— Я скучала…
После ничего уже не следовало говорить, да и не хотелось, потому что руки по привычке вцепились друг в друга, а пересохшие губы потянулись друг к другу. В животе потянулась и заворочалась позабытая сладкая истома предвкушения, безжалостно разрушенная дверным звонком. Саша испуганно отпрянула от Никиты, припомнив: он ждал другую, и эта другая сейчас стоит под дверями.
— Наплевать, — прошептал Никита и потянулся к Саше, но та отодвинулась, чувствуя себя несчастной дурой. Несколько мгновений Никита глядел на нее, а затем его губы зло дернулись в ответ на звонок. Резко встав с места, он направился в прихожую.
Саша поднялась, торопливо поправив одежду, и вышла навстречу неизбежности.
В прихожую ворвалась неизвестная блондиночка, пухленькая, хорошенькая, с глубокими ямочками на щеках и искристыми голубыми глазами. Никита стоял болван болваном, а блондинка повисла у него на шее и чмокнула в щеку, не замечая Саши.
— Привет, — прощебетала она. — А я так замерзла пока доехала, так замерзла. Наступила в лужу, сапог промочила, гляди… А грязь какая… Надо было Юльку попросить, чтоб отвезла, но у нее дела. А на такси чего тратиться, когда маршрутки ходят… А это кто?
Блондиночка уставилась на Сашу, недоумевающим взглядом. Та вежливо улыбнулась в ответ, с трудом сдерживая желание треснуть Шмелева по затылку чем-нибудь тяжелым.
— Я уже ухожу. Спасибо за новости, Никита, — сказала Саша.
Парочка новоявленных влюбленных молча глядели, как она натягивает сапоги и курточку, и выходит за дверь. И только когда Саша оказалась снаружи, Таня вторично поинтересовалась:
— Кто это?
У Никиты вновь зло дернулась губа, но он нашел в себе силы улыбнуться и безразлично ответить:
— Так, считай уже никто.
Глава 20
Глубокой ночью, под боком похрапывающего Сергея, Лика молча рыдала, стирая слезы уголком старой ватной подушки. Прежняя жизнь, обычная, серая и никчемная, теперь казалась невероятно привлекательной в своей ежедневной стабильности. Утренний подъем под мелодию из мобильного, душ и завтрак, три остановки на маршрутке, работа, скучная, до оскомины, под бдительным надзором старого козла, обед, беседа с клиентами, иногда довольно состоятельными, перед которыми хотелось вывернуться мясом наружу. Дорога домой, телевизор и свой парень под боком, хоть и не Брэд Питт, но вполне себе ничего. А затем — сон, и твердая уверенность, что так будет завтра, и послезавтра, и еще очень долго. Кто же мог подумать, что все оборвется вот так, окончательно и бесповоротно?
Коростылева Лика не жалела нисколечко. Себя постоянно, а пожилого антиквара — нет. По сути, он сам виноват в своих бедах. Почему не поделился? Да и вообще, мало ли ей пришлось от него вытерпеть?
На третьем курсе института Лика явилась к Коростылеву сдавать зачет. В кабинете его не оказалось, и заскучавшая Лика, проторчав в аудитории полчаса, обшарила карманы его пальто, даже не преследуя цели что-то стащить. В пальто нашлась коробочка, серенькая, невзрачная, а в ней — медальон, тоже так себе, вроде серебряный, с мелкими камушками. Услышав шаги приближающегося педагога, Лика метнулась прочь от вешалки и машинально сунула коробочку в карман.
Медальон, беспечно брошенный ей в тумбочку, оказался платиновым, а мелкие камушки, принятые ею за фианиты — бриллиантами. Именно это ей втолковал следователь, когда изящную безделушку увидели на подружке по общаге. Подруга без спроса взяла украшение и, нацепив его на шею, явилась на занятия к Коростылеву.
Вспоминать дальнейшее Лика не любила.
Коростылев ее простил, забрал заявление из участка и даже преподал ей несколько полезных уроков, научив разбираться в драгоценностях и иконописи. Этакий благородный жест, вот только благородства в старом хрыче не было ни на йоту. Забрать заявление он согласился только при условии долговой расписки.
— Подписывай, подписывай, милая, — ласково пел старый аспид. — Это чтоб ты свое место знала. А не хочешь, милости просим на нары.
Она подписала. А куда деваться?
Как страшный сон Лика гнала от себя воспоминания, как ублажала в постели сморщенное естество педагога, выполняя любую его прихоть, терпела запах его тела, с трудом сдерживая рвоту. От Коростылева, потевшего в койке, как лошадь, смердело соответствующе, и эта едкая вонь держалась на ее коже неделями. К тому же антиквар оказался не только любвеобильным, но и весьма изобретательным. Но даже это можно было вытерпеть, а, приноровившись, даже что-то чувствовать.
Хуже всего были его нравоучительные беседы, в которых он представал благодетелем, а Лика — подзаборной шавкой, из милости допущенной к царской миске. Яков Семенович не признавал панибратства даже в интимные минуты, залепив ей пощечину, когда она в порыве фальшивой страсти, назвала его Яшенькой.
Она приспособилась.
