
чуть не плачу.
1972 г.
О трубачах
Всё спит в тропической ночи,
Лишь звёзды полыхают свечками.
В постелях охают курортники,
Лелея боль сгоревших спин…
А нам бы снились трубачи —
Сердитые и остроплечие —
Да вот никак они не снятся:
Всё дело в том, что мы не спим.
На внешнем рейде дремлют танкеры —
И здешние, и иностранные,
И в кубрик сны приходят странные:
Про марсианские моря…
А нам бы снились трубачи —
Все маленькие и упрямые,
Спокойно-дерзкие, те самые,
Что вдруг в ночи заговорят —
О том, как стоптанный асфальт
Взорвётся яростными травами,
И ляжет на плечо мальчишечье
Ладонь зелёного листа,
Когда трубы звенящий альт
Расскажет всем, как были правы мы,
И в наступившем вдруг затишье
Всё встанет на свои места.
1972 г.
Это было сначала сном
Это было сначала сном
Про забытую всеми тропу:
Словно кто-то повёл рукой —
И чуть видный зажёгся свет.
Будто в диком лесной краю
Есть заросший рельсовый путь…
Это было потом тоской,
О дороге, которой нет.
В середине глухой зимы,
Когда всюду колючий лёд,
Когда песня про летний лес —
Словно память о волшебстве,
Это было сначала сном,
Это было потом тоской,
А потом в февральскую ночь
Раскачал тополя зюйд-вест.
И за плотной грядою туч —
Светлым зайчиком среди тьмы
Переливчато и легко
Прокатился первый сигнал.
Это было сначала сном,
Это было потом тоской,
А потом проснулся горнист —
Сам проснулся и нас позвал.
Может быть, отстану в пути,
Но потом догоню опять.
Бьют фонарики сквозь листву,
А в палатках дыханье ребят…
Это было сначала сном,
Это было потом тоской,
А потом прозвучал сигнал,
Чтобы знал я, где встретить себя.
1972 г.
Остров Сокровищ
Да здравствует остров сокровищ —
За то, что к нему дорога
Лежит сквозь пенное море,
Сквозь радости и преграды!
Да здравствуют дикие джунгли,
И радуга в брызгах прибоя,
И крик попугая в чаще!
Но нам не нужны пиастры…
Пиастры, пиастры, пиастры!
А что с ними делать в море?
Не купишь на них ни ветер,
Ни чистые горизонты,
Ни белых стремительных чаек,
Тебя провожающих в поиск,
Ни звонкое золото солнца,
Что блещет в струе за кормою.
Пиастры, пиастры, пиастры!
А что с ними делать в детстве?
Не купишь на них ни сказку,
Ни смех товарища звонкий,
Ни ясную радость утра,
Когда по траве росистой
Сквозь солнечный пух тополиный
Бежишь ты навстречу другу.
Да здравствует остров зелёный,
Лежащий за чёрной бурей,
За синей глубокой тайной,
За искрами южных созвездий!
Да здравствует смех и дорога,
Да здравствует дружба и море!
Да здравствует всё, что не купишь
На чёрное золото Флинта!
1972 г.
Песня была написана специально для отрядного кинофильма «Остров сокровищ». Но в то время фильм озвучен не был. Песня соединилась с фильмом только при озвучивании в 1990 г.
Алёшка
Там, где вытканы солнцем дорожки,
Там, где лагерь у горной речонки,
Полюбил октябрёнок Алёшка
Из второго отряда девчонку.
С той девчонкою встреч не искал он,
И, увидев её, хмурил брови,
А потом забирался на скалы,
Обдирая коленки до крови.
С ярко-алым шиповником горным
Возвращался обратно Алёшка,
Чтобы после вечернего горна
Бросить ветку с цветком ей в окошко.
А потом пришло время проститься,
Их автобус довёз до вокзала,
И уехал веснушчатый рыцарь
В синей майке со звёздочкой алой.
И она никогда не узнала,
Что была для него всех дороже,
И ещё две недели вздыхала
Об отрядном вожатом Серёже.
1973 г.
Когда мы спрячем за пазухи
Ветрами избитые флаги
И молча сожжём у берега
Последние корабли,
Наш маленький барабанщик
Уйдёт за вечерним солнцем
И тонкой скользящей льдинкой
Растает в жёлтой дали.
От горького пепелища,
От тёмных пустых переулков,
Где бьют дожди монотонно
По крышам, как по гробам,
От эха, что волком рыщет
В развалинах злых и гулких,
Наш маленький барабанщик
Уйдёт, не сдав барабан.
Уйдёт в синий край рассвета —
Там звонкая память детства,
Как смуглый от солнца мальчишка,
Смеясь, бежит по траве.
Там людям не целят в спину.
Там правда — для всех едина.
Там, если враг — то открытый,
А если друг — то навек.
Но есть утешенье, как будто
Последний патрон в обойме,
Последняя горькая радость,
Что был до конца он прав.
И вот потому над планетой
Шагает наш барабанщик,
Идёт он, прямой и тонкий,
Касаясь верхушек трав…
1972 г.
Без третьего куплета песня была включена в фонограмму фильма «Жили-были барабанщики», 1980 г., кроме того, несколько изменённый вариант использован автором в романе-трилогии «Голубятня на жёлтой поляне», 1983 г. В отряде «Каравелла» песню всегда поют полностью — все четыре куплета.
Кузнечик Вовка
Там, где у цветов головки
Лепестками ветру машут,
Маленький кузнечик Вовка
Жил да был среди ромашек…
Не был Вовка музыкантом,
Хоть трещал, не умолкая.
Вовка был работник-плотник —
Строил дачи и сараи.
Он пилой работал ловко,
Молотком стучал о доски:
Строил он мосты и лодки,
И газетные киоски…
…Но однажды на поляне
Приземлился злой обжора,
Очень страшный и нахальный
Воробей по кличке Жора.
Чёрные жуки-монахи
Проявили вмиг сноровку,
И позеленели в страхе
Даже божии коровки.
Только зеленеть и плакать —
В этом очень мало толку,
И кузнечик Вовка в лапу
Взял сосновую иголку…
Очень-очень громко стонет
Бедный одноглазый Жора.
Больше воробьиха Соня
Не дождётся ухажёра…
Если ты врагом замечен,
Не беги назад ни шага.
Даже если ты — кузнечик,
У тебя должна быть
шпага.
1973 г.
Из романа «Мальчик со шпагой». Вошло в книгу не полностью. Строчки про воробьиху Соню редактор изъял из «педагогических соображений».
Быть может…
Тяжёлый толчок и вспышка у глаз,
И злая капля со лба…
Он вдруг покачнулся и медленно лёг
Средь огненной темноты.
Вперёд укатился и на бок упал
Красный его барабан.
Его
Потом, средь весенних трав,
Ни разу не видел ты?
А может, мальчишка не был убит,
А просто на миг прилёг?
А дальше — поднялся, догнал друзей
И снова пошёл — туда,
Где в низкой ночи среди звёзд рябых
Горела, как уголёк,
Над чёрными травами — впереди —
Его большая звезда…
Пока ещё в мире живы враги —
Атакам не кончен счёт…
Друзья удивились: «Ты не погиб?» —
Сказал он: «Ну вот ещё!»
И всё-таки в травах или хлебах,
В клевере или ржи
Лежит у заросшей межи барабан —
Тебя дожидаясь, лежит…
Из литературного альманаха «Синий краб» № 6, 1973 г. Стихи были написаны на тему картины Е. И. Пинаева «Упавший барабанщик», которую он подарил отряду «Каравелла».
У меня потерялся друг.
Я не знаю, кто виноват,
Но одно скажу — не совру:
Кто-то этому очень рад.
Получилось как в диком сне:
Был он рядом — за локоть возьми —
И вдруг канул, как в чёрный снег,
Стал за тысячи тысяч миль.
Я ключи от беды ищу,
Я хочу, чтоб она ушла,
А из тьмы на меня вприщур
Кто-то смотрит поверх ствола.
…Я бы бросился за тобой,
Страх и боль с души соскоблив,
Только надо не быть собой —
Надо сжечь свои корабли.
1974 г.
Гайдар
Пыльная герань на подоконнике.
Ночь бредёт пешком по лебеде.
Запахи лекарств в постылой комнате,
Как напоминанье о беде.
Человек лежит. Не спит, а мучится:
Сон не сон, а так, унылый бред.
Жухлая луна — беды попутчица —
Тихо кружит тени во дворе.
Эй, друзья… Ну, что ж вы не приходите?
Ваших голосов не уловить.
— Мальчик, ты не спишь? Хромают ходики.
Лучше их совсем остановить.
Слушай… Вдруг мне не дождаться дня?
Слушай, мальчик, позови коня.
За окном,
За серым подоконником
Побежит тропа в ночную тьму.
Там, за горизонтом бродят конники.
Позови…
Скажи, я поднимусь.
Ты не думай, я же не в бреду.
Ты им расскажи —
Они придут…
Скинута герань в окно разбитое.
Пусто в доме: тени да клопы.
В переулки, песнями забытые,
Разлетелся дробный стук копыт.
70-е гг.
Бабушка пирата
С давних пор во всех морях и странах
Не видал никто таких картин:
Бродят в тёмно-синих океанах
Стаи бригантин и баркентин.
И никто-никто из нас не трусит,
Хоть плывём мы очень далеко.
Нас ведёт отважная бабуся
С толстою берёзовой клюкой.
Ходит бабка в старых мокасинах,
У неё в кармане «смит-вессон».
Надувает нашу парусину
Южный неустойчивый муссон.
