– За вас. И за этого парня. И за его легкий путь.
– Я только сейчас поняла, на кого он похож, – заметила Эва. – У хозяйки конторы, где я работаю, вот точно такой же красивый муж, я его только один раз видела, года четыре назад, но запомнила навсегда. Он художник; вроде, даже хороший, хотя я, конечно, не великий знаток. Ай, да какая разница, зачем вам знать всякую чушь о моей начальнице, и кто на кого похож?.. Лучше объясните, куда он подевался? Просто исчез, и все? И скорую вызывать не надо?
– Только скорой помощи нам сейчас не хватало. Что им тут делать? Никого не осталось. Некому скоро помогать.
– Никогда раньше такого не видела. Как бы хорошо человек ни ушел, но тело-то остается. До сих пор всегда оставалось. И живым с ним до хрена возни… Слушайте, а он вообще был?
– А как бы вам самой хотелось? Чтобы был – он, и все остальное, что потом с ним и с вами случилось? Или чтобы оказался просто удивительным, очень ярким и достоверным, но все-таки сном?
– Я бы хотела знать правду. Как есть.
В ответ на это Эвин – да кто он вообще? друг? приятель? знакомый? подельник? собутыльник? или все-таки просто регулярно повторяющаяся галлюцинация? – одобрительно ухмыльнулся.
– Хороший выбор. Ладно, будет вам правда, раз так.
Протянул руку куда-то в темноту, некоторое время там шарил и вдруг стремительно развернулся и вытер пальцы Эвиной футболкой, как полотенцем. Она даже моргнуть не успела, не то что уклониться, или как-то еще ему помешать. На белой ткани остались темные пятна и полосы.
– Не серчайте, – сказал он. – Это не грязь. Это – правда, которую вы выбрали знать. Его кровь. Вы же нож у него в животе видели?
Эва отрицательно помотала головой. Но тут же неохотно добавила:
– Ничего, кроме лица, толком не разглядела. Но все равно откуда-то знаю, что нож был.
– Был. А кровь, которая вытекла из раны, осталась на земле. Сомневаюсь, что она легко отстирается. И вряд ли вы сможете сочинить мало-мальски удовлетворительное объяснение, откуда взялась кровь на вашей одежде. Это – лучшее, что я могу для вас сделать вот прямо сейчас. Но потом обязательно что-нибудь еще придумаю. Сам понимаю, что просто испачкать одежду – недостаточно для выражения благодарности. Особенно когда она столь велика.
– Лучше не надо, – вздохнула Эва. – Остановитесь, пожалуйста, на достигнутом.
– Надеюсь, вы шутите, – укоризненно сказал он. И добавил угрожающе и одновременно так ласково, что черт бы с ними, с угрозами: – Потому что я не собираюсь останавливаться на достигнутом. Это исключено.
– Ладно, – сказала Эва. – Тогда проводите меня домой. И посидите со мной, пожалуйста, пока не усну. Мне сейчас страшно оставаться одной.
– Еще бы не страшно! – горячо согласилось ее наваждение. – На вашем месте я бы уже в обмороке лежал; собственно, и лежал в свое время, все обмороки были мои. И со мной тоже сидели рядом. И сказки рассказывали, чтобы отвлекся от невыразимого ужаса, который, как выяснилось, я сам и есть, а от себя никуда не деться. Я вам тоже что-нибудь интересное расскажу. Про девочку-девочку и Гроб-на-колесиках знаете? А про Черную Руку? А про Красное Пианино? Отличные истории, мороз по коже, к утру поседеете и начнете заикаться. Но для начала придется подняться, сидя на земле, далеко не уйдешь. Давайте руку. Вот так!
Пока Эва пыталась устоять на ногах, с ужасом оглядывая окрестности с высоты своего, как казалось сейчас, с непривычки, гигантского роста, он добавил:
– Все-таки ужасно обидно, что я не могу с вами познакомиться. Так невовремя сжег все свои дурацкие имена! Но сделанного не воротишь. Придется вам со мной, так и не познакомившись, анонимно дружить.
– Неужели правда собственного имени не помните? – спросила Эва.
– Конечно, не помню. Зачем бы мне помнить то, чего нет?
Официально считается, что Смотритель маяка ходит на работу, как все нормальные люди. То есть проводит на маяке несколько часов в сутки, а потом отправляется домой. Смотрителю маяка даже выходные положены – столько, сколько понадобится, тогда, когда сам сочтет нужным. Только долгих отпусков у Смотрителей маяка не бывает, но не потому, что городская администрация вконец озверела и забыла о Трудовом Кодексе, просто технически невозможно надолго прекратить сиять. А когда твое сияние все-таки заканчивается, ты перестаешь быть Смотрителем маяка и становишься почетным пенсионером, достаточно молодым, чтобы найти себе другое занятие по душе: срок службы на маяке обычно недолог. Мало кого хватает хотя бы на дюжину лет. Однако Тони Куртейн работал Смотрителем маяка уже двадцать второй год и, по его собственным ощущениям, только начал входить во вкус. Все вокруг говорили, что это большая редкость, Смотрители быстро устают от своей тяжелой работы; Тони слушал эти разговоры и удивлялся: интересно, как можно устать делать то, для чего родился? Звучит примерно так же дико и неправдоподобно, как легенды о принцессах времен Второй Исчезающей Империи, столь изнеженных, что еще на заре своей юности уставали дышать и прекращали жить.
