– Ладно, – говорю я, – раз так, надо рассказывать с самого начала. Тогда налей мне чего-нибудь. Много не надо, просто для очистки совести. Она не позволяет мне сплетничать о друзьях, но совершенно не против, если я спьяну лишнее сболтну.
– Держи.
Стефан протягивает мне знакомую синюю флягу из Тониного кафе. Такие есть у всех его постоянных клиентов, кроме меня: я наотрез отказался, просто из чувства самосохранения. В каждой Тониной фляге помещается целая бездна превосходного коньяка, а у меня есть дурная привычка всегда допивать до дна. Но к чужой-то пару раз приложиться можно – при условии, что владелец фляги человек хозяйственный и отберет у меня свое имущество прежде, чем я с ним сроднюсь.
– Дела обстоят так, – говорю я, возвращая Стефану флягу. – Обитатели нашей Изнанки, сам знаешь, часто заходят к нам в гости – некоторые мастера по своей воле, но чаще просто нечаянно сюда проваливаются и тут же теряют память; хуже того, сразу занимают здесь как бы свое законное место, получая новую личность и воспоминания о якобы прожитой жизни, причем подкрепленные фактами: у них и жилье тут обнаруживается, и необходимые документы, и работа, и даже какая-то родня. Ну и все, привет, намертво застрял. Как удрать из ловушки, если считаешь, будто эта ловушка – твой милый дом? Лично у меня такое впечатление, что наша реальность просто цинично охотится на жителей Изнанки, как страшная рыба галатеатаума[15], в чью светящуюся пасть заплывают целые стаи глупых мелких рыбешек; ладно, неважно. Главное, что в итоге все они благополучно возвращаются домой на синий свет своего маяка…
– Про рыбу красиво сказано, – нетерпеливо кивает Стефан. – И даже похоже на правду. Но вообще-то я в курсе, зачем нужен маяк.
– И что тем, кто сдуру выехал или вышел за пределы этого города, вопреки строжайшему запрету, никакой маяк уже не поможет, хотя бы потому, что они его не увидят, ты тоже в курсе?
– Естественно. Я даже знаю, сколько народу нарушили этот запрет с тех пор, как начальницей тамошней Граничной полиции стала Ханна-Лора. До нее списков пропавших без вести не составляли, считали это слишком грубым вторжением в частную жизнь; по-моему, глупый подход, но ладно. Главное, сейчас список есть. В нем девятнадцать имен. Не то чтобы сильно много. Но жалко, конечно, людей.
– Может, у них сейчас такая интересная жизнь, что это нас с тобой пожалеть впору?
– Всякое может быть, – задумчиво соглашается Стефан. – Родившиеся на Изнанке часто оказываются счастливчиками не только по здешним меркам, но и по самому большому счету – от привычки к легкости бытия, к счастью, так сразу не избавишься. И тамошняя невесомая, искрящаяся радость вечного детского праздника за многими из них хвостом волочится, даже после того, как окончательно утратят себя. Однако их близким точно не позавидуешь: они-то памяти не теряли, помнят о своей потере и знают, что она – навсегда.
– Вот именно. И вот тебе, собственно, сплетня, она же интересная новость: один из этих девятнадцати – близкий друг Тони Куртейна. Ближе не бывает. Причем, как я понимаю, Тони Куртейн отчасти его на этот фортель подбил. По крайней мере, сам он думает, что подбил – как минимум захватывающими рассказами о трудной, но удивительной жизни людей Другой Стороны, как они нас называют. А смешно, кстати, скажи? С нашей точки зрения их призрачный мир – таинственная Изнанка, в которую здесь никто толком не верит, а они считают, это мы – загадочные зловещие существа с Другой Стороны.
– Да не то чтобы прямо зловещие, – невольно улыбается Стефан. – Но странные, это да.
– В общем, друг Смотрителя маяка оказался человеком храбрым и любопытным; и то и другое, с горкой, все как мы любим. Но для спокойной приятной жизни не лучший вариант. Вот и этот красавец ушел прогуляться на Другую Сторону, то есть, собственно, к нам, якобы ненадолго, а сам пересек городскую черту. В здравом уме и трезвой памяти, даже при свидетелях, передав через них несколько прощальных писем родне и друзьям – всем, кроме Тони Куртейна, потому что они тогда то ли просто поссорились, то ли что-то похуже между ними произошло. Еще и поэтому Тони Куртейн с ума сходит. А наш Тони с ним за компанию. Я так понимаю, у двойных людей все очень сложно устроено: жизнь у каждого своя, но настроение общее, одно на двоих. Ну или не всякое настроение, а только большое счастье и великое горе. Не разобрался пока.
– На самом деле бывает по-разному. Чаще всего у здешнего двойника только некоторые сны со Смотрителем маяка общие, да и те забываются еще до наступления утра. Но наш Тони – совершенно особый случай. Двойники Смотрителей маяка часто довольно необычные люди, многие из них становятся художниками или музыкантами – а куда еще деваться человеку в таком положении, с неведомым и недоступным, но явственно присутствующим близнецом на Изнанке реальности? Но чтобы Второй Смотритель духов, сновидцев, призраков, оборотней, ангелов, чудовищ и еще не пойми кого вином и бутербродами угощал – такого, конечно, не было. Тони Куртейну крупно с ним повезло. Не зря Ханна-Лора говорит, Тони Куртейн – лучший Смотритель за всю их историю, и маяк, и весь город при нем расцвел… Ладно, это сейчас неважно. Не о том речь. А о том, что вы с Тони в последнее время творите. Невооруженным глазом видно, что свет маяка стал гораздо ярче.
