да они натаскивали нас, новобранцев. Когда тебя кто-то пытается ударить или действительно ударяет, у тебя есть полное право ему врезать, это уж само собой. Тут нечего придерживаться принципа «зуб за зуб», и если уж какая сволочь тебя ударила, можешь спокойно забить ему зубы в глотку. Так ты преподашь урок мерзавцу, что и от другого полицейского он получит.
Но каждый настоящий коп знает и то, что алкашей бить нельзя. Даже если он на тебя замахивается или в самом деле ударит. Обычно это хиленький тычок. Нужно всего лишь надеть на него наручники и бросить в каталажку. Копы очень хорошо знают, у скольких своих же полицейских-коллег бывают проблемы со спиртным, и никогда не забывают, что тут, на тротуаре, спит какой-нибудь старый Бампер Морган.
В любом случае, Херб нарушил кодекс полицейского, ударив алкаша, и знал это, что, вероятно, и не позволило нам сцепиться тут же, прямо на Шестой Восточной. Я не уверен, что в результате Херб не расквасил бы мне лицо теми же перчатками, потому что он был бывший борец и весьма крепкий скотина.
– Попробуй только еще раз это сделать, – сказал он мне, когда мы запихнули Башку в фургон и заперли дверь.
– Я этого не сделаю, если ты никогда не станешь бить пьяницу, когда работаешь со мной, – ответил я внешне небрежно, но внутри весь напрягся и насторожился, приготовившись к драке. Я даже подумывал, не расстегнуть ли мне кобуру, потому что Херб в тот момент выглядел чертовски опасным, и никогда не знаешь, в какой момент вооруженный человек может выбросить что-нибудь дикое. Он был один из тех мерзавцев, которые втихаря носят с собой незарегистрированный пистолет и похваляются тем, что если пристрелят, кого не следовало, то сунут трупу в руку пистолет и заявят о самообороне. Но тут наше противостояние прервал вызов по радио, я на него ответил, и остаток ночи мы провели в молчании. На следующий вечер Херб попросил разрешения снова работать на патрульной машине, потому что у нас с ним возник «личный конфликт».
Вскоре после этого Херб стал работать в штатском и был уволен, а я забыл об инциденте до тех пор, пока примерно через год не столкнулся с Башкой снова на Мейн-стрит. В тот вечер я схватился с двумя парнями – я выследил, как они обжулили одного старика. Я стоял в ломбарде возле окна и наблюдал в бинокль за тем, как они выманивали у него пятьсот долларов.
Это были отпетые молодые жлобы, и один из парочки – шкаф с квадратной мордой и восемнадцатидюймовой шеей, заставил меня попыхтеть, хотя я и успел до настоящей драки сломать ему два ребра дубинкой. Я никак не мог с ним справиться, потому что второй жлоб все запрыгивал на меня сзади, пинаясь и кусаясь, пока я не разбежался спиной вперед и врезался с ним сначала в автомобиль, потом в кирпичную стену. Я проделал это дважды, но он продолжал на мне виснуть, и тут из толпы примерно в два десятка идиотов, что собрались на нас посмотреть и балдели от драки, выскочил кто-то, оторвал от меня мелкого и удерживал его на тротуаре до тех пор, пока я не добил большого жлоба, врезав ему дубинкой по кадыку.
Второй тут же сдался, я сцепил их обоих наручниками и тут увидел, что помощник-то мой – старый алкаш Башка. Он сидел на тротуаре, блевал, а из царапины возле глаза, которой его наградил мелкий, текла кровь. Я дал Башке за это двадцатку, отвез его к врачу, а потом заставил адъютанта нашего капитана отпечатать роскошный сертификат, в котором Башке выражалась благодарность за честно выполненный гражданский долг. Конечно же, я солгал, сказав, будто Башка – какой-то респектабельный бизнесмен, который увидел драку и пришел мне на помощь. Не мог же я им сказать, что мне помог отпетый алкаш. Сертификат был в красивой рамочке, и в нем было указано настоящее имя Башки, которое я сейчас, хоть убейте, не вспомню. Я вручил ему сертификат, когда в очередной раз повстречал его под газом на Шестой Восточной, и он ему вроде бы очень понравился.
Вспомнив эту историю, я чуть было не окликнул его, желая спросить, сохранился ли у него сертификат, но потом решил, что рамку он, вероятно, продал, когда не хватало на очередной мерзавчик, а самим сертификатом заткнул дырку в ботинке. Всегда лучше не задавать людям слишком много вопросов или торопиться их узнавать. Таким способом можно избежать лишних разочарований. Башка уже успел отойти от меня на полквартала и теперь чикилял вдоль по улице, баюкая под замызганным пиджаком недопитую бутылку.
Я снял темные очки, которые храню припрятанными за ветровым стеклом моей машины, и настроился прокатить по улицам, понаблюдать и расслабиться, хотя и был слишком озабочен, чтобы расслабиться по-настоящему. Потом я решил не ждать понапрасну, а сразу поехать к школе и повидаться с Кэсси: сегодня она, как и всегда по четвергам, должна появиться там пораньше. Должно быть, она испытывает то же, что и я – все, чем она занимается в школе в эти последние дни, будет сделано в последний раз. Но она, по крайней мере, знает, что в другой школе будет заниматься тем же самым.
