– Шарлотту тоже?
– Да, так сказала тётя Гленда. Бедную Шарлотту эксплуатируют для достижения безнадёжных целей – или что-то в этом роде.
– Я не голодна, – ответила я.
– Мы сейчас придём, – заявила Лесли, легонько ткнув меня в бок. – Гвенни, ну давай. Себя пожалеть ты сможешь и потом. А сейчас тебе надо поесть!
Я уселась на кровать и высморкалась.
– У меня не хватит сейчас нервов слушать злобные замечания тёти Гленды.
– Да, но тебе понадобятся нервы, чтобы пережить ближайшее время. – Лесли подняла меня с кровати. – Шарлотта и твоя тётя – хороший полигон для тренировки. Если ты переживёшь обед, то с лёгкостью переживёшь и суарею.
– А если нет, то ты всегда сможешь сделать харакири, – добавил Хемериус.
Мадам Россини при встрече прижала меня к своей широкой груди.
– Моя Лебединая шейка! Вот наконец и ты. Мне тебя не хватало!
– Мне вас тоже, – искренне ответила я. Само присутствие мадам Россини с её бьющей через край сердечностью и чудесным французским акцентом («Лебединая щщейка»; если бы Гидеон это слышал!) действовали на меня ободряюще и успокоительно. Она была бальзамом для моего измученного самоуважения.
– Ты придёшь в восторг, когда увидишь, что я тебе сшила. Джордано почти плакал, когда я ему показывала твои платья – так они прекрасны.
– Охотно верю, – ответила я. Джордано плакал наверняка оттого, что он не сможет сам носить эти платья. Сегодня, правда, он был более-менее дружелюбен, не в последнюю очередь потому, что в танцах мне удавалось всё, а благодаря Хемериусу и его суфлированию я знала совершенно точно, какой лорд относился к тори, а какой к вигам (Хемериус просто подсматривал в листочки из-за Шарлоттиного плеча). Мою собственную легенду – Пенелопа Мери Грей, рождённая в 1765 году, – я, также благодаря Хемериусу, смогла отбарабанить без ошибок, включая полные имена моих покойных родителей. Только с веером у меня по-прежнему не получалось, но Шарлотта внесла конструктивное предложение, чтобы я просто-напросто обходилась без него.
В конце занятия Джордано передал мне список слов, которые я не должна ни в коем случае употреблять.
– До завтра выучить и усвоить! – прогнусавил он. – В восемнадцатом столетии нет ни автобусов, ни дикторов, ни пылесосов. Ничто не является суперским, классным или крутым, не существует таких понятий, как расщепление атома, коллагеновый крем или озоновая дыра.
Ах, в самом деле? Пытаясь представить себе, каким это образом мне на суарее XVIII века удастся впасть в искушение произнести фразу со словами диктор, озоновая дыра и коллагеновый крем, я вежливо ответила «Окей», на что Джордано прямо-таки взвился:
– Неееет! Как раз не окей! В XVIII веке не было никакого «Окей», глупое существо!
Мадам Россини зашнуровала мне на спине корсаж. Я снова поразилась, до чего он удобный. В таком наряде сразу выпрямлялась осанка. Подбитый тканью проволочный каркас она закрепила мне на бёдрах (я думаю, XVIII век был чудесным временем для женщин с толстой попой и широким тазом), а затем надела на меня бордовое платье. Мадам Россини застегнула на моей спине длинный ряд крючков и пуговок, а я в это время восхищённо гладила тяжёлый шёлк. Ах, до чего красиво!
Мадам Россини медленно обошла вокруг меня, и на её лице расцвела довольная улыбка.
– Очаровательно. Magnifique.
– Это платье для бала? – спросила я.
– Нет, это вечернее платье для суареи. – Мадам Россини закрепила крошечные, изумительно сделанные шёлковые розы по краю глубокого выреза. Поскольку её рот был полон булавок, говорила она совершенно неотчётливо. – Тебе можно не пудрить волосы, их тёмный цвет выглядит фантастично на красном фоне. Так, как я себе и представляла. – Она лукаво подмигнула мне. – Ты привлечёшь внимание, моя Лебединая шейка, n'est ce pas, – хотя, конечно, смысл не в этом. Но что я могу поделать? – Она воздела руки – с её маленьким ростом и черепашьей шеей это выглядело очень мило, тем более по сравнению с Джордано. – Ведь ты просто маленькая красавица, и нету никакого смысла драпировать тебя в одежды блошиного цвета. Так, Лебединая шейка, готово. Сейчас займёмся бальным платьем.
Бальное платье было бледно-голубого цвета, с кремовой вышивкой и рюшами, и оно сидело на мне так же идеально, как и красное платье. Если это возможно, у него был ещё более откровенный вырез, а юбка колыхалась вокруг меня метровыми волнами. Мадам Россини озабоченно взвесила в руке мою косу.
– Я не знаю, как нам это сделать. В парике тебе будет неудобно, тем более что под ним надо спрятать твою гриву. Но волосы у тебя настолько тёмные, что пудрой мы добьёмся только гадкого серого оттенка. Quelle catastrophe! – Она сморщила лоб. – Ладно. На самом деле ты бы была absolument в тренде, но – какая это была ужасная мода!
Впервые за день я улыбнулась. ‘адкий! Ужясный! Да, как верно! Не только мода, но и Гидеон был ‘адкий и ужясный (и ещё сквьерный!), с этого момента я буду только так думать о нём (и баста!).
