Глебка внимательно рассмотрел наклейку и сказал уверенно:
— Мексиканская. Вот гляди, тут написано…
— Ме-хи-со, — с трудом разобрал Шурик мелкие чёрные буковки.
— Эх ты, «мехисо», — рассмеялся Глебка. — Мексика. Это по-испански…
Чтобы выломать верхнюю крышку с наклейкой, Глебка открыл коробок. Вот так штука! В коробке была вата, и в ней лежала похожая на маленькое толстое веретено куколка бабочки. Она была коричневая и твёрдая. Шурик осторожно положил куколку на ладонь и вопросительно взглянул на Глебку.
— А она… тоже мексиканская?
Глебка сморщил лоб и думал с минуту.
— Ага, — мотнул он годовой, — конечно. Раз коробок из Мексики — значит и она… Наверное, какой-то учёный ездил туда охотиться за бабочками и привёз кокон в коробке. А потом потерял.
— Ты, наверно, врёшь, Глеб, — сказал Шурик. — Какой ещё учёный?
— Ну, откуда я знаю. Не хочешь — не верь…
Они решили положить куколку между оконными рамами. Может быть, весной, когда пригреет солнце, появится на свет чудесная бабочка.
— Ты отдашь тогда мне её? Для коллекции? — Попросил Глебка.
Шурик удивился:
— Разве ты собираешь бабочек?
— Нет ещё, но буду…
— Ладно, отдам.
Шурик уронил куколку между рамами у себя в комнате, и она закатилась в самый уголок. Это было неудачно, потому что солнце туда стало заглядывать лишь в конце марта.
Март был беспощаден к снегам. Сугробы у заборов исчезли и кое-где появились уже чёрные полоски земли. Ветер как озорной мальчишка носился в переулках, рассыпая по лужам солнечные блики.
…Целую неделю солнце грело запылившийся кокон, однако он не подавал признаков жизни. У Шурика кончились весенние каникулы, а бабочка всё не появлялась. Глебка заходил каждый день и очень досадовал. Он говорил, что, наверное, апрельское солнце недостаточно горячо, чтобы разбудить тропическую бабочку.
И вот однажды, вернувшись из школы, Шурик наконец увидел её. Бабочка была крупная, почти в половину Шуркиной ладони. Она сидела на переплёте рамы, раскрыв отливающие бронзой крылышки. На каждом из них, коричневом с тёмными пятнышками и пепельно-серыми краями, выделялся сиреневый, с белой каёмкой, кружочек. Никогда Шурик не видел таких красивых бабочек. Он знал коричневых крапивниц, белых и желтоватых капустниц да ещё серых мохнатых ночных мотыльков. А эта бабочка, без сомненья, была мексиканской.
Шурик решительно взялся за дело. Нужно было достать бабочку, а для этого выставить раму. Он принялся отдирать кухонным ножом бумажные полоски, вытаскивать гвозди и расшатывать тяжёлый переплет со стеклами. Маленькая сестрёнка Натка молча наблюдала за ним. И только когда Шурик выдавил локтем стекло, она строго сказала, вынув изо рта палец:
— Вот мама задаст тебе.
— Сначала я тебе задам, чтоб не мешалась, — пригрозил брат, чувствуя, что в Наткиных словах немало правды.
Раму он всё-таки вынул. Но бабочка, едва к ней протянулась рука, стала шумно биться о стекло. А за стеклом сверкало солнце, и в тёмной голубизне весеннего неба, лёгкие как одуванчики, повисли круглые облачка. Везде уже сошел снег. У заборов, на солнечных припёках, выползали тёмно-зелёные стрелки травы. Почки на тополях стали заметнее. В ветвях галдели весёлые воробьи.
А бабочка билась о стекло отчаянно, не переставая. У Шурика сжалось сердце. Он представил, как Глебка приколет её к листу картона длинной булавкой, и даже зажмурился.
— Ладно уж, лети… — он и толчком распахнул окно.
И улетела бабочка.
А в комнату рванулся воздух, полный весёлого гомона улицы и запахов весны…
Шурик мог бы оказать Глебке, что бабочка оказалась самой обыкновенной, но ему не хотелось врать. Он признался, что выпустил мексиканскую бабочку, и так расписал её Глебке, что тот огорчился не на шутку.
— Дубина ты, Шурик. Ведь она к теплу привыкла, а ты её в апреле на улицу… Она всё равно погибнет.
Шурик заморгал, а Глебка больше ничего не сказал и ушёл. Он дулся довольно долго, хотя настоящей ссоры не получилось.
Пришло лето.
Как-то утром Шурик вышел по двор. Там двое ребят-семиклассников, Володя и Олег, возились с велосипедами. Они собирались в лес.
— Вовчик, возьмите меня, — попросил Шурик, — я в лесу целый год не был.
Володя покрутил колесо у поставленного вниз головой велосипеда и ответил:
— Скажи, пожалуйста, радость моя, зачем мы будем брать тебя? Ехать далеко, а ты тяжелый.
— Я совсем даже лёгонький, — печально сказал Шурик. — Жалко вам, да?
— Нам тебя жалко, — возразил добрый Олег, — но если нравится тебе трястись на багажнике, и если ты не будешь совать ноги в спицы, и если…
— Не буду совать, — заверил Шурик и добавил, что на багажнике он любит ездить даже больше, чем в такси.