Мачты содрогаются от крика,
Вдаль летят пиратские слова.
У бабуси от знакомства с гиком
Вся в могучих шишках голова.
На судах у нас нет места скуке,
Мы её берём на абордаж.
Есть у бабки три десятка внуков —
Самый развесёлый экипаж.
Все мы, внуки Бабушки пирата,
Тихие забыли берега.
Есть у нас в торпедных аппаратах
Кое-что для встречного врага.
Море закипает, словно брага,
Тучи наливаются свинцом,
Но сияет нам с пиратских флагов,
Бабушкино доброе лицо.
Середина 70-х гг.
Песня о парусах
На фрегатах паруса не поднимают —
Их спускают постепенно с длинных реев,
И корабль, почуяв ветер, оживает:
И дрожит, и рвётся в море он скорее…
А море — есть!
И качает в ладонях судно,
И чайки весть
О ветре хорошем несут нам.
И пускай троса, шершавые, как рашпиль
С непривычки новичкам дерут ладони!
Прогремит последний раз на баке брашпиль,
И корабль уйдёт за сказками в погоню…
А сказки — есть!
И звенит такелаж как нервы —
Их хватит на весь
Наш век и на двадцать первый.
Рассудительным речам ты верь не слишком:
Если ветер спит, то будет он разбужен.
Если снится белый парусник мальчишкам,
Значит, он ещё кому-то очень нужен.
Мальчишки — есть!
Никуда вам от них не деться —
И флаг, и честь,
И парус, бессмертный как детство.
1975 г.
Из литературного альманаха «Каравеллы» — «Синий краб» № 16
Про львов
Где-то есть большая Африка —
Жёлтые пески и солнышко.
Жёлтые цветы качаются
В зарослях густой травы.
В этой очень знойной Африке
Ходят и махают гривами
Вовсе даже не сердитые
Жёлтые большие львы.
Им узнать, конечно, хочется,
Кто за синим морем водится
И какие там случаются
В дальних странах чудеса.
Узенькими перешейками,
Горными крутыми кручами,
Очень длинными дорогами
Львы приходят к нам в леса.
Вместе с малышами-львятами
Ходят львы и удивляются
Каждому цветку и бабочке,
И прозрачной стрекозе.
И глядит на них как родственник
Из густой травы под ёлками
Маленький цветок улыбчивый
Под названьем «Львиный зев».
Из литературного альманаха «Синий краб» № 15, 1975 г.
Песенка о барабанщикепод дождем
Барабанят капли по крыше,
Ходит ветер серой волной.
Барабанщик из дому вышел
Под весенний дождь проливной.
И нельзя прижаться к забору.
На крыльцо запрыгнуть нельзя:
Ждут его ребята на сборе —
Барабанщик нужен друзьям.
Потому что скоро
Будет праздник,
Штормовые ветры разметут дожди.
И с весёлым маршем:
Раз-два!
Раз-два! —
Зашагает барабанщик
Впереди!
За дождями спрятаны дали,
Мокрый галстук лёг по плечам.
Всё равно сырые сандали
По асфальту звонко стучат.
Обжигает холодом кожу,
Рвёт пилотку ветер со лба,
Но одно мальчишку тревожит:
Лишь бы не намок барабан.
Потому что скоро
Будет праздник,
Штормовые ветры разметут дожди.
И с весёлым маршем:
Раз-два!
Раз-два! —
Зашагает барабанщик
Впереди!
1975 г.
Написана для отрядного спектакля «Барабанщики, марш!»
Песня о тихих городах
Тихие города…
Старые города,
Где травы ростом с мальчишек
Под крепостными стенами
Спят…
Сколько там спрятано тайн!
Мне бы их все узнать —
Каждую сделать рассказанной сказкою…
И вот
я по солнцу бегу
С живою сказкой в ладонях!
Мчится
навстречу мне
синий
безоблачный
день!
И вдруг —
На пути
Чёрной чертой
Чья-то ложится тень!
Чья-то недобрая тень!
Что же мне делать, как же мне быть?
Тайну забыть?
Сказку отдать?
И убежать,
Чтоб не догнала беда?
А куда?
…Тихие города…
…Тихие города…
Тёплые города,
И сколько хороших людей в них,
Сколько верных товарищей
Там…
Мне бы их всех позвать!
Мне бы их всех собрать!
Каждому сделать что-то хорошее…
И вот
Мне навстречу бежит
Мой самый лучший товарищ!
Друга
надёжней, чем он,
на Земле
не найти!
Но вдруг
Между ним
И между мной
Кто-то встаёт на пути
Так, что не обойти.
Что же мне делать, как же мне быть?
Клятву забыть?
Друга предать?
И убежать?
Нет, не уйти никуда,
Никогда
В тихие города…
1975 г.
Сказка о страшном пирате
Жил-был ужаснейший пират —
Он был зубат и бородат
И якорями разукрасил себе руки,
Он со штормами был на ты,
Наперечёт знал все порты
И превзошёл всю тонкость парусной науки.
…Ты никому не говори,
Как бриз качает фонари,
Когда летит по присмиревшим переулкам.
Брось сухопутные слова,
Давай-ка спустимся в подвал,
Где в кочегарке бьётся пламя в топке гулкой.
Там в кочегарке лысый дед,
Он был пиратом много лет
И не боялся никогда пучины зыбкой.
Он жил под флагом из костей,
А вот теперь своих гостей —
Ребят встречает он беззубою улыбкой.
Мы о секретах ни гу-гу,
Мы лишь споём в своём кругу,
Что есть средь нас пират Анри Не Бойся Грома.
И не беда, что он пират,
Таким пиратам всякий рад,
А кто боится их, пусть пьёт побольше брома.
Да, не беда, что он пират,
Таким пиратам всякий рад,
Пускай живут они себе на белом свете.
…Но пробежал десяток лет,
И вот его на свете нет.
Но помнят в тихом городке пирата дети.
Однажды в ночь приходит срок,
Выносит речка на песок
С письмом загадочным бутылку из под рома.
И в дальний путь уходит плот —
Совсем как старый галиот —
С весёлым именем «Анри Не Бойся Грома»…
1976, 1993 гг.
На абордаж!
Когда тебя замучил враг
И с треском лопнуло терпенье,
Ты сделай самый главный шаг,
Ты сделай самый главный шаг —
Ты вспомни раковины пенье…
Поднимем якорь поутру,
На корабле у нас порядок:
По солнцу выверен маршрут,
По солнцу выверен маршрут
И в трюме сложены заряды.
Теперь для страха места нет,
И больше прятаться не надо:
С тобой клинок и пистолет,
С тобой клинок и пистолет,
И за тобой — твоя команда.
Натянут туго такелаж —
Звенят, звенят стальные штаги,
И лихо точит экипаж,
И лихо точит экипаж
Свои испытанные шпаги.
Теперь пускай враги дрожат —
Пошёл под гафель флаг крылатый.
Совсем не знамя грабежа,
Совсем не знамя грабежа —
«Весёлый Роджер» — флаг расплаты.
Ур-ра! На абордаж!
1976 г.
Песня из отрядного фильма «На абордаж!»
Контрольная
У нас по географии
Вчера была контрольная,
И вам, наверно, кажется,
Что было мне легко,
Но я писал об острове —
Большом волшебном острове —
А мне сказали: «Глупости!»
И залепили кол!
Торчит он в тетради — огромный и острый,
И важный, как цифрища «СТО»!
Но я докажу вам, что есть этот остров! —
Я выдеру с корнем листок.
Канавами и лужами,
И маленькими речками,
Потом большими реками —
Дорогой в океан —
Корабль с бумажным парусом
Плывёт, качая мачтою,
На капитанском мостике
Несу я вахту сам.
За гранями гроз, за стеною тумана,
За кромкою синих и тёплых морей
Лежит этот остров — загадочный, странный…
Плыви, мой кораблик, скорей!
Середина 70-х
Испанская песня
Не трогай,
не трогай,
не трогай
Товарища моего.
Ему предстоит дорога
В тревожный край огневой —
Туда,
где южные звёзды
У снежных вершин горят,
Где ветер
в орлиные гнёзда
Уносит все песни подряд.
Там в бухте
развёрнут парус,
И парусник ждёт гонца.
Покоя там не осталось,
Там нет тревогам конца.
Там путь по горам
не лёгок,
Там враг к прицелам приник —
Молчанье его пулемётов
Бьёт в уши,
как детский крик.
…Не надо,
не надо,
не надо,
Не надо его будить.
Ему ни к чему теперь память
Мелких забот и обид.
Пускай перед дальней дорогой,
Он дома поспит,
как все,
Пока самолёт не вздрогнул
На стартовой полосе.
Рванулась с радиомачты
Тревога
в мир голубой…
Не плачьте,
не плачьте,
не плачьте
О тех, кто ухолит в бой.
Над краем далёким горным
Тени чёрной грозы…
Не зря мой товарищ упорно
Учил испанский язык.
Прощаясь,
он шпагу,
как надо,
Братишке сделать помог.
Испанское слово «эспада»
По нашему значит «клинок».
Пока рассветы багряны,
Пока покой не настал
В ребячьих
клинках
деревянных
Пусть крепнет упругая сталь.
И если в чужом конверте
Придёт к вам
чёрная весть,
Не верьте,
не верьте,
не верьте,
Что это и вправду есть.
Убитым быть —
это слишком:
Мой друг умереть не мог.
Вот так…
И пускай братишка
Ему напишет письмо…
Угрозы врагов не слушай —
Не сбить нас залпами с ног.
Бывает сильнее пушек
Стальной
упругий
клинок.