В первые годы Тони честно старался поступать, как положено: если надо уходить с работы домой, ладно, буду уходить. Поселился в квартире на последнем этаже высокого четырехэтажного дома в центре Старого города, не без удовольствия обзавелся мебелью и посудой, расставил по полкам книги и коллекцию стеклянных кораблей, дисциплинированно ходил туда ночевать, завтракал на балконе, по вечерам собирал друзей, но это, в сущности, ничего не меняло – дома он точно так же остро ощущал свою связь с далекой Другой Стороной, а себя – невидимым ярким светом, озаряющим ее печальную, таинственную, такую притягательную темноту. Только отвлекался от этого ощущения гораздо чаще, чем на работе. И не то чтобы был этому рад. Раздражался, затевал ссоры на пустом месте, хорошо хоть друзья не сердились, сами понимали, с кем связались: общеизвестно, что все Смотрители маяка с закидонами. На фоне своих знаменитых предшественников, Вовки Сизого Глаза, всерьез считавшего себя королем Другой Стороны в изгнании, Бешеной Амаранты, отвечавшей оплеухой на любое возражение собеседника, и слепого Марюса, который мог часами вслух препираться со своим невидимым и похоже, таким же склочным двойником, Тони еще вполне ничего.
Дело кончилось тем, что Тони стал заходить к себе домой изредка, от случая к случаю, как в гости, чтобы повидать друзей, которые с удовольствием собирались там в его отсутствие и охотно оставались ночевать. Спать он предпочитал на маяке: там обычно пусто и тихо, обстановка привычно рабочая, ничего не отвлекает, никто не сможет невовремя разбудить. Характер его сразу же начал предсказуемо исправляться; теперь о былой Тониной скандальности, пожалуй, и не вспомнит никто. Оказалось, всего-то и надо для полного счастья – с работы пореже уходить.
С тех пор прошло много лет; от квартиры Тони, в конце концов, отказался, книги и корабли раздарил друзьям: много ли нужно тому, кто работает далеким манящим светом? – да почти ничего. Весь мир, полторы судьбы, две реальности и столько чужих жизней, сколько удастся осветить.
Оставил себе только один кораблик, не просто часть коллекции, а подарок, теперь уже почти талисман – маленький, круглый, с зелеными парусами, из толстого стекла, совершенно неубиваемый, сколько раз ронял, а он до сих пор цел, и это вселяет надежду, будем честны, совершенно необоснованную, но с ней веселей живется, как с кошкой. Вот о чем Тони всегда жалел, так это о том, что кошки почему-то не приживаются на маяке: все как одна через несколько дней сбегают, иногда возвращаются на крыльцо поесть, но в дом не заходят. А потом находят других хозяев, и привет.
Тони обычно ложился спать на рассвете, одновременно со своим двойником, который, чем бы ни занимался, всегда устраивался так, чтобы работать ночами и дрыхнуть по утрам. Спать в то же самое время, когда спит твой двойник, совершенно не обязательно, это просто дополнительное удовольствие: можно смотреть один сон на двоих, почти как вместе пойти в кино и шепотом обсуждать происходящее, пихаясь локтями от возбуждения: «Ну и как тебе это нравится?» – «Ты такое когда-нибудь видел?!» – «Спорим на что угодно, сейчас ка-а-ак рванет!»
К тому же Тони, вопреки здравому смыслу, казалось, что, когда Смотритель бодрствует, маяк светит гораздо ярче. Все его предшественники говорили, что это не так, маяк светит вне зависимости от того, спишь ты или бодрствуешь, просто потому, что ты есть, а яркость его сияния зависит от стольких факторов, что проще считать, будто она вообще не поддается контролю.
Но мало ли, что говорят. Пусть хоть в учебниках пишут, решающее значение имеет только то, что чувствуешь сам. Если бы Тони вдруг примстилось, что ради успеха дела надо плясать голышом на крыше, плясал бы как миленький. Так что, в общем, еще легко отделался – просто привычкой не спать по ночам, которая и сама по себе скорее приятна, чем нет. Ночь – славное время, придающее романтическую окраску любому обыденному занятию. По ночам даже суп варить гораздо интересней, чем днем, а уж сидеть в кресле с хорошей книгой и кружкой холодного чая с ромом, лимоном и льдом, пока твой двойник хлопочет за барной стойкой, готовит точно такие же умиротворяющие летние ночные коктейли для своих приятелей, слушает свежие сплетни, посмеивается над шутками и строго призывает перебравшего лесного оборотня немедленно снова превратиться в человека и надеть штаны – совершенно особое удовольствие. Длил бы его и длил.
Обычно и длил – до рассвета, а то и дольше, летом так рано светает, что чай не всегда успеваешь допить, но сегодня не вышло. Тони сперва отставил в сторону кружку, пулей вылетел из кабинета и помчался по лестнице вниз, как был, босой, голый по пояс, в драных шортах, назначенных домашней пижамой, с книгой в руках. Пока бежал, было не до раздумий; только ворвавшись в просторный холл на первом этаже маяка, где, кроме обычной двери, ведущей на улицу, есть, вернее изредка появляется вторая, через которую на маяк входят привлеченные его светом, те, кто не сумел вернуться домой сам, обычным путем, Тони понял, почему так поспешно сорвался с места, за каким чертом несся по лестнице, перескакивая через ступеньки. Еще бы он не б