– Это просто такое выражение. Фразеологический оборот. Строго говоря, чертей вообще не бывает – при том, что разнообразных форм существования сознания, которые люди готовы называть словом «черт», великое множество. Включая, собственно, нас с тобой.
– Это большое утешение. Всегда приятно лишний раз вспомнить, что черти – это теперь мы, – ухмыльнулся тот и повернулся к Люси: – На самом деле он говорит чистую правду. Я действительно люблю, когда люди проваливаются черт знает куда – при условии, что они потом возвращаются обратно. И помнят, что с ними однажды случилось нечто невообразимое, не поддающееся никаким объяснениям. И не забудут об этом никогда. То есть многие, конечно, ухитряются делать вид, будто забыли. Но надолго их обычно не хватает, вспоминают как миленькие. Опыт есть опыт, от него просто так отмахнуться нельзя.
– Но зачем вам?.. – начала было Люси, но осеклась, потому что в глубине души прекрасно знала зачем. Она и сама всякий раз радовалась каждому заблудившемуся – то есть не только тому, что его удалось привести обратно, но и самому факту, что человек взял, да и забрел на Изнанку, наяву, в здравом уме, и это событие, хочет он того или нет, неотменимо, останется фактом его биографии навсегда.
– Всегда знал, что если хоть кто-то в этом городе меня понимает, то это вы, – улыбнулся ее собеседник. И показал своему другу язык: – Говорил тебе, она такая же дурковатая, как я сам!
Тот лишь горестно вздохнул и отдал ему крышку от термоса.
– Ханна-Лора тоже вас понимает, – сказала Люси. – Еще и получше, чем я. Когда-то, еще в начале знакомства сама предложила приводить к ним, кого получится, сказала: «Мы любим хороших гостей».
– Еще бы она не любила хороших гостей! Все-таки Ханна-Лора не просто симпатичная девчонка с Изнанки, а бывшая Верховная Жрица Девятой Исчезающей Империи; кажется, еще и Восьмую пережила, не исчезнув. Это же именно она придумала, как им сохранять неизменность – вы знали? Уже сам вижу, что не знали. Ну, ничего не попишешь, я – неисправимый болтун и сплетник, теперь будете знать. Коротко говоря, люди-Мосты – это была ее идея. Отличная, как по мне. Но теперь все Мосты досрочно уводят из города, и новых им на смену не пришлют, вы в курсе?
– Уводят?! – ахнула Люси. – Они что, с ума сошли?
– Я тоже сперва спросил, чего они там такого удивительного нанюхались. Но на то действительно есть серьезные причины; уверен, Ханна-Лора сама вам однажды расскажет, раз вы друзья. Факт, что теперь наша очередь. Я имею в виду, Изнанке этого города позарез, как никогда прежде нужны наша любовь и тоска. Можно, конечно, просто так тосковать, умозрительно, по самой идее неведомого и прекрасного иного мира, которого, скорее всего, вовсе нет. У некоторых отлично получается, на своем веку я встречал настоящих мастеров безадресной абстрактной любви. Но для дела все-таки лучше сперва увидеть объект приложения страсти, а уже потом приступать.
– Он совершенно ужасный, но в данном случае прав, – заметил эфиопский пуэрториканец, бывшая стая чаек. – Влюбляться следует с первого взгляда, а не просто в мечтах.
– Ладно, – кивнула Люси. – Я вас поняла.
– Вы это мне говорите? – спросил симпатичный молодой человек с аккуратной квадратной бородкой.
Люси довольно долго недоуменно на него пялилась – а это еще кто такой? Он-то откуда взялся? Наконец выдавила вежливую улыбку и отрицательно помотала головой. Молодой человек отвернулся к своим собеседникам, а Люси огляделась по сторонам и обнаружила, что сидит в «Кофе-ване», куда с самого начала собиралась привести своих экскурсантов. Но сидит тут без них, одна. Зато в руке у нее мятый листок бумаги в клеточку, явно выдранный из школьной тетрадки. А на нем зеленым карандашом, неразборчивым, как говорят в таких случаях, «докторским» почерком – обещанный список адресов.
Люси купила кофе, тот самый эспрессо-тоник со льдом, которым намеревалась поразить ложного пуэрториканца с синими волосами и его друга-разбойника; ясно теперь, что напрасно надеялась, этих поди порази, их и так неплохо кормят, в смысле поят волшебным кофе, сваренным на каких-нибудь заоблачных небесах.
Вышла со стаканом на улицу, села на разогретый предвечерним солнцем деревянный стул и уткнулась в список. Худо-бедно разобрала ужасный почерк – фигу им заоблачные небеса, точно же черти, уж ангелов-то наверняка обучают хотя бы основам каллиграфии. Некоторое время раздумывала, наконец сказала себе: ладно, положим, по лестнице со стихами Чеслава Милоша[28] я и так почти всех вожу. И на Швенто Двасес иногда сворачиваю; буду теперь сворачивать не иногда. И вообще прекрасные дополнения к обычным маршрутам у меня намечаются, любо-дорого поглядеть. Осталось сочинить какие-нибудь интересные байки, чтобы людям захотелось туда вернуться – потом, в одиночестве, без меня.
– Вы с ума сошли? – спросил Симон.