Мы встанем шеренгой строгой
Все сразу —
за одного:
Не трогай,
не трогай,
не трогай
Товарища моего!
Пусть маленький барабанщик
Тревогой порвёт тишину,
Нельзя уставать, товарищи —
Отряд
не закончил
войну.
Пока где-то нет покоя,
Пока чьи-то дни нелегки,
Мы будем
держать
под рукою
Свои стальные клинки.
Не верьте, когда
вам скажут,
Что мы свой спустили флаг.
Сжимаются экипажи
В тугой упрямый кулак.
Вставать нам на мёртвый якорь
Ещё
не пришла
пора.
…Тяжелые рукояти
Качаются у бедра…
…И ты никого не слушай —
Никто не собьёт нас с ног.
Бывает сильнее пушек
Характер —
стальной, как клинок.
Мы встанем упрямо и строго —
Все сразу — за одного.
Не трогай,
Не трогай,
не трогай
Товарища моего.
Первый вариант написан в 1973 году для романа «Мальчик со шпагой». Затем был дополнен. Третья часть написана в 1978 году специально для «Каравеллы», когда отряд возрождался после очередной «трудной поры».
ЧЕТЫРЕ ПЕСНИ О ВЕТРЕ
Ночью опять провода засвистят
Песню позднего лета.
Свежие ветры августа
В город придут с рассветом.
Ты подружить со змеем сумей
Звонкий тревожный ветер.
…Только учти: если поднял змей —
Ты за него в ответе!
Стартовые площадки —
Солнцем согретые крыши.
Ниткой змея измерена
Первая высота.
Это такое счастье —
В небо лететь всё выше!
Пусть он летит уверенно
С ветрами августа!
Небо в натянутой нитке поёт —
Словно в упругом нерве.
Я научился слушать её
Только с тобою — с первым.
Накрепко связаны мы с высотой
Тонкою ниткой змея.
…То, что связало меня с тобой —
В тысячу раз прочнее!
Стартовые площадки —
Солнцем согретые крыши.
Ниткой змея измерена
Первая высота.
Это такое счастье —
В небо лететь всё выше!
Пусть он летит уверенно
С ветрами августа!
Я этот миг сберегу навсегда —
Песню под облаками:
Как трепетала моя высота,
Взятая прямо руками.
Как мы стояли вдвоём на ветру —
Нам на двоих один ветер.
…Я тогда понял: раз рядом друг —
Я за него в ответе.
Стартовые площадки —
Солнцем согретые крыши.
Ниткой змея измерена
Первая высота.
Это такое счастье —
В небо лететь всё выше!
Пусть он летит уверенно
С ветрами августа!
Близкое-близкое небо.
Тихо дрожат провода:
Это ветер ходит по кругу —
Вот они и дрожат…
Тихие города…
Я не хочу уезжать!
Не хочу уезжать навсегда
Никуда!
Не хочу
уезжать
от друга…
Каплет влага с листа…
Падают звонкие капли —
Шариками вода:
Это дождик прошёл под вечер,
Вот они и звенят
в сумерках августа…
Солнце толкнёт меня!
Станет сном улетевшим беда,
И тогда
Я тебе
побегу
навстречу…
Я не могу уснуть…
В тонких бумажных крыльях
Трепет живёт всегда.
Тёплый ветер ударил туго —
Вот они и спешат
В синюю вышину.
Я не хочу уезжать!
Не хочу уезжать навсегда
Никуда!
Не хочу
уезжать
от друга…
Над городом ливневых туч разворот,
На улицах стало темно,
И ветер у парковых старых ворот
Рвёт с досок афиши кино.
А в фильме герои идут сквозь буран
И штормы гудят в парусах.
Но рвётся кино — и слепящий экран
Бьёт белою вспышкой в глаза.
Рвётся кино —
И вспышка в глаза…
А если однажды порвался не фильм
И вспышка у глаз — наяву?
И ветер над маленьким следом твоим
Качнул молодую траву…
А может быть, даже следа не найти,
Где ты, как от выстрела, лёг…
Как мало порой удаётся пройти,
Хоть путь и казался далёк!
Мало пройти,
Хоть путь и далёк!..
От битвы с бедой нам нельзя убегать:
Ты плакал, но сделал, что мог.
Спасибо тебе за твои два шага
По трудной дороге дорог…
Когда кораблям на пути нелегко
И звёзд не видать среди туч,
В медлительном свете больших маяков
И твой загорается луч.
Средь маяков —
Ясный твой луч…
Вы слышите? — пружинный перезвон там? —
В барометре качнуло стрелку с места:
Дрожат от нетерпения норд-весты
За стартовой чертою горизонта.
Сейчас они, сейчас они рванутся.
Вы видитете — качнулся старый флюгер?
А ну-ка, поднимайте парус, люди!
Пора ему, как надо, развернуться!
Пора развернуться сполна…
И пусть нас волною встретит
Заманчивая страна —
Та сторона, где ветер!
Та сторона, где ветер…
Случалось, нас волна сшибала с палуб.
Бывало, что мы плакали от боли.
Но главное — чтоб быть самим собою —
А человек всегда сильнее шквала!
И хлёсткие удары бейдевинда —
Не самые тяжёлые удары.
А главное — чтоб спорили недаром,
Чтоб не было потом за всё обидно.
Чтоб ясно смотрели в глаза
Друг другу и всем на свете,
Когда вернёмся назад
Сквозь неспокойный ветер!
Вечный встречный ветер…
Страшней, чем буря, серые туманы.
Страшнее всех глубин седые мели.
И если это вы понять сумели,
Плывите смело к самым дальним странам.
Но дальних стран и всех морей дороже
Два слова, тихо сказанные другом —
Когда, держа в ладони твою руку,
Сказал, что без тебя он жить не может.
Ты тоже не можешь один,
И пусть вам обоим светит
Синей зарёй впереди
Та сторона, где ветер!
Та сторона, где ветер…
1978 г.
Какая жалость: ветра нет с утра,
Стоит туман над тихими лесами…
А мне сейчас приснились клипера
С гудящими упруго парусами.
Они прошли по утреннему сну —
Мне подарили часть своей дороги —
И их кипящий след перечеркнул
В моей душе все беды и тревоги.
Они ушли. Но это не беда —
Солёной пылью оседает влага,
И с крыши звонко капает вода,
Считая мили, как вертушка лага.
1978 г.
Обиженный барабанщик
Было всё хорошо
до недавней поры,
А потом — будто в глупой считалочке:
«Раз-два-три —
и пошёл поскорей из игры,
Отдавай барабанные палочки!»
А за что? Потому
что поменьше других
И в передней шеренге не нужен вам…
Ну, а если б на нас
налетели враги,
Вы б у маленьких взяли оружие?
Только где вам
подумать про ярость атак —
Вам, боящимся дождика летнего?..
Я, наверно, и сам
сделал что-то не так,
Надо было стоять до последнего.
И никто заступиться не смог.
Ну и пусть!
Пусть уходят, стуча в барабанчики.
Я в ваш лагерь теперь
никогда не вернусь,
Так прощайте ж, послушные мальчики.
Уходите
детсадовской шумной толпой
Под конвоем заботливых тётушек.
К вам рокочущий сон
про тревожный прибой
Никогда-никогда не придёт уже!
Вы ушли —
будто сдали наш город врагам,
Задубелым от злости и сытости…
И теперь, если б кто-то
мне дал барабан,
Я бы палочки больше не выпустил!..
1980 г.
Из отрядного фильма «Жили-были барабанщики».
Песня о чёрных барабанах
Барабаны мы склепали не для сказки.
Мы стянули обручами их стальными.
И никто не виноват, что чёрной краски
Было больше по сравненью с остальными.
Заблестели барабаны чёрным лаком,
Стал их марш предельно чётким и коротким —
Это голос первой утренней атаки,
Это песня барабанщика Володьки!
В барабанах дремлет эхо синих шквалов,
Что над нашими носились парусами,
В гулкой памяти у них живёт немало
Звонких песен, что придумали мы сами.
В них живут сигналы яростной тревоги,
Что срывала нас с постелей утром рано, —
Это голос нашей парусной дороги,
Это песня наших чёрных барабанов!
Как безжалостны декабрьские рассветы,
Серый снег засыпал дремлющие лодки,
Но опять среди зимы приходит лето
По сигналу барабанщика Володьки —
И мальчишка-ветер тёплою ладошкой
Осторожно бьёт по барабанной коже,
И встают в шеренгу Саня и Антошка,
Дима с Лёшкою, Андрюшка и Серёжа.
Что несёт им ветер лета, ветер детства?
Будет день их нынче ясен и спокоен?
Или снова бой с циклоном от норд-веста?
Или вновь война со злобою людскою?
Бьётся луч над загорелыми руками,
А по краю неба вновь легли туманы.
И взвели мальчишки палочки курками
Над упругой кожей чёрных барабанов.
…Барабаны мы клепали не для сказки.
Мы их сделали для вахты и для строя.
И никто не виноват, что чёрной краски
Было больше, чем других, пожалуй, втрое.
Да к тому же для походов и для споров
Им не нужно красок радужных и броских.
Вот и стали барабаны — словно порох
И суровый траур ленточек матросских…
1980 г.
Из отрядного фильма «Жили-были барабанщики».
Походная
Много теперь разных песенок о бригантинах,
О парусах невесомых и шелково-алых.
Те, кто поют их, за плечи обнявшись картинно,
Знают ли сами про жёстокость пенькового фала?
Знают ли, как коченеют застывшие пальцы,
Намертво сжавшие мокрый конец гика-шкота?
