– Я понимаю, вам трудно с этим согласиться, – сказал Энглер. – Тем не менее наше расследование привело нас к такому выводу.
Барбо немного подумал и наконец сказал:
– Естественно, джентльмены, в моих интересах помочь вам. Но мы ведем дела настолько добросовестно и осторожно, а иначе в нашем бизнесе нельзя, что я не представляю, как возможно то, о чем вы говорите.
Энглер обдумал свои аргументы:
– Позвольте представить это в несколько ином свете. Если мы правы, то согласились бы вы с тем, что – независимо от деталей – это сделало бы «Ред Маунтин» весьма уязвимым предприятием?
Барбо кивнул:
– Да. Да, сделало бы.
– И если бы так оно и было и такие известия просочились бы в прессу… вы представляете себе, каковы были бы последствия?
Барбо опять задумался. Потом медленно выдохнул.
– Видите ли… – начал он, но тут же замолчал. Встал и обошел стол. Посмотрел сначала на Энглера, потом на сержанта Слейда, который все это время хранил молчание, не встревая в разговор начальника. – Видите ли, я думаю, мы должны поговорить об этом где-нибудь в другом месте. Если я чему-то и научился в жизни, так это тому, что даже у стен есть уши. И даже в таком приватном кабинете, как мой.
Он вышел в приемную, а оттуда в коридор и к лифтам. Нажал кнопку «Вниз», и тут же зашуршали, открываясь, ближайшие двери. Барбо пропустил вперед двух полицейских, вошел сам и нажал кнопку В3.
– В-три? – спросил Энглер.
– Третий подземный уровень. У нас там внизу есть несколько испытательных полигонов. Они звуконепроницаемые и во всех отношениях надежные. Там мы сможем поговорить свободно.
Лифт опустился на самый нижний уровень, двери открылись в длинный бетонный коридор, погруженный в малиновое сияние из-за освещавших его красных ламп в металлической оплетке. Барбо вышел из лифта и прошел по коридору мимо нескольких дверей из толстого стального листа. Наконец он остановился у двери с табличкой «ПОЛИГ-Д», открыл ее, щелкнул по ряду выключателей тыльной стороной ладони, убедился, что здесь никого нет, и пригласил двух полицейских войти.
Лейтенант Энглер обвел взглядом стены, пол и потолок, отделанные каким-то черным вулканизированным изолирующим материалом.
– Это нечто среднее между залом для игры в сквош и камерой для заключенных, склонных к самоубийству.
– Как я уже сказал, здесь нас никто не услышит. – Барбо закрыл дверь и повернулся к полицейским. – Меня очень беспокоит то, что вы говорите, лейтенант. Но я настроен на самое тесное сотрудничество с вами.
– Я в вас не сомневался, – ответил Энглер. – Сержант Слейд проверил вашу биографию, и мы уверены, что вы из тех людей, которые живут, согласуясь с законом.
– В чем именно нужна моя помощь? – спросил Барбо.
– Проведите частное расследование. Помогите нам выявить этого агента или агентов. Мистер Барбо, суть в том, что мы не заинтересованы в преследовании «Ред Маунтин». Мы вышли на вас окольным путем, расследуя одно убийство. Мой интерес – в разоблачении потенциального подозреваемого, причастного к этому убийству. Мы полагаем, что он может быть связан с коррумпированными проходимцами, затесавшимися в вашу фирму.
Барбо нахмурился:
– И кто же этот подозреваемый?
– Один агент ФБР, которого я пока не стану называть. Но если вы будете с нами сотрудничать, я позабочусь о том, чтобы название «Ред Маунтин» не было упомянуто в деле. Я отправлю агента ФБР под суд, а вы избавитесь от гнилого яблока в вашей фирме.
– Коррумпированный агент ФБР, – сказал Барбо себе под нос. – Занятно. – Он посмотрел на Энглера. – И это все, что вы знаете? У вас больше нет никакой информации об этом гнилом яблоке в моей компании?
– Никакой. Поэтому-то мы и обратились к вам.
– Понятно. – Барбо перевел взгляд на сержанта Слейда. – Можешь застрелить его прямо сейчас.
Лейтенант Энглер моргнул, словно пытаясь понять эту абракадабру. Он повернул голову к своему коллеге, но Слейд уже извлек пистолет из кобуры. Он спокойно поднял его и два раза быстро выстрелил в голову Энглера. Голова лейтенанта откинулась назад, тело рухнуло на пол, и секунду спустя над ним поднялось легкое облачко из крови и серого мозгового вещества.
Звук выстрелов был эффективно приглушен звуконепроницаемыми стенами помещения. Слейд, убирая пистолет, посмотрел на Барбо:
– Почему вы позволили ему зайти так далеко?
– Я хотел знать, что ему известно.
– Я бы и так вам сказал.
– Ты хорошо поработал, Лумис, и получишь соответствующее вознаграждение.
– Надеюсь. Те пятьдесят тысяч в год, что вы платили мне раньше, не соответствуют моим усилиям. Вы даже не представляете, сколько ниточек мне пришлось подергать, чтобы дело Альбана Пендергаста было передано Энглеру.
– Не думай, что я не ценю тебя, мой друг. Но теперь у нас есть неотложные дела. – Барбо подошел к телефону на стене у двери, снял трубку и набрал номер. – Ричард? Это Барбо. Я на испытательном полигоне Д. Тут у нас черт знает что. Пожалуйста, пришли кого-нибудь из хозяйственной службы прибраться. А потом собери специальную команду. Заседание в час дня в моем личном конференц-зале. У нас изменились приоритеты.