– Рад, что мне не показалось, – скромно говорю я.
– Зачем это нужно обоим Смотрителям, я теперь понимаю. Хотят, чтобы свет маяка стал виден в других городах, которые далеко от границы: вдруг кто-то из пропавших без вести там сейчас как раз ошивается, увидит свет маяка, вспомнит о доме и побежит назад – верно?
– Что-то вроде того. Надежды, конечно мало. Но Тони – они оба считают, лучше делать хоть что-то, чем вообще ничего.
– Совершенно с ними согласен. Осталось понять, зачем это нужно тебе, – говорит Стефан и так пытливо заглядывает мне в глаза, словно на дне моих зрачков очень мелкими буквами записано какое-нибудь полезное заклинание. Или рецепт яблочных пирожков.
– Так я тебе с самого начала правду сказал: конкиста, экспансия. Лишь бы захапать побольше, и гори все огнем. В данном случае – истерическим синим. Отличный цвет, вырвиглаз. Такой ужасный, что это даже красиво. Я, видишь ли, вот что заметил: чем ярче горит маяк, тем больше народу его видит – наши видят, не пришельцы с Изнанки, я имею в виду. А потом тоскуют, сами не понимая, о чем, как будто синий свет маяка – привет с их тайной далекой родины. И, что особенно важно, живут потом так, слово эта тайная далекая родина у них действительно есть. По-настоящему, на всю катушку. Потому что только тоской о невозможном, несбыточном жив человек. Я точно знаю. Много раз проверял.
– Радиус поражения, значит, увеличиваешь, – невозмутимо кивает Стефан. – Ясно. Ладно. По-своему ты прав. А может, не только по-своему. Знаешь что? Продолжайте в том же духе.
– Мы и так собирались.
– Да уж догадываюсь, – ухмыляется он. – Ты меня неправильно понял. Это было не разрешение, а просьба. Пожалуйста, продолжайте.
– Ого. А тебе-то зачем это надо?
– Ну так конкиста же, – передразнивает меня Стефан. – Экспансия. Захапать побольше, и гори все огнем. Не один ты такой жадный. У меня в этом деле свой интерес.
– Ты что вообще творишь, Тони Куртейн? Что происходит? – спрашивает Ханна-Лора, поправляя сползшие на кончик носа круглые очки с маленькими разноцветными совами в тех местах, где дужки соединяются с оправой, ярко-лиловой, как сердце речного дракона; Тони никогда не видел ни самого речного дракона, ни, тем более, его сердца, но так говорят.
Тони неопределенно пожимает плечами – дескать, ну елки, ну ты, мать, спросила. А то сама не знаешь, что я творю. Нечто непостижимое и неопределенное, проще еще двести раз сделать, чем рассказать словами, мне по должности такое творить положено, скажешь, нет?
– Маяк стал гораздо ярче, – говорит Ханна-Лора. – Ребята говорят, если смотреть с Другой Стороны, совершенно невыносимо сияет. И люди его видят. Я имею в виду, не только наши, а тамошние. Уроженцы Другой Стороны. Не все подряд, слава богу, до этого не дошло, но тех, кто видит свет маяка, там стало гораздо больше.
Тони снова пожимает плечами и отвечает, не позволяя утвердительной интонации превратиться в вопросительную:
– Но это же хорошо.
– Неплохо, – соглашается Ханна-Лора. – Хотя, как по мне, и так грех было жаловаться. При тебе маяк всегда достаточно ярко светил. Такого Смотрителя у нас до сих пор не было. Всем заплутавшим, очень с тобой повезло.
– Ну, положим, не всем. Тем, кто уехал из приграничного города, чужое везение пока до лампочки, ничего им не светит; даже не знаю, какой из смыслов этого выражения хуже, переносный или прямой. Вот я и стараюсь это исправить. Делаю, что могу. Вернее, мы оба делаем. Я и мой – язык не поворачивается говорить «второй Смотритель», как принято. Если судить по заслугам, первый у нас сейчас он.
– Смешной ты, – улыбается Ханна-Лора. – Это же не про какую-то особую иерархию. Просто выражение для удобства. «Первый» – тот, кто о себе говорит, «второй» – тот, о ком говорят, вот и все.
Тони Куртейн в очередной раз пожимает плечами. Такой уж, надо полагать, сегодня выдался день, благоприятный для несложных физических упражнений, развивающих мышцы плечевого пояса. Например.
– Может, и смешной. Но все равно раньше в глубине души был уверен, что из нас двоих я главный. Потому что я – на Этой Стороне, на самом маяке. И знаю, что делаю. И при этом знаю, что делает он. И управляю его желаниями и даже отчасти поступками. Наверное, все Смотрители маяка поначалу наивно думают, будто сами управляют обеими сторонами. Притом что, если по-честному, даже собой – только в отдельные, особо удачные моменты. К счастью, с возрастом этих моментов становится все больше и больше, если правильно организовать учебный процесс, который принято называть человеческой жизнью… Ладно, извини, я отвлекся. На самом деле только и хотел сказать, что мне чертовски повезло с напарником, как никому никогда до меня не везло. Я – просто довольно хороший, опытный Смотритель маяка, делаю, что положено. А вот он действительно крут.