…Что ж вы опять оставляете берег, скитальцы,
Самые младшие внуки крылатого флота?
Ветер и волны считать ваши годы не станут,
Скомканы вновь лавировкою курсы и галсы,
Яростно бьётся над тонким плечом капитана
Солнцем сожжённый и ветром исхлёстанный галстук.
Вновь злые камни царапают тонкое днище,
Вновь улетают снесённые ветром бизани.
Встречные брызги картечью рассыпчатой свищут
И на щеках у ребят оседают слезами.
Только в слезах этих нету ни боли, ни жалоб,
Смотрят вперёд рулевые прицельно и строго.
Пасмурный день распоров, как ударом кинжала,
Солнечный ветер для нас расстилает дорогу.
Стаксель и грот наливаются ветром упруго…
Кто же сказал, что открытий в наш век больше нет?
Мы открываем в походе себя и друг друга —
Это, пожалуй, важней неоткрытых планет.
1981 г.
Песня из отрядной кинохроники.
Утренний ветер
Когда прогонит ветер тишину,
Когда по ветру вытянутся флаги,
Взлетит звенящий корпус на волну,
И стаксели упруго выгнут штаги,
Забудь береговую суету —
Теперь за руль и парус ты в ответе.
Тебя поднял в ладонях на лету
Проснувшийся июньским утром ветер.
С ветрами можно спорить и дружить,
Их можно и любить, и ненавидеть,
Но нет в них ни предательства, ни лжи,
Ни злобы, ни стремления обидеть.
У них одна задача на Земле —
Лететь над нашим миром неустанно.
В слиянии ветров и кораблей —
Древнейшее искусство капитанов.
Да здравствуют весёлые ветра,
Которые летят но белу свету,
И тот, что начинается с утра,
Зовёт навстречу радости и лету!
Становится он дерзок и упруг,
Он гика-шкоты вытянул, как струны.
И, брызги разметавши на ветру,
Расчёсывает радуга буруны.
Кидается судёнышко твоё
На встречную волну, как на качели,
И такелаж натянутый поёт
Басовою струной виолончели.
Сейчас пошла совсем иная жизнь —
Она законам суши не подвластна.
Ты знал, на что идёшь — теперь держись,
Во время шквала галс менять опасно.
1982 г.
Песня из отрядной кинохроники.
Песня Володьки
Серёжка, не падай! Надо стоять!
Держись ещё хоть немного!
Ты разве забыл, что на свете есть я
И наша одна дорога?
Сквозь тыщи галактик и чёрных дыр,
Сквозь огненный звон звездопада,
Сквозь вражьи ряды и колючий дым
К тебе я прорвусь и спасу от беды —
Ты только встань и не падай!
Горят города, и ребята лежат
В пыли и угольной крошке,
Но как ты учил меня шпагу держать,
Ты разве забыл, Серёжка?!
Пускай этот день от крови намок,
Пускай молчат барабаны, —
Ты только держись и не падай с ног!
Я дам тебе лучший на свете клинок,
Я сам щитом твоим стану!
1983 г.
Из отрядного фильма «Сказка о мальчишках из картонного города» (сцена «Поединок с Канцлером»).
Перед боем
Спокойная ночь на планету легла,
И спят города и курганы,
И мальчики спят. А по тёмным углам
Их чуткие спят барабаны.
Высокий и чистый ночной небосвод
Метелями звёзд запорошен…
И водят мальчишечьи сны хоровод
За стёклами тёмных окошек.
Пускай в этих снах будет радость легка
И сбудется чудо любое.
Пускай им приснится спокойный закат
Над тихой землёй после боя.
Пускай им приснится… Особенно тем,
Кто завтра не выйдет из схваток,
Кто в горькую пыль упадёт насовсем
И больше не встретит закатов.
…Но только сейчас не закат, а рассвет
Раздвинул упругие тучи.
И ветер, проснувшись в холодной траве,
Крадётся, как вражий лазутчик.
Для сказок и снов уже времени нет.
Лучи бьют в оконную раму…
Постойте! Пусть мальчик хотя бы во сне
Ещё раз увидит маму…
1983 г.
Песня из отрядного фильма «Сказка о мальчишках из картонного города».
Холодным пеплом замело их след,
Но мальчики стоят и ждут ответа —
Все те, кто, появившись на земле,
Не дожил до тринадцатого лета.
Их бесконечный строй угрюм и тих,
Шеренги, словно траурные ленты.
Так что же вы не взглянете на них
Премьеры, полководцы, президенты?
Всё тише барабанщики стучат,
Но гаснущий их марш зовёт к возмездью.
И вот горит последняя свеча,
Горит среди галактик и созвездий.
Картонный город съела темнота,
Угасли оробелые огни там.
Но эта свечка светит неспроста —
Она горит на бочке с динамитом.
Пускай весь мир вокруг уныл и хмур,
Свеча горит во тьме неугасимо.
Зажгли её, как жгут бикфордов шнур,
Сгоревшие мальчишки Хиросимы.
Её спокойный свет неумолим,
Не гаснет пламя, как бы мрак ни вился.
Свечу шесть барабанщиков зажгли
От тлеющего пепла Саласпилса…
Опять беда сжимает города,
Как проволока вокруг запретной зоны.
Но снова прорастают сквозь года
Мальчишки, как стальной посев Язона.
Негаснущей свечи спокойный свет
Горит на их клинках звездою красной
И может быть, здесь кроется ответ,
Хотя ещё не точный и не ясный…
1983 г.
Песня из отрядного фильма «Сказка о мальчишках из картонного города» (В последствии измененный вариант песни вошел в повесть «Синий город на Садовой»).
Там, на Диком Западе
Дни стоят хорошие.
Брызжет, брызжет солнышко
В заводи речные.
Там, на Диком Западе
Жили-были лошади —
Умные и добрые,
Только не ручные.
Не были исчерчены
Прерии дорогами,
В травах незатоптанных
Звонко птицы пели,
Племена индейские
Лошадей не трогали,
И гуляли лошади
Вольно, где хотели.
Но пришли охотники
С петлями, с арканами.
Злые ямы вырыли,
Сети растянули.
Тропы водопойные
Обросли капканами,
А уйдёшь от петли ты —
Не уйдёшь от пули.
Дождики багровые
На траву закапали,
И теперь без страха там
Не ступить ни шага:
И на Диком Западе,
Западе, Западе
Стало, как в окрестностях
Дымного Чикаго…
1983 г.
Песня из отрядного фильма «Вождь краснокожих — 83». Один куплет из песни использован во второй части трилогии «Голубятня на жёлтой поляне».
Ну вот и кончается наше кино.
Уходит герой… А куда ему деться?
Ещё пять минут будет в зале темно —
И кончится фильм, как кончается детство…
Уходит мальчишка, назад не глядит,
Уходит от нас в непонятные дали.
А то, что уйдёт он из фильма один,
Снимая кино, мы вначале не знали.
Нам так бы хотелось, чтоб вместе они
Ушли по траве, пересыпанной росами…
Но только сейчас, как и в прежние дни,
Бросают ребят эти «умные» взрослые.
Кончается фильм, и подумать пора —
Куда ему деться в степи беспредельной:
Быть может, в ребячий рассказ у костра,
А, может быть, снова в кино самодельное?
Но только хватает забот нам пустых.
Мальчишка придуман, а вы и поверили!
…Но всё-таки вспомни: а может, и ты,
Встречал его средь городской суеты
Бредущего, словно по выжженной прерии?..
1983 г.
Песня из отрядного фильма «Вождь краснокожих — 83».
Аэлита — 47
Был месяц май…
Избитая строка.
Но месяц был — здесь никуда не деться.
Теперь,
когда нам больше сорока,
Мы бережём по каплям наше детство.
Был май.
Катились звёзды в лебеду,
Что поросла у стареньких калиток.
В те дни —
себе на счастье и беду,
Я прочитал впервые «Аэлиту».
Меня сжигали радость и тоска,
Звенел, как космос, деревянный город,
И, словно тень от марсианских скал,
Лежала тень киосков на заборах.
Нас было двое.
Улететь на Марс
Нам помогала детская считалка.
И честно забывал я каждый раз,
Что Аэлиту звали просто Галка.
У Аэлит прекрасная душа
И дар чудесный —
неземной и ясный:
Умела Галка слушать не дыша,
То,
что другим я доверял напрасно.
Но горькая судьба у Аэлит:
Им суждены разлуки и печали.
Пришёл июнь,
и Галку увезли.
И Марс — погас.
И звёзды — замолчали.
И всё же сказка не проходит без следа,
И след остался.
На пороге лета
Мы,
прежде, чем расстаться навсегда,
Открыли с Галкой новую планету.
Из мягкой глины мы скатали шар —
Размером с мячик.
И на этой глине,
Смущаясь, каждый нацарапал имя
Соломинкой — взамен карандаша.
Потом гвоздик набрали луговых —
Они росли по нашим переулкам.
Ромашки дикой,
кашки
и травы,
Которую зовут пастушья сумка.
Мы разожгли огонь на пустыре…
Узор из листьев, стеблей и соцветий
Оттиснули на глиняной планете,
И шарик прочно обожгли в костре.
Он тёплым был, когда его в земле
Зарыли под крыльцом у старой дачи.
…Пускай наш шарик через сотню лет
Найдут другие девочка и мальчик.
Тогда
времён сомкнётся долгий круг:
Тогда окаменевшая порода
Ребятам донесёт тепло от наших рук
И запах трав сорок седьмого года.