В постели старалась помалкивать, в лучшем случае — постанывать, держалась с преувеличенным почтением целый месяц, ожидая, что либо ему надоест, либо, что наиболее вероятно, она закончит институт и исчезнет с глаз долой, и оказалась права. Коростылев ушел из института сам. Но расписку не отдал.
— Мне помощница нужна в салон, — сказал Яков Семенович. — Так что предлагаю тебе начинать там отрабатывать долг, а после сама решишь — оставаться или нет.
Так Лика начала «отрабатывать». Ее безумно раздражало, что подруги, вроде наивной дурехи Сашки Ковалевской всерьез считали Коростылева порядочным человеком, но убеждать их в обратном она не собиралась. К своему удивлению, работа оказалась не такой уж тяжелой, а ублажать Коростылева в постели приходилось все реже и реже, пока его постельные шалости не сошли на нет совершенно. У Лики вдруг появились собственные деньги, и полуголодное существование в общаге прекратилось. А к моменту выпуска она получила от Коростылева собственную расписку, которую, правда, в последний раз пришлось отработать в койке.
— Оставайся, — предложил он. — Теперь ты стала полноправным членом общества. Я научил тебя нормально говорить, нормально себя вести. Никто больше не заподозрит в тебе босячку с окраины, крадущей чужие кошельки. Платить буду по совести, а если уж совсем умницей будешь, рано или поздно получишь долю.
— Нет уж, спасибо, — фыркнула она и демонстративно разорвала расписку. — Хватит с меня. Ваша шарашка будет последним местом, куда я захочу прийти работать. Прошу пардону, но Джанго освободился.
— Ну, смотри, — неожиданно легко согласился Коростылев. — Как бы потом пожалеть не пришлось. Приползешь обратно — не рассчитывай на прежние условия.
К своему стыду, она действительно приползла, помыкавшись без нормальной работы. Учить детей в школах Лике не хотелось. Сама мысль, что она будет преподавать историю изо дня в день, за гроши, проверять домашние задания и оплакивать собственную жизнь, казалась ей ужасной. Поработав немного консультантом в магазине парфюмерии, Лика уволилась со скандалом и недостачей, которую пришлось выплачивать из собственного кармана. Еще пара попыток устроиться на приличную работу кончились полным провалом. И в итоге она, униженно приплелась обратно к Коростылеву, надеясь, что тот возьмет ее обратно и одновременно желая получить отказ, дабы сжечь все мосты.
Яков Семенович благородно взял Лику обратно, с зарплатой на пример меньше — «в наказание», и она приняла это без возражений. Зато больше не пришлось терпеть его притязания. Она смирилась со своим положением, затем в жизни появился Сергей, и существование стало более-менее сносным. И если бы этот проклятый бриллиант, она жила бы так и дальше, не тряслась от ужаса в утлом бревенчатом домишке, слушая ночной вой волков, да похрапывания двух мужчин, каждый из которых уже был убийцей.
Вспоминая смерть Коростылева Лика с ожесточением, как мантру повторяла про себя одно и то же:
«Ты сам во всем виноват, старый хрен! Ты сам во всем виноват!»
Лика изначально не была настроена на то, что Сережино малое войско будет столь же дисциплинировано, как хваленые американцами «морские котики», но того, что им в дальнейшем придется ходить буквально по краешку из-за глупости Антона и Володи, не могла предположить. Нет, она, конечно же, понимала, что оба товарища не блещут ни умом, ни сообразительностью, но чтобы настолько…
— Телефоны выключить, «симки» сменить, — зло скомандовал Сергей. — Родным и корешам не звонить. Угораздило же… Вова, ты хоть уверен, что менты к тебе из-за цацок приходили?
— Да откуда мне быть уверенным? — вскинулся Володя. — Они ко мне через день ходят. Я же на условном, еще по той, старой истории, и чуть что на районе, ко мне идут. Может, и не стукнули из ломбарда еще, но я чего, дожидаться буду?
Лика сдавленно охнула.
Володя, действительно, несколько месяцев назад проходил в качестве обвиняемого по делу о разбое, хотя сам ничего не делал, даже на шухере не стоял, просто оказался в компании пьяных гопников, промышлявших нападениями на поздно возвращающихся женщин. Вова тогда уснул на скамеечке, а когда полицейские повязали всю банду, долго недоумевал, при чем тут он. Суд, впрочем, с ним обошелся весьма гуманно, потому раз в неделю Вова ходил к участковому — отмечаться и оправдываться, если поблизости действительно происходило что-то из ряда вон выходящее.
— Толку то от смены «симок», — буркнул Антон. — Если Лику вычислили, значит, ее звонки уже отследили, узнали, кто ты такой, а потом отследили твои звонки, и вычислили нас. И теперь будут ловить.
Володя всхлипнул.
— Пацаны, может, того? Сдадимся?
По тому, как заходили желваки на лице Антона, Лика поняла: Володе сейчас вломят по первое число. Сдаваться никому не хотелось, а уж ей больше всех. Хотя бы потому, что почитывая на досуге детективы, Лика сообразила: она запросто пойдет как организатор налета, даже если попробует доказать обратное. Про сейф знала она, про камень тоже, сигнализацию без нее никто бы так просто не отключил. Как ни крути, а в случае провала отделаться легким испугом вряд ли получится.