Мадам Россини, казалось, не замечала, что она льёт бальзам на мою душу. Она всё ещё возмущалась той эпохой.
– Юные девушки, пудрившие волосы, пока они не делались как у бабушек, – ужасно! Пожалуйста, надень эти туфельки. Не забудь, что тебе придётся танцевать в них. Ещё есть время над ними поработать.
Туфли – вышитые красные к красному платью, бледно-голубые с золотыми пряжками к бальному платью – были удивительно удобные, хотя и выглядели как из музея.
– Это самые красивые туфли, которые я только надевала! – сказала я с воодушевлением.
– Ну ещё бы! – Мадам Россини сияла. – Так, мой ангелочек, готово. Постарайся сегодня пораньше лечь, ведь завтра волнующий день.
Пока я переодевалась в джинсы и любимый тёмно-синий пуловер, мадам Россини надевала платья на безголовые портновские манекены. Затем она поглядела на часы и недовольно нахмурилась.
– Этот невозможный юноша! Он должен был быть здесь ещё четверть часа назад!
Мой пульс немедленно скакнул.
– Гидеон?
Мадам Россини кивнула.
– Он не принимает этого всерьёз, он считает, что совсем не важно, хорошо ли сидят на нём брюки.
«‘адкий, ужясный, сквьерный», – попробовала я свою новую мантру.
В дверь постучали. Это был тихий звук, но он словно развеял все мои благие намерения.
Я вдруг не могла дождаться вновь увидеть Гидеона. И одновременно я ужасно боялась этой встречи. Его мрачных взглядов я больше не вынесу.
– Ах, сказала мадам Россини. – Это он. Входите!
Всё моё тело напряглось, но вошёл не Гидеон, а рыжеволосый мистер Марли. Как всегда, нервный и смущённый, он залепетал:
– Я должен проводить Ру-… э-э-э… мисс на элапсирование.
– Хорошо, – ответила я, – мы только что закончили. – Из-за спины мистера Марли мне ухмылялся Хемериус. На время примерки я его отослала.
– Я только что пролетел сквозь самого настоящего министра, – радостно заявил он. – Это было круто!
– А где этот юноша? – загремела мадам Россини. – Он должен был явиться на примерку!
Мистер Марли кашлянул.
– Я видел Алма… мистера де Вильерса разговаривающим с другим Ру… с мисс Шарлоттой. Он был в сопровождении своего брата.
– Tiens! Мне это совершенно не интересно! – гневно произнесла мадам Россини.
А мне нет, пронеслось в моей голове. В мыслях я уже писала смску Лесли, с одним-единственным словом: «Харакири!».
– Если он немедленно не появится, я пожалуюсь на него Великому Магистру, – заявила мадам Россини. – Где мой телефон?
– Извините, – пробормотал мистер Марли. Он смущённо теребил в руках чёрную повязку. – Могу я?..
– Разумеется, – ответила я и позволила завязать себе глаза.
– К сожалению, карьерист говорит правду, – сообщил Хемериус. – Твой драгоценный камешек флиртует на чём свет стоит с твоей кузиной. Равно как и его хорошенький братец. И что только мальчишки находят в рыжеволосых? По-моему, они все собрались в кино. Но я лучше тебе об этом не скажу, иначе ты опять начнёшь реветь.
Я покачала головой.
Хемериус поглядел в потолок.
– Я могу за ними последить, хочешь?
Я усердно закивала.
Во время долгого пути в подвал мистер Марли упорно молчал, а я предавалась мрачным раздумьям. Только когда мы добрались до помещения с хронографом и мистер Марли снял с меня повязку, я спросила его:
– Куда вы меня сегодня отправите?
– Я… мы ждём номера девять, э-э-э… мистера Уитмена, – ответил мистер Марли, глядя в пол. – Я, разумеется, не вправе сам запускать хронограф. Пожалуйста, присядьте.
Едва я уселась на стул, дверь снова распахнулась, и вошёл мистер Уитмен. А вслед за ним Гидеон.
Моё сердце пропустило один удар.
– Привет, Гвендолин, – сказал мистер Уитмен с очаровательной улыбкой бельчонка. – Рад тебя видеть. – Он отодвинул стенной занавес, за которым был скрыт хронограф.
Я едва слышала, что он говорит. Гидеон был всё ещё очень бледный, но он выглядел намного лучше, чем вчера вечером. Широкий белый пластырь исчез, и была видна рана вдоль линии волос, длиной добрых десять сантиметров. Она была скреплена несколькими тонкими полосками пластыря. Я ждала, что он что-нибудь скажет, но он просто смотрел на меня.
Рядом с Гидеоном из стены выпрыгнул Хемериус, и я испуганно втянула ртом воздух.
– Упс. Он уже здесь! – сказал он. – Я хотел тебя предупредить, честно, дорогая. Но я не мог решить, за кем мне бежать. Очевидно, Шарлотта сегодня после обеда будет работать бэбиситтером для его хорошенького братца. Они пойдут в кафе-мороженое. А потом в кино. Кинотеатры – это сеновалы нашего времени, я бы сказал.
– С тобой всё в порядке, Гвендолин? – спросил Гидеон, вздёрнув бровь. – Ты выглядишь взволнованной – может, тебе закурить для успокоения? Какую это ты марку предпочитаешь? «Лаки страйк»?
Я могла только молча смотреть на него.
– Оставь её в покое! – сказал Хемериус. – Ты что, не видишь, что она ума сходит от беспокойства? Причём из-за тебя! Что ты вообще здесь делаешь?