Давно снесли дощатое крыльцо,
А шарик наш ещё никто не трогал,
И всё ещё не замкнуто кольцо…
Но это не беда в конце концов,
Меня сейчас другая жжёт тревога:
Что, если вдруг
из чёрной глубины,
Хлыстами метеорными избитый,
Придет корабль на край земной орбиты
И даст сигнал
для жителей земных?
Рябыми от метеоритных ран
На рубке будут броневые плиты…
И в этой рубке встанет Аэлита
И, сжав волненье, глянет на экран.
И будет ждать ответа, не дыша.
И вдруг увидит обожжённый шар?!.
Он будет чёрным среди чёрной тьмы,
Огнём ракетным начисто спалённый…
И никаких следов
травы зелёной.
И никаких следов,
что жили мы,
Что жизнь была порою нелегка,
Что много было в ней необъяснимо,
Но небо всё же часто было синим,
И белыми, как вата, облака,
И что любили дети малевать
Большое солнце в уголке рисунка…
И что росла на улице трава:
Полынь, ромашки и пастушья сумка.
Да сгинет страх! И пусть сомкнётся круг
В слиянии земных и звёздных рук…
1983 г.
Написано для выступления по поводу присуждения премии «Аэлита».
Охота за каррамбазавром
Не поздней, чем послезавтра,
Мы найдем каррамбазавра[5]
И на много-много лет
Сохраним его скелет.
Будет он стоять в музее,
Чтобы на него глазели,
И за этот экспонат
Исполком нам даст деньжат.
А каррамбазаврей коже
Примененье будет тоже:
Были б только ножницы —
Пустим кожу в дефицит…
1984 г.
Песенка из киносценария, который разрабатывался в отряде «Каравелла». Потом, в изменённом виде, сценарий был использован для фильма «Манекен Васька», но песенка не пригодилась.
Экипажам яхт класса «Штурман»,спущенным на воду в 1982 году
…А погода сегодня — опять «на любителя».
В ком хоть капля сомненья — остаться должны…
Тонкий шверт, словно алым крылом истребителя
С маху режет подошву тяжёлой волны.
Словно бисером, брызгами лица покрыты,
И от злого прикуса — губы в крови.
— Да травите же грот наконец, черти рытые!
Но упрямо твердит рулевой:
— Не травить…
«Не травить…»
А кому и зачем это надо?
Бесконечен с волной человеческий спор,
И не будет победы, не будет награды,
Только кровь на губах, только брызги в упор…
По-осеннему вновь расходилась погода.
— Кто не хочет — останьтесь… —
Но все на местах.
И летят «Штурмана» в неспокойную воду.
А вода всё чернее.
Видать, неспроста…
1984 г.
Гонки
Гонки…
Бьётся флаг неустанно
под ветром у гафеля базовой мачты.
Тонкий
рвётся шкот из ладоней
откинутых навзничь и мокрых матросов,
Волны
бьют навстречу, как крылья,
и яхта по гребням отчаянно скачет,
Полный
нарастающим ветром,
летит белый парус над волнами косо.
Шкотам
не давайте ослабнуть,
чтоб стаксель и грот натянулись втугую!
Кто там
лезет к нам под форштевень
на линии курса с наветра?
Оба
мы готовы рискнуть на ходу
при лихом развороте у буя,
Чтобы
друг у друга на финише
вырвать последние метры!
Гонит
ветер яхту к победе,
но всё же запомни навеки:
Помни —
в жизни часто бывают другие,
чем в море, порядки.
Можешь
оказаться ты в гонке
последним у финишной вехи —
Всё же
не давай разменять
паруса на дешёвые пёстрые тряпки.
Раньше
крепко шили из джинсовой ткани тугой
паруса для Колумба.
Встань же,
адмирал, посмотри,
для чего нынче в жизни твоя парусина!
Гонка!
Все бегут, так что джинсы трещат,
и о страха обуглились губы!
Гонка!
И моторы плюют в небо дым
от сгоревшего в них керосина!
Гонка!
Мчатся люди по жизни,
всё ищут такое, чего у них нету.
Гонка!
Каждый хочет своё:
кто-то песню, а кто-то побольше рублей
и машину!
Гонка!
Кто-то в жизни спешит,
чтоб дорогу найти и взойти на вершину!
Гонка!
Кто-то с пеной у рта
к миллионам ракет добавляет ракету!..
…Будит
по утрам нас предчувствие
крепкого свежего ветра с норд-веста.
Будет
снова звон такелажа
и брызги, летящие с солнцем навстречу.
Гонка!
В ней всегда будут первыми
те, кто сберёг своё детство.
Звонко
плещут волны о том,
что не нужен нам тихий безветренный вечер…
1984 г.
Песня из отрядной кинохроники.
Прощание барабанщиков
Мне раньше казалось, что день этот очень далёк.
Мне даже казалось, что он не придёт никогда.
Но был парусов так стремителен белый полёт,
И следом за ними промчались года…
Стоят экипажи, в шеренгах закончен расчёт,
И тенью молчанье скользнуло по сжатым губам…
Подходит мальчишка — мне ростом всего по плечо,
И я ему свой отдаю барабан.
Он, сжав нетерпенье, стоит и спокойно глядит,
Как медленно-медленно лямку тяну я с плеча.
Он ждёт — у него ещё всё впереди,
Ему не понять ещё эту печаль.
Ему не до грусти, все мысли его о другом.
Я знаю — в душе его звонкая радость поёт.
И он, повернувшись «налево кругом»,
Уходит и детство уносит моё.
…Но сколько бы лет после этого дня не прошло,
Каких бы далёких дорог я потом не узнал —
Пусть дождь грозовой мне стучит в ветровое стекло
Знакомый, знакомый, знакомый сигнал.
И вновь я услышу, как ветер шкат о рины рвёт,
Смеются друзья и гремит штормовая вода.
Что было со мною, то было, и это — моё.
И это со мной навсегда,
навсегда.
1984 г.
Песня из отрядного фильма «Пятнадцатая навигация».
Песня пиратов
Никому, ребята, в жизни
Больше нас не повезло (Ха-ха!).
Нет профессии престижней,
Чем пиратов ремесло…
Мы ужасны, мы свирепы,
Взгляд наш страшен и суров —
Наши нервы, как талрепы,
Из капроновых шнуров.
Это что за перезвон там?
Кто-то бьётся в рынду лбом.
Над далёким горизонтом
Парус в небе голубом!
Наливай, приятель, кружки,
Дружно чокнемся с тобой.
А потом зарядим пушки —
Скоро будет славный бой.
Мы — пираты, мы — пираты,
Любим пить и любим бить,
Можем мы родного брата,
Не моргнувши утопить.
Как же мы такими стали?
Дело в том, что с давних пор,
Мы уроки пропускали,
Не ходили в школьный хор.
Жизнь послушного телёнка
Нам была не по нутру (да-да!).
Убегали мы с продлёнки
И не мылись поутру…
Мы могли чужую кошку
Подстрелить из-за угла —
Эта скользкая дорожка
Нас в пираты привела!
1985 г.
Из отрядного фильма «Кораблик или Хроника капитана Саньки».
Песня и диалог Саньки и Тани
Почти каждый день случается,
Что два человека встречаются.
Скажите, ну что здесь такого —
Совсем незаметный пустяк.
Но всё-таки что-то случается,
Раз клён веселей качается,
И вместе шагать легко нам,
И празднично стёкла блестят.
И так озорно кузнечики
Трещат в высокой траве.
— А здорово мы познакомились!
Ну, просто звон в голове.
— А я тебя раньше видела.
— А где?
— Да на берегу.
Ты рыбу ловил…
— Ой, Танька!
Ты никому ни гу-гу!
В том месте секретном водятся
Во-о-от такие ерши!
И окуни…
— А акулы? Ты меня не смеши!
— Нет, правда!
— Да ладно, не бойся.
Я буду молчать, как пень…
— Послушай, а мне охота
Гулять нынче целый день.
— Ну вот и давай! А дома
За это не попадёт?
— Каникулы! Что здесь такого?
Гуляй хоть все дни напролёт.
Одно только дело — кошке
Дать молока с утра. А у вас кошка есть?
— Есть. Антошка.
— Ваш кот?
— Нет, двоюродный брат.
Он, знаешь, как ловко мяукает!
Как настоящий кот!
— Да, повезло тебе с братом.
— Зато с сестрой нелегко.
Такую взрослую даму
Корчит моя сестра:
«Татьяна, опять ты гаммы
Забыла сыграть с утра!
Садись заниматься музыкой!
Потом — английский язык!»
Я скоро от этих нагрузок
Стану глупее козы.
— Ты, значит, английский учишь?
— Конечно! А ты?
— И я.
Англичанка совсем замучила:
Запнёшся — и сразу трояк.
И запись: «Не учит уроки».
— Да, это во всех дневниках.
— А мне из-за этих троек
Не дали купить щенка.
— Как жалко!
— Ещё бы! Но скоро,
Скорей всего, в этом году
Я пинчера или боксёра
Себе всё равно заведу.
Или пускай дворнягу…
Я дам ей имя Пират.
Ты любишь кино про пиратов?
— Ещё бы! Не то, что сестра.
Ей только балет да певицы,
Да это ещё — про любовь.
— Так можно с тоски удавиться!
— Так это ж не мы с тобой.
Это она… Вот счастье,
Что здесь её с нами нет.
Ты любишь читать фантастику?
— Ага, про тайны планет.
— Я тоже. Особенно дома,
Когда уже поздний час…
— А здорово мы познакомились!
Ну просто искры из глаз!
А всё-таки это здорово,
Что так на свете устроено:
Недавно, не зная друг друга,
Столкнулись — и вот тебе раз!
