[65]. Что ж, если это вас утешит, я, по крайней мере, могу предсказать, что будет начертано на вашем надгробии: «С вас сорок пять франков, месье». А теперь, если вы будете так добры и отойдете от моей машины, я поеду в ближайшее полицейское отделение и обеспечу… и обеспечу…
Во время этой напыщенной речи с лицом американца что-то происходило: оно исказилось, осунулось и посерело. На висках выступили капельки пота. Один раз он прервал свою тираду, проведя рукой по лбу; в другой раз помахал пальцами перед носом, словно отгоняя какой-то запах. Габлер обратил внимание, что все посетители кафе и даже прохожие на улице замерли, наблюдая за развитием этой странной драмы. Человек в черном на нетвердых ногах двинулся к своему «ламборгини», и полицейский поспешно убрался с его дороги. Американец потянулся к ручке дверцы – вернее, попытался ухватить ее слепым, неверным движением – и промахнулся. Он сделал еще шаг вперед, качнулся, восстановил равновесие, снова качнулся и наконец рухнул на тротуар. Раздались крики о помощи, кто-то поднялся из-за столиков. Габлер тоже вскочил на ноги, перевернув стул. Он даже не сразу понял, что пролил добрую половину бокала «Pflümli» на свои хорошо отглаженные брюки.
45
Лейтенант Питер Энглер сидел за столом в своем кабинете в Двадцать шестом участке. Вся масса бумаг на его столе была разложена по четырем углам, в центре же было пусто, если не считать трех предметов: серебряной монетки, кусочка дерева и пули.
В каждом расследовании наступал момент, когда у Энглера возникало ощущение, что они достигли поворотного пункта. В таких случаях он неизменно прибегал к своему маленькому ритуалу: вытаскивал три этих сувенира из ящика стола, который всегда держал запертым, и по очереди разглядывал их. Каждый из них знаменовал некую веху в его жизни (так же как и каждое удачное его расследование было миниатюрной вехой), и ему нравилось размышлять об их важности.
Сначала он взял монетку. Это был старый денарий времен Римской империи, выпуска 37 года новой эры, с изображением Калигулы на аверсе и Агриппины Старшей на реверсе. Энглер купил монетку после защиты работы по этому императору, за которую получил первую премию на старшем курсе. В своей работе он давал медицинский и психологический анализ изменений, которые претерпел Калигула в результате серьезного заболевания в тот год, и доказывал роль болезни в его трансформации из относительно великодушного правителя в безумного тирана. Монетка была очень дорогой, но он почему-то чувствовал, что должен ее купить.
Положив монетку на стол, он взял деревяшку. Этот кусочек дерева поначалу был изогнутым и шероховатым, но Энглер обстругал его и отшлифовал своими руками, пока тот не уменьшился до размеров карандаша, а потом покрыл его лаком, и теперь он ярко сверкал в свете дневных ламп кабинета. Это была часть первой древней секвойи, которую он защитил от вырубки, будучи активистом-экологом. Он обосновался в кроне дерева и прожил там почти три недели, пока лесорубы не сдались и не ушли в другое место. Спускаясь с дерева, он отломил сухой сучок на память о своей победе.
Последней Энглер взял пулю. Он была погнута и сплющена от удара в его левую большеберцовую кость. Ни на работе и нигде в другом месте он не говорил о том, что сохранил эту пулю, никогда не носил и никому не показывал Полицейский боевой крест[66], которым его наградили за необыкновенный героизм. Не многие из тех, кто работал с ним, знали, что он был ранен при исполнении служебных обязанностей. Это не имело значения. Энглер повертел пулю в руке, потом положил ее на столешницу. Он знал, и этого было достаточно.
Он убрал свои сувениры в ящик стола и запер замок, после чего набрал номер секретаря отдела.
– Пусть войдут, – сказал он.
Минуту спустя дверь открылась, и вошли три человека: сержант Слейд и два штабных сержанта, приписанных к делу Альбана.
– Докладывайте, – велел Энглер.
Один из них вышел вперед:
– Сэр, мы закончили работу с документами Службы безопасности на транспорте.
– Дальше.
– Согласно вашему поручению, мы просмотрели все документы за восемнадцать месяцев в поисках каких-либо указаний на то, что убитый мог совершать путешествия в США до четвертого июня этого года. Мы нашли такие свидетельства. Убитый под тем же вымышленным именем Тапанес Ланьдберг въехал в Штаты из Бразилии приблизительно год назад. Это случилось семнадцатого мая, через аэропорт Джона Кеннеди. Пять дней спустя, двадцать второго мая, он улетел в Рио.
– Что-нибудь еще?
– Да, сэр. По документам Министерства внутренней безопасности мы обнаружили, что человек с таким именем восемнадцатого мая вылетел из аэропорта Ла Гуардия в Олбани[67], а вернулся двадцать первого мая.
– Фальшивый бразильский паспорт, – сказал Энглер. – Качество документа, вероятно, было самое высокое. Интересно, где он его заполучил.
– Такие вещи наверняка легче получить в Бразилии, чем здесь, – заметил Слейд.
– Это точно. Что еще?
– Это все, сэр. В Олбани след обрывается. Мы проверили все имеющиеся возможности с помощью местной полиции, турфирм, автобусных терминалов, региональных аэропортов и авиакомпаний, отелей и фирм по прокату автомобилей. Тапанес Ланьдберг нигде не засветился, пока не сел на обратный самолет до Ла Гуардия двадцать первого мая, а на следующий день вылетел в Бразилию.