Вопрос был риторический. Он и сам прекрасно понимал, что никто ни с чего не сошел. Просто был потрясен, очень сердился и одновременно опаздывал на репетицию, а это уже ни в какие ворота. Перебор.
Сел на подоконник, закурил, не спрашивая разрешения: окно нараспашку, переживут. Всем же будет лучше, если я побыстрей успокоюсь. А то в сердцах черт знает чего наговорю.
Наконец сказал:
– Мне еще одиннадцать лет до конца контракта. Целых одиннадцать лет! У меня репетиции до конца года расписаны; с сентября начнутся регулярные выступления, график уже составлен, я с двумя клубами подписал договор. Думаете, я вот так просто все брошу? Я только-только нормальных музыкантов собрал…
– Погоди, – попросила его Ханна-Лора. – Для начала просто успокойся. Не кипятись.
А Кара примирительно добавила:
– Никто тебя в кандалах домой не потащит.
– Так вы уже притащили! – воскликнул Симон. И саркастически добавил: – Спасибо, конечно, что не в кандалах, но мне от этого не то чтобы сильно легче. Мать вашу, ну что вы наделали?! Мы так не договаривались. Нельзя вот так без предупреждения человека из жизни выдирать! Это против всех законов, правил, инструкций, да и просто здравого смысла. У меня через сорок пять минут репетиция. Новый кларнетист придет в первый раз. Он совершенно невероятный, таких не бывает. Ангел небесный, а не кларнетист. Не представляете, как я его уговаривал. Ему, оказывается рожа моя сперва не понравилась, говорит, думал, очередной сытый мальчик из богатой семьи, бездельник с артистическими фантазиями, много таких перевидал. А теперь смеется: что ж ты сразу не начал играть? Уже на второй минуте был бы твой с потрохами… В общем, главное – я его все-таки заполучил. Лучшего в мире кларнетиста! И не могу позволить себе его потерять.
– А я тебе говорила, этот совсем не обрадуется, – сказала коллеге Кара. – Надо было спорить с тобой на деньги, пошла бы сейчас в кабак.
Ханна-Лора молча показала ей кулак, и обе дружно рассмеялись. Но Симон их веселья совершенно не разделял.
Вообще-то они, конечно, отличные. Начальница Граничной Полиции, в которую, по традиции, по уши влюблена добрая половина каждого поколения городских студентов, включая девчонок; с возрастом, к счастью, проходит у большинства. И Кара по прозвищу Небесная, глава департамента по связям с Другой Стороной, хозяйка всех тайных Путей, мастер перехода между реальностями, всегда одной ногой тут, а другой там. Уж насколько Симон был сейчас растерян и зол, а все равно заново обрадовался, что знаком с этими крутыми тетками и даже, как внезапно выяснилось, много лет работал под их руководством.
Ну и вообще, чего уж там, приятно было внезапно все это вспомнить – квартиру Кары, где она однажды поила чаем их дружную группу, четверых будущих Мостов; прощальную вечеринку, которую они закатили перед тем, как отправиться в полную неизвестность Другой Стороны; торжественную церемонию составления контрактов, больше похожую на похороны времен эпохи Исчезающих Империй, как их описывают в учебниках. А заодно – всю свою предыдущую биографию, весь этот дом-милый-дом. Бабку, отца, музыкальную школу, как впервые попробовал водку на выпускном и как тогда страшно плевался; неизменно мрачного Мастера Томаса, грозу консерваторских студентов, которому он – между прочим единственный в группе! – сдал зачет по композиции с первой попытки и был официально признан новой надеждой современной музыки, еще и выпили на радостях вместе потом; первую подработку на каникулах в пляжном оркестре и девчонок в модных светящихся купальниках, готовых пойти на край света за ним, таким крутым трубачом; старенькую пани Матильду, вдову великого тенора Грушивицкого, которая по понедельникам приносила в консерваторию домашние пирожки и раздавала студентам прямо у входа, приговаривая: «Кушайте, дети, набирайтесь сил для учебы, нам хорошие музыканты очень нужны»; трехлетний контракт с филармонией Элливаля – как рад был оттуда вернуться и как потом тосковал; ореховое мороженое в кондитерской старшего брата и его огромного полосатого кота с совершенно человеческими голубыми глазами; зиму третьего года, когда над городом каждый день появлялись радуги, тогда как раз написал сюиту для саксофона и голоса в честь Смотрителя маяка, но показать никому не решился… Правильно, кстати, сделал: слабая была работа, никуда не годилась, как и все остальное, что успел сочинить в прежней жизни, до Другой Стороны.
– Еще одиннадцать лет до конца контракта! – повторил Симон, с ужасом чувствуя, что вот-вот заплачет. Злость прошла, осталась только совершенно детская отчаянная обида на весь мир сразу: ну как же вы со мной так?
– У меня столько планов! – сказал он. – И ладно бы просто планов. Я же только-только что-то очень важное начал понимать про музыку Другой Стороны: в чем ее колдовская сила, и откуда человеку эту силу следует брать… Ни в коем случае нельзя мне сейчас останавливаться! Рано возвращаться домой.
Начальницы переглянулись. Вид у Ханны-Лоры был довольно растерянный, зато у Кары – откровенно торжествующий. И Симон наконец-то начал понимать, что она на его стороне.