Он повесил трубку и осторожно переступил через тело, лежащее в быстро увеличивающейся луже крови.
– Сержант, – сказал он, – постарайся, чтобы тебе на подошвы ничего этого не попало.
51
Констанс Грин стояла перед большим книжным шкафом в библиотеке на Риверсайд-драйв, 891. Огонь в камине угасал, свет был притушен, и дом погрузился в тишину. Тихие звуки из спальни наверху, такие бесконечно тревожные, наконец смолкли. Но волнение в мыслях Констанс не утихало. Доктор Стоун все настоятельнее требовал, чтобы Пендергаста поместили в больницу, в отделение интенсивной терапии. Констанс запретила делать это. После посещения клиники в Женеве ей стало ясно, что больница может лишь ускорить конец.
Она прикоснулась к маленькой ампуле цианистого калия во внутреннем кармане платья. Если Пендергаст умрет, эта ампула станет ее персональным страховым полисом. В жизни они никогда не были вместе, но, возможно, после смерти их прах будет перемешан.
Но Пендергаст не должен умереть. От его болезни наверняка есть лекарство. Оно хранится где-то в заброшенных лабораториях и пыльных папках в хаосе подвальных помещений особняка на Риверсайд-драйв. Длительное изучение семейной истории Пендергастов, а в особенности истории Езекии Пендергаста, убедило Констанс в этом.
«Если мой предок Езекия, чья жена умирала от эликсира, не смог найти противоядия, то как его могу найти я?» – сказал ей Пендергаст.
И в самом деле, как?
Констанс сняла с полки тяжелый том. Когда она сделала это, раздался приглушенный щелчок, и два соседних шкафа бесшумно развернулись на смазанных маслом петлях, открывая медную решетку старомодного лифта. Констанс вошла в лифт, закрыла решетку и повернула медный рычаг. Старинная машина задребезжала и стала спускаться. Несколько секунд спустя кабина дернулась и остановилась, Констанс вышла в темную комнату. В ноздри ей ударил слабый запах аммиака, пыли и плесени. Это был знакомый запах. Она хорошо знала подвал – настолько хорошо, что ей почти не требовалось света, чтобы перемещаться здесь. Подвал в буквальном смысле был для нее вторым домом.
И все же Констанс вынула из держателя на стене электрический фонарик и включила его. Она пошла по лабиринту коридоров, которые привели ее к старой двери, покрытой слоем патины. За дверью находилась заброшенная операционная. В луче фонарика сверкнула металлическая каталка, рядом обнаружились подставка для капельницы, окутанная паутиной, луковицеобразный аппарат ЭКГ и поднос из нержавеющей стали со всевозможными хирургическими инструментами. Констанс подошла к дальней оштукатуренной стене. Быстро нажала на каменную панель, и часть стены ушла внутрь. Констанс вошла в проем, осветив фонариком винтовую лестницу, вырезанную в скальной породе Верхнего Манхэттена.
Она спустилась по лестнице в нижний подвал особняка. Внизу лестница выходила в длинный сводчатый проход с земляным полом. Выложенная кирпичом дорожка уходила далеко вперед через кажущийся бесконечным ряд помещений. Констанс пошла по этой дорожке, минуя кладовки, ниши, склепы. Луч ее фонарика высвечивал бесконечные ряды шкафов, заполненных бутылками с химикалиями всех цветов и оттенков, сверкающими, как драгоценные камни на свету. Это были остатки коллекции, которую собрал Антуан Пендергаст, известный широкой публике под псевдонимом Енох Ленг, – двоюродный прадедушка агента Пендергаста и один из сыновей Езекии Пендергаста.
Химия была семейным увлечением.
Жена Езекии, которую тоже звали Констанс («Странное совпадение, – подумала Констанс. – А может, и не странное»), умерла от эликсира, изобретенного ее мужем. Судя по семейным преданиям, в эти последние отчаянные недели ее жизни Езекия наконец осознал, что представляет собой его чудодейственное медицинское средство. Когда его жена умерла в ужасных мучениях, он покончил с собой и был похоронен в оцинкованном семейном склепе в Новом Орлеане, под старым семейным домом, известным как особняк Рошнуар. После того как толпа сожгла Рошнуар, склеп этот был навсегда закрыт и теперь находился под асфальтом автомобильной парковки.
Что случилось после этого с лабораторией Езекии, его химическими составами и записями? Погибли ли они в огне? Или же его сын Антуан унаследовал все, что было связано с химическими изысканиями отца, и вывез наследство в город Нью-Йорк? Если да, то эти вещи и документы находятся здесь, в заброшенных лабораториях нижнего подвала. Три других сына Езекии не интересовались химией. Комсток стал фокусником и приобрел на этом поприще некоторую известность. Боэций, прадед Пендергаста, стал путешественником и археологом. Констанс так и не удалось выяснить, чего добился Морис, четвертый брат; она узнала только, что он рано умер от алкоголизма.
Если после Езекии остались записки, лабораторное оборудование или препараты, то Антуан (или доктор Енох, как предпочитала думать о нем Констанс) был единственным, кто мог проявить к ним интерес. А если так, то, возможно, в этом подвале находятся какие-то наметки формулы Езекии для его эликсира-убийцы.