– И не подумаю, – упрямо проговорил Митька. – Может, я с ней под венец желаю встать? Ты, Иван, Липу не тронь! Сам я завязал узелок, сам и развяжу… А ту чернявенькую цыганку, ежели хочешь, сам бери, мне не нужна…
– У тебя башка трухой набита…
– Брось меня срамить! Ты что в самом деле? А то, ей-богу, схвачу камень и трахну куда попало! Сколько дней в грязище копался, сколько золота накопал, и опять я дурак. Да что на самом деле!..
Не миновать бы драки, но Иван, видя, что он переборщил, быстро переменил тон:
– Да ить у меня душа за тебя болит! Не хочешь Батурину? Ну и шут с ней! С нашим-то капиталом княгиню можно высватать!.. Ну чем тебя эта приворожила? Лицом и фигурой видная?
– И лицом и всем берет… Эх, Иван, ничегошеньки ты не знаешь… – Митька сдвинул на затылок фуражку и тяжело вздохнул. – Мне теперь хоть раскнягиня будь, я с той буду жить, а об ефтой думать али бегать к ней… Наперед знаю…
– Ну, уж оставь, брат… Чтобы мы, Степановы, полюбовниц завели? Срамно, брат!
Иван, чувствуя фальшь в своих словах, замолчал. Уже дома Митька за бутылкой вина напомнил ему:
– Значит, в князья хочешь меня определить? Интересно… Князь Митрий Лександрович Степанов! Вот история, а? Вчерась кизяки на станке делал, а седни князь… Подать ишо вина, князь велит! – Митька напыщенно выпятил грудь и взъерошил рыжие волосы.
В конечном счете все свелось к шуткам. Братья похохотали от радостного ощущения великой силы богатства и легли спать. А утром, позавтракав, подседлали коней и поехали на прииск, чтобы участвовать при крупном съеме золота на Родниковской даче. Там Тарас Суханов творил чудеса. Золото брали пудами.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
После разговора за бутылкой вина братья как будто примирились, но Митька понимал, что уломать родственников на его свадьбу с Олимпиадой будет трудно. А Митька уже не мог отказаться от Олимпиады. Не мог он забыть ее горячие ласки.
Однажды Митька уже заявил матери о своем намерении жениться на Олимпиаде. В доме поднялся такой ералаш, что хоть хватай веревку и лезь в петлю. Мать за икону – и проклинать. Сноха Аришка – нос кверху, о невестке слышать не хочет, разделом хозяйства грозит, и Иван на ее руку тянет.
Все произошло накануне престольного праздника. Иван предложил поехать на Ярташкинские хутора невесту смотреть, а Митька уперся. Пришел на конюшню к Микешке, сел на ларь и чуть не со слезами:
– Что мне делать, Микешка?
– Ежели такое дело, – выслушав его, заговорил Микешка, – я бы на твоем месте разом все прикончил…
– Как прикончить, научи! – попросил Митька.
– Пошел бы к отцу Николаю, договорился… и темной ночкой обвенчался… Что у тебя, денег нет?.. Заплатишь хорошенько…
– Ну, положим, есть у меня полсотни рублев… А больше Ивашка не даст…
– Какой же ты тогда хозяин?.. На золоте сидишь, а в кармане полушка, – сказал Микешка, не подозревая, какого жаркого огонька он подбросил в Митькино сердце.
– Я покажу, кто здеся хозяин, – пригрозил Митька.
Вечером он незаметно пробрался в дом попа. Отец Николай собирался спать. В длинной ночной рубахе стоял перед зеркалом и расчесывал густую с проседью бороду. Из другой комнаты выглянула черноволосая, с насмешливыми, такими же круглыми, как у отца, глазами девочка и с дерзким любопытством осмотрела голубой Митькин чекмень и рыжие кудри.
– Лидуха-галчонок, кшы спать, – увидев в зеркало ее улыбающееся личико, сказал отец Николай.
«И правда, на галчонка смахивает», – подумал Митька.
Он надул щеки. Девочка потешно сморщила нос и, показав забавному гостю язычок, шмыгнула за дверь. Это развеселило Митьку. Разумеется, в то время никому и в голову не могло прийти, что из этой девочки впоследствии выйдет известная русская писательница.
– Я к вам по делу, отец Николай, – откашливаясь в кулак, проговорил Митька.
– Что за дело в такой поздний час?
– Мне обвенчаться надо, да так… ну, как говорится, и все такое.
– В добрый час, хоть завтра, – зевая, ответил отец Николай.
– Тут такое дело, украдкой надо. – Митька сбивчиво рассказал всю свою историю.
– Не годится без согласия-то родителей.
– А ежели, скажем, она в положении? – соврал Митька. – Как же я могу дите свое оставить?
– Это, брат, похвально. Ничего не могу сказать… Значит, дурак Ванька на золоте помешался?.. А с матерью я потом сам поговорю… Приходите… Совет да любовь… Только жить где будете?
– Строиться начну, а покамест у ней поживем.
Спать Митька в эту ночь пришел на сеновал.
– Завтра, Микифор, чтобы лошади чуть свет дома были. Далеко поедем… Как моргну, в один момент запрягай, – приказал Митька, перед тем как улечься на кошме.
– Куды поедем, Митрий Лександрыч? – спросил Микешка.
– На кудыкину гору. Спи… Ежели кто придет меня будить, гони всех к черту… Скажи, ни в какую церкву я не пойду, слышишь?
– Слышу.