– Спасибо. Отличная работа. Вы свободны.
Энглер дождался, когда двое штабных выйдут из кабинета, и кивнул Слейду, показывая ему на стул. Из кипы бумаг на одном углу стола он взял пачку больших каталожных карточек. В них содержалась информация, с энтузиазмом собранная сержантом Слейдом за последние несколько дней.
– Зачем наш друг Альбан вдруг поехал в Олбани? – спросил Энглер.
– Понятия не имею, – ответил Слейд. – Но я готов спорить на что угодно, что два этих полета связаны.
– Олбани – городок небольшой. Тамошний аэропорт и центральный автобусный терминал запросто поместятся в приемную Портового управления Нью-Йорка. Альбану было бы трудно скрыть там свои следы.
– Откуда вы столько знаете про Олбани?
– У меня есть родственники в Колони, на северо-западе Олбани. – Энглер занялся каталожными карточками. – Ты славно поработал. В другой жизни ты мог бы стать первостатейным журналистом-расследователем.
Слейд улыбнулся.
Энглер медленно листал карточки:
– Налоги Пендергаста и декларация собственности. Думаю, заполучить это было непросто.
– Пендергаст довольно закрытый человек.
– У него четыре объекта недвижимости: два в Нью-Йорке, один в Новом Орлеане и еще один тут поблизости. Тот, что в Новом Орлеане, – парковка. Странно.
Слейд пожал плечами:
– Не удивлюсь, если у него есть и офшорная недвижимость.
– Я тоже не удивлюсь. Но боюсь, что мои дальнейшие раскопки на этот счет будут безуспешны, сэр.
– Об этом нет и речи. – Энглер отложил карточки в сторону и взял другую пачку. – Список произведенных им арестов и обвинительных приговоров. – Он пролистал карточки. – Впечатляет. Очень впечатляет.
– Мне представляется наиболее интересной статистика по числу преступников, погибших в процессе задержания.
Энглер отыскал цифры, и брови его удивленно взметнулись. Затем он продолжил чтение.
– Как я погляжу, количество объявленных ему благодарностей не уступает количеству выговоров.
– Мои друзья из ФБР говорят, что это противоречивая личность. Одинокий волк. Он богат и независим, берет жалованья по доллару в год для отчета. В последние годы руководство ФБР не вмешивается в его дела, пока раскрываемость высокая и он не совершил ничего из ряда вон выходящего. У него в Бюро, кажется, есть один влиятельный невидимый друг. А может, и не один.
– Мм. – Энглер снова принялся просматривать карточки. – Работа в спецслужбах. Чем он занимался?
– Засекречено. Мне только удалось узнать, что он был награжден несколькими медалями за храбрость и завершение неназванных особо важных операций под прикрытием.
Энглер сложил карточки в пачку, выровнял ее края и отложил в сторону:
– Тебя все это смущает, Лумис?
Слейд посмотрел на Энглера:
– Да.
– Меня тоже. И какой отсюда вывод?
– Как-то все это дурно пахнет… сэр.
– Вот именно. Ты это знаешь, и я это знаю. Мы оба знаем это уже некоторое время. Вот и занялись этим. – Энглер похлопал ладонью по пачке каталожных карточек. – Давай-ка разберем все по косточкам. По его собственному признанию, Пендергаст в последний раз видел своего сына живым полтора года назад в Бразилии. Год назад Альбан на короткое время возвращался в Штаты под вымышленным именем, слетал на север штата Нью-Йорк, а потом улетел в Бразилию. Около трех недель назад он снова появился в Нью-Йорке. И на сей раз за свои старания он был убит. В его желудке обнаружили камешек бирюзы. Агент Пендергаст заявляет, что этот камешек привел его в «Солтон-Фонтенбло», где на него, предположительно, напал человек, который выдавал себя за ученого и, вероятно, убил одного из сотрудников музея. И тут вдруг Пендергаст, который прежде не желал сотрудничать со следствием и отвечал на вопросы уклончиво, становится откровенным. И случается это после того, как мы обнаруживаем Тапанеса Ланьдберга. Но, выдав нам груду сомнительной информации, он снова закрывается и прекращает сотрудничество. К примеру, ни он, ни лейтенант д’Агоста не потрудились сообщить нам, что липовый профессор покончил с собой в тюрьме города Индио. Нам пришлось самим узнавать об этом. А когда мы отправили сержанта Докинса в «Фонтенбло», он по возвращении сообщил, что, судя по всему, никто не бывал там вот уже несколько лет. И никакой серьезной стычки там уж совершенно точно не было. Ты абсолютно прав, Лумис, дело пахнет дурно. Так дурно, хоть нос затыкай. Куда ни посмотри, напрашивается один вывод: Пендергаст раз за разом посылает нас по ложному пути. И мне в голову приходит единственное объяснение этому: он сам замешан в убийстве сына. Кроме того, мы имеем вот что. – Подавшись вперед, Энглер взял из другой стопки бумаг на столе распечатку статьи на португальском языке. – Сообщение из Бразилии, туманное и без ссылки на источник. Там описана кровавая бойня, имевшая место в джунглях, с участием неназванного гринго, который описан здесь как человек «de rosto pálido».