На самом деле это было не так уж приятно. На асфальтовом шоссе всё шло хорошо, но километров через пять ребята свернули на тропинку, которая через частый березняк вела к лесной речке. Ветки лупили по ногам. Шурика подбрасывало на каждой кочке, и скоро у него заныло всё тело. Когда до речки осталось совсем немного, он не выдержал и сказал, что решил пройтись пешком.
Ребята укатили вперёд, а Шурик облегчённо вздохнул и осмотрелся.
Он стоял на краю широкого луга. Желтые ромашки, львиный зев и ещё какие-то солнечные цветы чуть колыхались под прилетевшим из-за ближнего леса ветерком.
И вдруг Шурик увидел бабочку. Совсем такую же, как та, выпущенная весной! Бабочка села на ромашку прямо перед Шуриком и то складывала, то раскрывала крылышки. Высокие цветы щекотали Шуркины колени, сердитая оса звенела у плеча, но он не шевелился, глядя на бронзовые крылышки с павлиньими глазками.
Значит, она совсем не мексиканская?!
Зря сердился Глебка. Сам всё придумал и сам же потом дулся… Шурик обрадовался неизвестно чему. Может быть тому, что не где-то в далёкой стране, а здесь, над весёлым лугом летают чудесные бабочки…
— Ты, наверно, та самая. Признавайся, — тихо сказал он и протянул к ромашке руку. Загорелая рука была почти одного цвета с коричневыми крылышками.
Бабочка не стала ждать, когда Шурик сорвет цветок, и, вспорхнув, закружилась над лугом. Мальчик долго следил за ней. Он подумал, что Глебке придутся выдумывать новую историю о том, как и откуда взялся мексиканский коробок и куколка в нём. Он придумает…
Смеялось солнце, наливая золотистым светом маленькие облака. Покачивались цветы. Весело шелестел березняк, окаймляющий луг. И небо, синее-синее, отражалось в Шуркиных глазах…
1959 г.
Победитель
Он родился на Урале, в небольшом городке, где в мае буйно цветёт над деревянными заборами черёмуха, а в июне воздух полон тополиного пуха.
Было ему двенадцать лет.
У каждого человека есть своя мечта — у большого и у маленького. Мальчик хотел увидеть море… Он не видел его ни разу, но полюбил давно.
Всё началось с того, что попала ему в руки большая книга — детское издание «Гулливера». Мальчику было тогда шесть лет и он только учился читать. Открыв первую страницу с рисунком парусного корабля, он испугался множества слов, которые нужно было разобрать по слогам. Но добросовестно трудясь, он осилил первую фразу. Она похожа была на строчку из песни: «Трёхмачтовый бриг «Антилопа» уходил в Южный океан».
Мальчик не знал тогда, что переводчик сделал ошибку — трехмачтовых бригов не бывает. Он прочитал эти слова ещё раз, уже быстрее, потом взглянул за окно. Серые клочья облаков неслись по ветру, словно сорванные паруса. Лишь в конце улицы чистое небо ярко синело отблеском южных морей…
С тех пор мальчик любил засыпать под шум осенних ветров. На улице скрипела незапертая калитка, и глухо гремели на крыше сорванные ветром железные листы.
…Глухо гремели волны, взбираясь на каменный причал, скрипели мачты и гудели под тугим норд-вестом паруса. Трёхмачтовый бриг «Антилопа» уходил в Южный океан…
Однажды отец мальчика получил письмо. Он прочитал его и сказал сыну, чтобы тот готовился к путешествию. Друг детства звал отца навестить его в большом городе на берегу морского залива.
— Значит я увижу море? — спросил сын.
— Ты увидишь залив, — ответил отец.
«Заливом называется часть моря, вдающаяся в сушу» — вспомнил мальчик учебник географии.
— Заливом называется часть моря… — повторил он.
— Ну что ж… Значит, увидишь.
Поезд шел два дня и три ночи. Последнюю ночь мальчишке не спалось. За окном вагона серебряные звёзды неподвижно висели в синих сумерках и отражались в тёмной глубине проплывающих мимо озёр. А когда они стали бледнеть и таять в розовой воде рассвета, поезд остановился на большом и шумном вокзале. Человек в капитанском кителе встретил путешественников и увёз их к себе домой. Мальчику сказали, что на взморье они поедут завтра.
Вечером мальчик вышел из дома. Он и раньше бывал в незнакомых городах и любил ходить один по неизвестным ему улицам. Но сейчас почему-то он чувствовал робость, словно вошёл без спроса в чужой дом. Шагали навстречу разные люди: рабочие, моряки, мальчишки. Шли свободно, уверенно. И он один был чужим в большом шумном городе, где всё говорило о близости моря.
Пройдя несколько переулков, он вышел на широкий проспект, где убегали вдаль ряды высоких лип.
Свежий ветер обгонял мальчика и бросал под ноги сухие листья — первые желтые листья близкой осени. Глядя, как ложатся они на крупный серый песок, мальчик долго шёл по аллее и не заметил сразу, что оказался в конце проспекта.
Он поднял голову и увидел, что улица упирается в полосу кустов желтой акации. А над кустами, среди поблескивающих туманных полос и редких облаков медленно двигался чёрный силуэт судна.
Мальчик вздрогнул и остановился. И вдруг облака и судно отодвинулись далеко-далеко, желтоватый блеск упал на воду, и виден стал бескрайний туманный горизонт…
Мальчик хотел броситься вперёд, но почему-то пошёл медленно и нерешительно. Через кусты он выбрался на узкий пляж.