Как весело получается,
Когда так люди встречаются,
Хотя, вначале, случается,
Что только искры из глаз.
Как правильно получается,
Что люди на свете встречаются,
Сначала мы были просто,
Отдельно — и ты, и я.
Но тонкие как паутинки,
Сплелись две разных тропинки,
И стало всё по-другому,
И стали на свете друзья.
Не раз на свете случается,
Что люди вдруг разлучаются,
Но с нами такого не будет,
С нами — наоборот.
— Но жаль, что кино кончается.
— Но лето ещё не кончается!
Плывёт, кораблик, качается,
И плывёт, и плывёт.
1985 г.
Белая лошадь
В 40-х годах у тюменских мальчишек была примета: увидишь белую лошадь — случится несчастье.
Давнее утро.
Детские приметы…
Карусель с лошадками
Кружится в саду.
«Зря ты сел на белую, —
Закричала мне ты, —
Эта лошадь белая
Принесёт беду!»
Ах как беззаботно
Жили мы в те годы —
Я тебя со смехом хлопнул по плечу:
На тебя пусть свалятся
Все мои невзгоды:
«Белая лошадь — горя не хочу!»
Раннею грозою
Звонкий день расколот,
Вымыт старый тополь
Радостным дождём.
Позабыв приятелей,
Вышли мы из школы
И по лужам солнечным
Топаем вдвоём.
Облака-лошадки в них
Белые, как вата.
Мы по ним шагаем — брызги до угла…
Помнишь, как сказала вещие слова ты:
«Белая лошадь — горе пополам…»
Как незаметно
К нам приходит вечер.
Но всё те же игры
Детские в саду.
Мальчик озабоченный
Девочке навстречу
Белую лошадку
Ведёт на поводу.
Как же уберечь мне вас
От беды, от горя?
Как закрыть собою всех вас от огня?
Я шепчу упрямо, я с судьбою спорю:
«Белая лошадь — горе на меня…»
…Пуха тополиного замерший полёт,
Давнее, как сказка, замершее лето…
«Белая лошадь — горе не моё» —
С кем это было?
Чья это примета?
1985 г.
Песенка поварятв таверне«У бубновой дамы»
У бубновой дамы,
У бубновой дамы,
У бубновой дамы
Юный цвет лица.
А у нас хозяин —
Самый, самый, самый,
В мире нет такого больше храбреца!
(Подлеца!)
Лучше, чем таверна,
Места нет, наверно,
Выстрелы и песни
Слышно далеко.
И совсем не зря там
Юным поварятам
Выдают в награду кучу пирожков!
(Тумаков!)
Ах, как нам живётся!
Ах, как нам поётся!
Как посуда бьётся
Весело у нас!
Мы поём и пляшем,
Колпаками машем,
И у нас хозяин — просто первый класс!
(Фантомас!)
1986 г.
Из отрядного фильма «Три мушкетёра».
С тех пор, как создан белый свет,
Ведутся в мире споры,
Ведут борьбу добро и зло,
Предательство и честь.
И с кардиналом в бой опять вступают мушкетёры.
Покуда вертится Земля — они на свете есть!
Как хорошо кидаться в бой,
Когда в себе уверен.
Крепка рука, остёр клинок и дышится легко.
И встречный ветер бьёт в лицо
И рвёт на шляпе перья,
И целый мир шутя звенит
мелодией клинков.
И вновь расшитые плащи трепещут, как знамёна,
Летят на выручку друзья
К мальчишкам разных стран —
Все те, кого давным-давно мы знаем поимённо:
Атос, Портос и Арамис,
и юный д'Артаньян.
Но вот как будто в тишине
Захлопнул кто-то книгу —
Так первым выстрелом звучит
сигнал большой беды!
Теперь, друзья, не до игры,
Коней седлайте мигом!
Наш путь — сквозь тысячи врагов,
огонь и едкий дым.
И если кажется, что путь к победе невозможен,
И если в жизни наступил
отчаянный момент,
Стальною молнией тогда
лети, клинок, из ножен —
Последний шаг,
последний шанс,
последний аргумент.
1986 г.
Песня для отрядной кинохроники.
Читая Хайяма…
Знает каждый: в конце ожидает нас яма.
Чтоб утешить себя, я читаю Хайяма.
Не всегда утешают меня рубайи,
Но, что выпить пора, намекают мне прямо.
Времена стали нынче излишне жестоки:
Вне закона вино — как на древнем Востоке.
Но зачем же, Аллах, создал ты виноград?
Неужели для гнусных ларьков «Воды-соки»?
Чем древней мастерство — тем ценней, несомненно.
Стоит тысячи книг мудрый труд Авиценны.
Старше многих искусств виноградарства дар —
Не ропщи же, что снова повысили цены.
Мудрецами Востока подмечено тонко —
В поединке с собой мы слабее ребёнка:
Коль не выпьешь — томится и стонет душа:
Если выпьешь — терзается болью печёнка.
Тебя издатель выкинул из плана.
Терпи, залей вином на сердце рану.
В двадцатом веке славен стал Хайям,
В тридцатом нам прославиться не рано.
Низвергал дерзновенный Омар всё, что свято,
Часто спорил с Аллахом творец Рубайята.
Но к Хайяму Господь был добрее, чем к нам:
В Нишапуре не создал Он Госкомиздата.
1 сентября 1986 г.
(Разгар «борьбы с алкоголизмом»)
Е. И. Пинаеву
Эжен Иваныч де Пинэ!
В день именин позвольте мнэ
Вручить в подарок сей талмуд.
Отныне предстоит вам труд
Его читать,
за перегрузки
Меня ругая по-французски.
А впрочем, будет труд простым:
С французским справитесь вы смело —
Герои ваши то и дело
Используют язык Вольтера.
Вы в этом качестве умело
Сравнялися со Львом Толстым.
Пусть море далеко,
но снова
О нём писать приходит срок.
Запрём печали на замок.
В листве на улице Бажова
Шумит балтийский ветерок.
13 сентября 1986 г.
Поезд «Урал», Москва — Свердловск
Сопроводительная надпись к подарку — французской «Энциклопедии кораблей», купленной в Москве (весьма увесистый том).
Виталию Бугрову
О, юбиляр, не хмурь лицо
При виде этого подарка!
Сей сувенир — первояйцо,
И из него в конце концов
При блеске супервспышек ярких
Родиться может новый мир
(Вот это будет сувенир!)
Там будет целый арсенал
Фантазий, сбывшихся на деле.
Там даже разрешат журнал
Со ставками в НФ-отделе.
Фантастика? Да нет, не слишком!
Теперь проблема только в том,
Когда тебе подарят мышку,
Которая вильнёт хвостом…
14–20 мая 1988 года
Эти стихи были приложены к подарку — яйцу из малахита.
На десятке шестом —
Осознанье реальной угрозы.
Я — как мальчик с шестом
На плавучем, на вёртком бревне.
Я притих, чтоб сберечь
Равновесье испытанной прозы.
Но, как в детстве, стихи
Прибегают со смехом ко мне.
Строчки первых стихов —
То такие задиристо-броские,
То совсем беззащитные, словно мышонок
на голом
полу.
Неуклюжие, словно подросток,
Что танцует впервые
С неумелой такой же девчонкой
на школьном
балу.
Вспоминаются школьные годы
светло и подробно:
Шорох летних дождей
И кораблик в весенней воде…
Всё, что было потом —
Полутьма, суета в гардеробной
После пьесы, где множество
Страшных и добрых чудес.
27 декабря 1990 г.
Широкая РечкаМаме
Мы все сиротеем на нашем пути,
Закон расставаний царит над планетой.
Дай, Боже, нам в будущей жизни найти,
Кого потеряли мы в этой.
За миром галактик и звёздных зарниц
Даруй нам, о Господи, с милыми встречу:
Ведь память о них не имеет границ
И голос любви нашей вечен.
25 июня 1992 г.
Клубничное варенье
Август, вечер, веранда средь листьев сирени.
Вся семья за столом, жёлто лампа горит.
Престарелая тётушка с банкой варенья
Тихо щурясь на свет, задержалась в двери.
Смуглый мальчик под скатертью прячет колени:
Он их все перемазал, играя в крокет…
Этот мальчик — твой прадед. Его поколению
Неизвестны ни СПИД, ни угроза ракет.
Мальчик любит Жюль Верна и верит в удачу.
Он не ведал ещё горьких слёз и невзгод.
…А ведь скоро не будет ни веранды, ни дачи,
Ни варенья, ни лампы… Семнадцатый год…
19 апреля 1993 г.
Коту Максу
Рыжий кот уснул, уткнувши нос.
Это, бабки говорят, к морозу…
А его хозяин пишет прозу,
Хоть иссяк на прозу нынче спрос.
Пишет он, хотя скребет в уме, Что дела в издательствах фиговы.
Просто в жизни ничего другого
Никогда он делать не умел.
Хорошо уснувшему коту —
Существу, чей мир одна квартира.
Сон, еда, прогулки до сортира —
Все его проблемы без потуг.
Он живет в покое и тепле,
Не нужны лентяю кошки-дуры:
С помощью нехитрой процедуры
Он избавлен от таких проблем.
Впрочем, и хозяину кота
До проблем до этих мало дела —
Все ему на свете надоело,
Потому как тлен и суета…
Есть, однако, средство от тоски,
От него душевней станет сразу.
…И хозяин, дописавши фразу,
Отодвинет в сторону листки.
Карандаш уронит он из рук
И откроет шкафчик застекленный.