Я остановился перед входом и получил от студентов пару ехидных замечаний за то, что припарковал свою черно-белую в зоне, где стоянка запрещена, но я лучше сдохну, чем попрусь к входу через всю школьную стоянку. Когда я вошел в кабинет Кэсси, ее там не оказалось, но дверь была незаперта, и я уселся за ее стол и принялся ждать.
Стол был в точности такой, как сама Кэсси: щеголеватый и опрятный, интересный и женственный. На краю стола лежала керамическая пепельница причудливой формы, которую она приглядела в одной торгующей всяким барахлом лавочке в западной части города. Была здесь и маленькая, изящно расписанная восточная вазочка с букетиком увядших фиалок, которые Кэсси заменит первым делом, едва появится. Под пластиковым листом на крышке стола расположилась коллекция разнокалиберных фотографий людей, которыми она восхищалась, – в основном французские поэты. Кэсси страстно любит поэзию и некоторое время пыталась научить меня понимать стихи «хайку», но я в конце концов убедил ее, что не обладаю нужным для поэзии складом воображения. Мой круг чтения ограничен историей и новыми методами полицейской работы. Но мне понравилось одно из стихотворений, что мне давала почитать Кэсси – о кучерявых овечках, пастухах и диких собаках, которые этих овечек таскали. Его-то я понял на все сто.
Тут открылась дверь и вошли, хихикая на ходу, Кэсси и другая учительница, невысокая цыпочка с отличной фигуркой, облаченная в огненно-розовое мини.
– Ой! – воскликнула она. – Кто вы такой? – ее шокировала моя синяя форма. Я сидел, развалившись в уютном кресле Кэсси с обитыми кожей подлокотниками.
– Я Очень Хороший Пастух, – объявил я, попыхивая сигарой и улыбаясь Кэсси.
– Что бы это значило? – сказала Кэсси, покачивая головой. Потом положила на стол стопку книг и поцеловала меня в щеку к великому удивлению своей коллеги.
– Вы, должно быть, жених Кэсси, – засмеялась подружка, когда до нее, наконец, дошло. – А я Мэгги Карсон.
– Рад познакомиться с вами, Мэгги. Я Бампер Морган, – отозвался я. – Всегда рад познакомиться с женщиной, особенно с молодой, которая протягивает тебе руку и при этом приветливо улыбается.
– Я слышала о приятеле-полицейском Кэсси, но я так удивилась, неожиданно увидев вашу форму.
– Всем нам приходится трясти скелетами, Мэгги, – сказал я. – Вы мне лучше скажите, что вы такого натворили, раз подпрыгиваете от одного вида полицейского?
– Да ладно тебе, Бампер, – улыбнулась Кэсси. Я уже стоял, а она держала меня под руку.
– Оставляю вас наедине, – сказала Мэгги, подмигнув точно так, как она это видела и слышала в тысяче сопливых фильмов про любовь.
– Симпатичная девочка, – сказал я, когда Мэгги закрыла за собой дверь, и поцеловал Кэсси раза четыре или пять.
– Мне не хватало тебя этой ночью, – сказала Кэсси, прижимаясь ко мне. От нее пахло хорошими духами, и она отлично смотрелась в желтом платье без рукавов. Руки у нее загорели до красноватого оттенка, волосы уложены в прическу и касались плеч.
– Твой обед сегодня вечером не отменили?
– Боюсь, что нет, – промурлыкала она.
– Зато начиная с послезавтра мы будем вместе столько, сколько захотим.
– Ты думаешь, у нас будет столько времени?
– Тебе еще надоест смотреть, как я слоняюсь по квартире.
– Никогда. К тому же ты будешь занят, устраивая свою новую карьеру.
– Меня больше волнует другая карьера.
– Какая же?
– Научиться быть таким мужем, каким ты меня представляешь. Я все сомневаюсь, окажусь ли я для тебя достаточно хорош.
– Бампер! – сказала она, немного отодвигаясь и заглядывая мне в глаза, чтобы убедиться, что я говорю серьезно. Я выдавил из себя кривую улыбку.
Я поцеловал ее нежно, как только умел, и прижал к себе.
Я не то хотел сказать, как у меня вырвалось.
– Знаю. Просто я очень ненадежная старая дама.
Мне хотелось дать себе пинка за то, что я ляпнул такое, что могло, я знал, причинить ей боль. Получалось так, будто я хотел немного уязвить ее за то, что она стала лучшим, что могло со мной произойти в жизни, за то, что не дала мне превратиться в жалкого старика, пытающегося выполнять работу для молодых, а ходить с дубинкой по улицам – несомненно, работа для молодого полицейского. Я никогда бы не смог работать в помещении. Ни тюремщиком, ни за столом, ни кладовщиком, выдающим оружие парням. Кэсси спасла меня от этого кошмара... Я увольняюсь из полиции живым человеком, у которого впереди еще много прекрасных лет. И есть, о ком заботиться. Тут меня пронзила жуткая боль от газов в желудке, и я сразу захотел оказаться подальше от Кэсси, чтобы избавиться от этого пузыря.
– Наверное, это я вела себя глупо, – сказала Кэсси.
– Если бы ты только знала, как мне не терпится разделаться со своей работой, Кэсси, ты сразу бы перестала волноваться. – Я похлопал ее по спине, словно успокаивая, но на самом деле мне хотелось успокоить себя самого. Я ощущал, как пузырь все растет и всплывает у меня в животе.
– Ладно, Бампер Морган, – сказала она. – Так в какой день мы действительно уедем из Лос-Анжелеса? На самом деле уедем? Мужем и женой. Нам предстоит еще миллион дел.