Утром, когда все ушли в церковь, Митька слез с сеновала и приказал Микешке выводить лошадей. Сам он несколько раз подходил к каменному амбару, трогал огромный висячий замок. Остановившись посреди двора, о чем-то задумался.
– Может, скажешь, куда поедем-то? – не удержавшись, спросил Микешка.
– Делай, что тебе говорят… Где у нас железный лом?
– Вон под навесом стоит… Да зачем он тебе понадобился? – не унимался Микешка, дивясь лихорадочной возбужденности молодого хозяина.
Митька бросился под навес, схватил тяжелый лом, подойдя к Микешке, глядя на него шалыми, налитыми кровью глазами, задыхаясь, проговорил:
– Ежели ты каждый раз будешь меня спрашивать, куды да зачем, то сейчас же вались к чертовой бабушке! Понял? Чтобы духу твоего тут не было! И вообще, покороче держи язык!.. Мне нужен кучер, как коршун, раз – и в небе! А ты тары-бары растабариваешь! Навоз ты конский, а не кучер! Запрягай живо!
– Да мне-то што? Я с моим удовольствием, – растерянно пробормотал Микешка и тут же подумал: «А ведь настоящий хозяин, едрена корень. Чего это он так взбесился?»
– Только не суетись и не юли. Подкатывай тарантас к анбару. Смотри, в другой раз две обедни служить не буду, – с угрозой добавил Митька и чертом посмотрел на кучера. Сам подошел к амбарной двери, оттолкнув ногой ласкавшегося желтого волкодава, привязанного на длинной цепи, сунул конец лома в дужку замка. Старые ржавые петли заскрежетали, не выдержали.
Бросив пристегивать постромки, Микешка стоял с разинутым ртом.
«Што ж он это задумал, шалопутный?» – думал кучер, испуганно посматривая на Митьку.
Тот уже вышел из амбара и торопливо надевал на плечо старую шашку. Подманив к себе Микешку, тихим, но твердым голосом сказал:
– Ежели кому про мое дело пикнешь, голову вот этой шашкой снесу, понял? Подкатывай к дверям…
Через минуту они выкатили из амбара два тяжелых бочонка, сделанных из мореного дуба, положили в пароконную бричку и закрыли пологом.
– Что это здесь такое, Митрий? – снова сорвалось у Микешки с языка.
– Еще раз спросишь, ей-богу, полосну клинком по шее… Что за человек!
– Да так с тобой можно в Сибирь угодить, – краснея от натуги и волнения, проговорил Микешка.
– Ежели ты трус, то иди к…
– Ну, нащет труса ты, хозяин, полегше… Да делай что хошь! Поехали, что ли? – берясь за вожжи, спросил Микешка.
– Валяй.
Когда выехали, Митька глухо приказал:
– Гони степью, минуя Ярташкинские хутора. В город поедем.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Возвратившись из церкви, Иван Степанов в ожидании, пока соберут на стол, вышел во двор и по прирычке бросил взгляд на амбар, но ничего подозрительного не заметил. Пристроенный Митькой замок висел на месте.
Сейфа у Степановых не было, золото они хранили в бочонках. Каждый день Иван собирался перенести бочонки в горницу, в подпол. Но там не было запора, ключ же от амбара он носил всегда с собой.
Поэтому хватились только к вечеру, когда Аришка, растолкав пьяного Ивана, попросила ключи. Ей потребовалась мука.
Погоня во главе с Иваном выехала ночью и помчалась по большому шляху. Задержаться пришлось потому, что лошади были угнаны в ночное. Кроме того, по станице прошел слух, будто Митька сбежал вместе с Олимпиадой Лучевниковой. Слух этот распустила работница отца Николая, случайно услышавшая накануне Митькин разговор с попом. Иван, сев на коня, сначала поскакал к вдове. Застав ее дома, он изругал ни в чем не повинную Олимпиаду и осрамил на всю станицу.
Тем временем Митька проехал на крепких, выносливых конях больше ста верст. Еще засветло он был в городе. Последнее время он часто ездил туда с управляющим Сухановым закупать материалы, инструменты, нанимать рабочих. Поэтому Митька знал в городе несколько постоялых дворов. В одном из них он и остановился. Передав Микешке шашку, велел ему сидеть в тарантасе и никуда не отлучаться, а сам, почистив одежду от дорожной пыли, отправился в ближайший трактир. В этом заведении он бывал вместе с Сухановым и наблюдал, как решались за расстегаями многочисленные коммерческие дела. Здесь же сбывалось тайно привезенное из степей золото. Его скупали сам трактирщик и специальные люди. Но это были подставные лица. В действительности же главным скупщиком была, как поведал Митьке в свое время Тарас Маркелович Суханов, иностранная компания, возглавляемая Хевурдом.
В трактире было малолюдно и тихо. Минуя встрепенувшихся официантов, Митька подошел к буфетчику и небрежно кинул на стойку золотой червонец. Он уже прежде приметил, что так всегда делали приходившие сюда щеголи. На Митьке была казачья одежда: широкие брюки с голубыми лампасами, заправленные в лакированные сапоги, узкий ремешок с золотым набором на шелковой сиреневой рубахе. Все это шло к его высокой статной фигуре и давало повод думать, что приехал сынок богатого казачьего атамана или прасола.
– Что прикажете? – почтительно склонив голову, спросил буфетчик. – Не угодно ли за столик?
– Красного вина налей, – ответил Митька, косясь на молодого человека с усиками, евшего с ложечки за ближайшим к буфету столиком пышный бисквит.