И, стаканом звякая стесненно,
Поскорее дверь запрет на крюк
Тишина. Лишь вздрогнул в кресле кот.
Что его во сне насторожило?
…Ах как потекло тепло по жилам,
Как на сердце тихо и легко.
И зерно пушистое в душе —
Словно шарик от пушистой вербы.
Неплохая вещь венгерский вермут:
Два глотка — и ты захорошел.
Кот проснулся. От него уют
Истекает, как тепло из грелки.
— Что? Консервов хочешь? Ешь с тарелки…
Ох как жалко, что коты не пьют.
Мы б с тобой… А впрочем, не беда.
Посиди тут у меня под боком.
И тогда не очень одиноко
Будет мне… Постой же! Ты куда?
Ладно, ладно, выпущу. Поверь,
На тебя я вовсе не в обиде.
…Кто еще там? Что «в каком ты виде»?
Шли бы вы… А ну, закройте дверь!
Тишина опять со всех сторон.
Пьешь — и никакого нет эффекта.
Как досадно: в пистолет «Перфекта»
Влазит только газовый патрон.
А не то бы — поднести к виску…
…И бегу, бегу я по песку,
Волны плещут, солнца летний свет.
И всего-то мне двенадцать лет…
— Кто опять там? Не открою. Шиш!
Ну, оставьте же меня в покое!..
Думаете, сдамся так легко я?..
А, да это ты пришел, малыш!
Выспался? А мне в постель пора.
Досмотрю про лето, про босое…
Что? В кормежке мало было соли?
Что ты лижешь щеки мне, дурак…
23 сентября 1993 г.
Экспромт,
(Он сказал: «Вон труба, сочини про неё. И как по ней лезет мужик…»)
Дымит труба в февральском небе,
Ползёт по лестнице мужик.
И я подумал: «Так и мне бы
Брать в этой жизни этажи!»
Но мне сказали: «Оглянись!
Ведь он ползёт не вверх, а вниз».
…А под трубой стоит жена.
Да, наша жизнь напряжена…
17 февраля 1994 г.
Не буду рвать случайную траву,
Что выросла на маминой могиле:
Коль семя залетело, значит, здесь
Ему судьба велела прорасти.
Не обижайся, мама, и прости,
Что с бархатцами и ромашкой милой
Растёт трава, как в том тюменском рву,
Где я когда-то, тонкий, загорелый,
Ловил жуков, искал заветный клад…
Я прибегал потом к тебе, назад —
Из мира игр, из сказочного лета,
И ты смеялась, из моих волос
Вытаскивала мусор и колючки
И светлый пух семян чертополоха…
И может быть, совсем-совсем не плохо,
Что здесь не то пырей,
не то болиголов
Раскинул скромно зонтики соцветий.
Как будто я опять в давнишнем лете.
…Ну, вот и всё.
Не надо больше слов…
24 июля 1994 г.
Такой хороший рыцарьБаллада
Посвящается Ане Русецкой,
нарисовавшей для конкурса о рыцарях
очень славную картинку
Если в старых хрониках порыться,
Можно отыскать одну легенду.
Жил на свете очень скромный рыцарь —
Не богатый, а, скорее, бедный.
Следует сказать, что был он смелый
И не избегал боёв турнирных,
Но больших успехов там не делал,
Так как по характеру был мирный.
Разводил он дома певчих пташек,
Собирать любил в лугах цветочки.
И однажды в поле средь ромашек
Повстречался с королевской дочкой.
А потом — как в самой доброй сказке —
Никаких там страшных поворотов,
Лишь любовь да радужные краски.
И король-папаша был не против.
Вскоре свадьба в королевском доме.
(Были гости разодеты в бархат…)
А когда король-папаша помер,
Скромный рыцарь сделался монархом.
Стал он править мирно и не строго —
Не страна, а просто луг весенний.
Никаких грабительских налогов,
Никаких там войн и потрясений.
…Вы заспорить можете законно:
Что за сказка, если не случилось
В ней ни тайн, ни кладов, ни драконов?
И зачем она, скажи на милость?
А затем, что это ли не подвиг:
Сделать жизнь счастливою и сладкой?
Чтобы по одной (а то и по две)
Дети утром ели шоколадки!
И затем, что разве не геройство —
Вбить в сознанье граждан крепко, туго
Очень удивительное свойство:
Никогда не обижать друг друга.
И затем, чтоб нынче помириться
Все, кто в ссоре, захотели сами.
И затем, что этот скромный рыцарь —
На рисунке у Русецкой Ани.
27 ноября 1994 г.
Отряд «Каравелла»
Памятник
Невозмутим на вздыбленном коне
(Как Бонапарт на полотне Давида)
Сжал всадник губы — строг, суров и нем,
И полон полководческого вида.
Прошел под барабан парадный строй.
Отговорили все, кто должен, речи,
А всадник был по-прежнему герой:
Как всё из бронзы — недвижим и вечен.
Увы, война сегодняшнего дня
До бронзовых ушей не долетала,
И всадник знай удерживал коня,
Чтоб тот не вздумал прыгнуть с пьедестала.
Довольны были, кто стоял кругом,
Как конь послушен маршальской деснице,
И ветеран потертым рукавом
Неторопливо промокал ресницы.
Шептались две студентки в стороне,
А женщина усталая сказала:
«Все больше медных всадников в стране,
Все больше беспризорных на вокзалах».
1995 г.
Музыкальная драма
Стараясь понравиться девочке Варе,
Я вздумал учиться играть на гитаре.
Гитару я взял у соседа. И смело
Сказал: «Научусь. Это плёвое дело».
Недаром вчера маме в школе сказали:
«Поверьте, ваш мальчик весьма музыкален.
Недавно, забывшись во время урока,
Свистел он «Раскинулось море широко».
Потом уточнили, что песню о море
Досвистывал мальчик уже в коридоре…
Я дома сказал: «Позабудем про старое!
Я, мама, теперь занимаюсь гитарою».
Мечтал я: однажды небрежно и гордо
При Варе на струнах возьму я аккорды
И в теплой тональности Марка Бернеса
Спою ей про Костю из славной Одессы…
Гитару я вскоре буквально заездил,
А девочка Варя однажды а подъезде
Сказала подружке (забыл ее имя):
«Уж лучше б свистел, это все же терпимее»
О, злая бесчувственность женской натуры!
Я понял, что глупы девчонки, как куры,
Что нету у них благородства ни крошки.
И с горя учиться решил на гармошке…
Летят наши годы со скоростью звука.
У девочки Вари теперь уж два внука,
А я не освоил ни струн, ни гармони.
Умею играть лишь на магнитофоне.
А чтоб одолеть ревматизм и невзгоды,
Свищу иногда, как в мальчишечьи годы —
Не в стиле битлов, не в традициях рока,
А просто «раскинулось море широко»…
1995 г.
Сюжет этот странный и вечен, и нов,
Как серпик луны тонкорогий.
Он — город, проросший из сказочных снов,
Он — шепот, он голос Дороги.
Трамвай заплутал среди улиц пустых,
Густеет коричневый вечер.
Фонарь одинокий. Как джунгли — кусты.
И крепнет надежда на Встречу.
А если мне сон досмотреть не дано
И в тайну его — не пробраться,
То все же там светит родное окно
(Которого нет на планете давно)
Сквозь вечную даль субпространства…
1995–1996 г.
Песня для отрядного фильма
«Легенда о Единороге»
…Как спасение, как спасение,
К нам приходят ясные сны.
Гаснет красное настроение,
Слышен голос счастливой страны.
Мы уйдем по рельсам заброшенным —
Это лучшая из дорог.
Нам поможет вспомнить хорошее
Рядом скачущий Единорог.
Пахнет влагой листва тополиная,
Рельсы тянутся на закат.
Может, будет дорога длинною,
Может — вовсе недалека.
Ночь пройдет, и желтыми красками
Вновь зажгутся капли в траве,
Наши плечи согреет ласково
Незнакомый новый рассвет.
Пусть сверкает росами звонкими
Между шпал голубая трава
И над синими горизонтами
Встанут дальние острова.
И не будьте к нам слишком строгими,
Если, веря странному сну,
Вновь уходим с Единорогом мы
В неизвестную вам страну.
1996 г.
Герману Дробизу в день 60-летия
Эта истина, Гера, предельно ясна:
Время гонит нас злыми волнами.
Мне тебя никогда, дорогой, не догнать —
Целых семьдесят дней между нами.
Но, с другой стороны, эта разность мала
И не делает в жизни погоды.
Жаль, полвека назад нас судьба не свела —
В незабвенные школьные годы.
Мы б с тобой от души погоняли футбол
В травах послевоенного детства.
А теперь — хоть о праздничный стол бейся лбом —
От «маститости» некуда деться.
Но надеюсь, что память о юной траве
Никакой юбилей не заглушит.
В наш дурацкий такой, в наш «компьютерный» век
Пусть не вянет она в наших душах.
Прости меня, Гера! Стыжусь и терзаюсь,
О скудости дара весьма сожалея.
Но что еще мог полунищий прозаик
Собрату вручить в трудный день юбилея?
Конечно, в подарке моем мало толка
(Не каждый прочтет этот труд увлеченно).
Но можно ведь просто поставить на полку,
Тем более, что корешок — золоченый.
4 августа 1998 г.
К собственному юбилею
Мое на свете появленье
Потребовало много сил,
Но моего соизволенья
На этот самый акт рожденья
Никто, конечно, не спросил.
Но что тут делать? Жить-то надо,
Коль родился на этот свет.
Хотя я с первого же взгляда
Увидел, как в нем много яда,
А справедливости в нем нет.
И вот, живя еще в пеленках,
Я часто размышлял в те дни
О злом бесправии ребенка,
И в голове свежо и ёмко
Формировались темы книг.
А дальше жизнь была короткой —
Романы, драки, поезда…
Писал, печатался, пил водку,
Шил паруса и строил лодки —
И так наматывал года.
И постарел я неумело:
Среди круговерченья дел
Я одряхлел широким телом,
Но к пенсионному уделу
Привыкнуть так и не сумел.
Бывает утром: сон расколот,
Вставать с постели вышел срок,
И ойкаешь как от укола:
«Ну вот, опять тащиться в школу
И вновь не выучен урок…»
9 октября 1998 г.
Мне б уйти насовсем
В те миры, в т е м и р ы,
Чтобы жить в них до той
До последней поры,
Когда всех нас объемлет
Самый т о т светлый свет,
Когда всем нам придется
Дать последний ответ.
От суда я, конечно,
Никуда не сбегу.
Но ответ дать, конечно,
Я никак не смогу.
И боюсь я, что будет
Решение строго.
Но я все же надеюсь,
Что будет Д о р о г а,
Ибо милостив Бог.
25 февраля 1999 г.
Алый мак
Солнце скачет серебряной рыбой
По изломам стеклянной волны.
Мальчик Митька идет над обрывом
Под лучами десятой весны.
Чайки весело в воздухе вертятся,
Синий свет над водою стоит,
И не верится, вовсе не верится,
Что когда-то здесь были бои…
Белый город над синею бухтой,
В переулках — акации цвет,
И кругом синева. И как будто
Нет на свете ни горя ни бед.
Первый мак, словно бабочка алая,
Светит Митьке из сонной тени…
…А внизу, под размытыми скалами,
Штабеля невзорвавшихся мин.
И кузнечиков звон невесомый —
Как неслышный отчаянный крик:
«Алый мак нужен Митьке живому,
Чтобы маме его подарить!»
Чайки в небе парят белокрылые,
Замирая. как в медленном сне.
Мальчик Митька идет над обрывами,
По стеклянной идет тишине…
4 марта 1999 г.
Песня написана для фильма «Трое с площади Карронад», который так и не был снят.
На Широкой Речке
Все тревоги здесь проходят мимо.
Мягок день — в нем ни лучей, ни ветра.
Тишина заснеженного мира,
Шапки снега высотой в полметра —
На камнях, на соснах, на скамейках…
Птичьих лапок частые отметки…
Снегирей пурпурная семейка
Пропорхнула, отряхая ветки.
Дальние могилы спят под снегом.
Надо — сапогами путь греби к ним…
Мамин холмик стерегут бессменно
С двух сторон озябшие рябинки.
Помню — о рябинке тонкотелой
Пела мама и меня качала…
…А в кустах я вдруг заметил белок.
Глянул — и на сердце полегчало…
1999 г.
Юным участникамфестиваля «Дебют-2000»в г. Екатеринбурге
Изводя лиловые чернила,
В детстве мы стихов писали много —
Всяких: от считалок и дразнилок,
До поэм про дальние дороги.
Строчкам счет вели на километры,
Вкладывая пыл и душу в рифмы…
Но трубили мартовские ветры —
И как будто грохались о риф мы!
Эта радость солнечных крушений,
Эта сказка мартовских каникул,
В наши души школьные проникнув,
Нас с пути сбивала совершенно!
Всё летело этой сказки ради
Кувырком: и рифмы, и мы сами!
Рвали мы страницы из тетрадей,
Чтоб бумагу сделать парусами!
Над водою снасти пели звонко,
Исчезали в дымке берега там.
Начиналась парусная гонка,
Закипала пенная регата!..
А стихи? Они не станут хуже,
Если вдруг на мачтах из лучинок
Пролетят под ветром через лужи,
Как над океанскою пучиной.
…В чем секрет стихов — неясно многим,
А ответ здесь легок, как ни странно:
Ведь поэты в лужах у дороги
Видят синий отблеск океана.
23 марта 2000 г.
Моей читательницеНаде Мицуковой
А все же в мире еще есть
такие острова,
Где небосвод не задымлен
и где чисты ручьи.
Представьте — пахнет там травой
зеленая трава,
И лес там — общий и ничей,
и все цветы — ничьи.
В вечерней тьме там слышен смех
влюбленных и детей.
Там сотни мячиков и звезд
рассыпаны в траве.
Там, повстречав тебя, никто
не вздрогнет в темноте.
Ты говоришь ему: «Привет» —
и он тебе: «Привет».
Там в городах и деревнях
хрустально бьют часы.
Там ждет ребят на берегу
прогревшийся песок.
Там старый боцман чинит шлюп,
ворча себе в усы…
Давай мы к ним туда сбежим!
хотя бы на часок…
29 марта 2000 г.
Севастопольским друзьям
Преодолевши два тысячелетья,
Возможно, что и третье мы осилим,
Простив судьбе обиды и увечья,
Которые мы от нее сносили.
Мелькает память, словно кинолента —
И предо мной опять брега Тавриды,
И вновь трепещет парус «Фиолента»
И пахнет камбуз жареной ставридой.
Скребут рангоут смуглые матросы,
Чтоб бог ветров добрее нынче был к ним,
И слышны клики юного Юроса,
И что-то плещет в глубине бутылки…
О, скорость ветра в парусном движенье!
Такой восторг, что самому не верится…
О, вкус настойки, где Пинаев Женя
Развел в спирту какой-то лютый перец!..
…Порою хворь приходит к нам без стука,
Но глянь! — и снова флаг регаты реет.
Да, жизнь — не столь уж пакостная штука
(Хотя могла б, конечно, быть добрее).
11 декабря 2000 г.
Детство
Пятилетнему легко на белом свете,
Даже если в доме хлеба нет порою.
Вьюжный год к концу подходит, сорок третий,
Будет елка с довоенной мишурою.
У меня в душе безоблачно и чисто,
Ни сомнения, ни страх меня не точат.
Есть оладьи из картофельных очисток,
Есть письмо, что папа ранен, но не очень.
Непонятно, отчего же мама плачет:
Ведь отец к весне приедет дней на сорок —
Это твердо пишет старший военврач ей…
— Мама, можно я пойду кататься с горок?!
…Вечер. Лампа. В окнах сказки снеговые,
На стекле предновогодняя картина.
Чтобы мама не грустила, я впервые
Книжку ей читаю вслух — про Буратино.
26 декабря 2000 г.
Макс
…Все утешали: «Он старый был,
Что же теперь поделаешь…»
…Мчалась машина за город,
Поле блестело белое.
Ехал мой кот в багажнике,
В наволочку завернутый.
Снег мне казался сажею.
Впрочем, держался твердо я.
Мол, все печали отброшены
И никакой катастрофы нет.
Только молчал: откроешь рот —
Слезы рванутся, как кровь из вен.
…Все он прощал мне, мой ласковый,
Всех моих бед поверенный…
Мы схоронили Максика
В мерзлой земле у дерева.
Рядом воткнули, как колышек,
Тонкий осколок шифера.
…Рыжее мое солнышко,
Как без тебя паршиво мне.
Февраль 2005 г.
Новогоднее
Евгении Ивановне Стерлиговой
Два года сошлись — будто стукнулись лбами —
В потоке времен ли, на звездной орбите ли…
А в стойле соломой хрустит Алабама —
Лошадка, что в будни катает любителей.
Ей п о фигу все — и вселенной скольжение,
И Хроноса тайны, и звездные силы.
Мечтает лошадка: пришла б тетя Женя
И сладким кусочком ее угостила.
Кобылка права. Зачастую и людям
От жизни не очень-то многого надо:
Пускай бы пришел к тебе кто тебя любит
И дал на ладони кусок рафинада…
30 декабря 2005 г.
Едем мы… Город Сарапул.
И впечатление блёклое.
Что же вдруг так царапнуло
Памятью детства далекого?
Лето военное. Папа
С кубиком в пыльной петлице.
«Я на денек из Сарапула.
Завтра уже — на позиции…
Скатка, ремень, обмотки.
«Ну-ка, сынок, взгляни-ка…» —
На полинялой пилотке
Звездочка-земляника.
Млея от счастья до слез почти,
Был до полночи без сна я:
Папа отдал мне звездочку —
Видно была запасная…
Утром мы шли до вокзала —
Папе на фронт пора.
С папиных плеч не слезал я,
А скатку его нес брат.
«Смерть фашистскому зверю!» —
Кричал плакат у завода…
Срок до Победы — не мерян.
До Сталинграда — полгода…
Март 2006 г. Поезд Свердловск — Москва
Март
Я, грешный, родился в день Покрова.
Верней, под утро — день лишь начинался.
В газонах стыла желтая трава,
И первый снег согреть ее пытался.
Зевая, город выключал огни,
В рассветной жиже тихо звезды меркли,
И говорят, что колокол звонил
Единственной незапрещенной церкви.
Родившемуся в давнем октябре
Быть октябренком суждено все годы —
Не тем, кто красной звездочкой согрет,
А кто всегда весенней ждет погоды.
Осилив ревматизм военных стуж,
Я март встречал, как праздник жизни новой,
И в синеву раскинувшихся луж
С руки пускал кораблик свой сосновый.
…И все быстрее мчатся октябри,
Скрипит, в груди стираясь, шестеренка,
А в лужах марта все скользит мой бриг,
Отпущенный с ладони октябренка.
Плыви по отраженьям облаков.
Твой след в воде — начало новой строчки.
Как хорошо, что осень далеко.
Как хорошо, что набухают почки…
Март 2006 г.