Достав из стола список, который Ганин представил ему еще позавчера, Язин убедился, что никто из работников спецгруппы не готовил себе пищу сам. Но лунки-точки могут быть и от перца. Мужчина сыпал перец в суп, перец остался на пальцах, затем через резину дал вмятины на бумаге.
Отбросив этот вывод, Язин продолжал поиски.
– Пудра? Соль? Сахар? Йодоформ? Ксероформ? – перебирал он вещества, которые могли бы быть на пальцах неизвестного, пока блестящая мысль не осенила его.
– Да! Это скорее всего! – прошептал он. – Скорее всего! И до чего просто!
И тотчас же вызвав оперуполномоченных Сергеева и Кривцова, Язин коротко и сухо дал им задание, требовавшее большой квалификации, сметки и акробатической ловкости.
26. Смерть Чернова
Утром 18 июля в Главуране было тревожно и печально. Сотрудники главка то и дело подходили к кабинету № 10 на пятом этаже.
– Что случилось? – спросила Зарина, выйдя из лифта и увидев у кабинета Чернова молчаливую группу из Нежина, Каткова и Огородникова.
Не говоря ни слова, Катков протянул ей свежий номер газеты «Советский Ясногорск».
«Убийство на Деповской» – увидела Зарина обведенную красным карандашом заметку.
«Сегодня около двух часов ночи, по вызову жильцов дома на Деповскую, 120 прибыли работники уголовного розыска. По сообщению соседей, из квартиры т. Чернова, сотрудника одного учреждения города, только что крадучись вышел человек. Была заподозрена кража. Однако агенты розыска не могли ни достучаться, ни дозвониться на квартиру. Когда дверь открыли, т. Чернова обнаружили мертвым в своей постели. Вызванный врач констатировал смерть от удушья. Подозревается убийство. Начато следствие».
– Ужасно! – только и могла прошептать Зарина. Газета выскользнула из ее рук. – Ужасно! – повторила Ольга и вспомнила о странностях Нежина, о визитах работников госбезопасности к Пургину. Ее быстрый ум мгновенно связал эти звенья с убийством. Зарина украдкой посмотрела на стоящего рядом Вадима. Он был необычайно бледен. «Не замешан ли тут Вадим? – подумала Зарина. – Вадим, конечно, связан. Не убил, нет! Но связан. Откуда у него столько денег?» – и, вдруг заплакав, Ольга бросилась прочь.
Подошел Алехин, громадный, как водолаз. Он посмотрел вслед Зариной, молча поднял газету, прочитал заметку, вложил газету в ручку двери и, не вымолвив ни слова, двинулся дальше.
Огородников, обычно веселый и приветливый, сейчас стоял в коридоре, не зная, что ему делать – идти к себе или зайти в кабинет Чернова.
Из лифта показались начальник спецгруппы Попов и Ильин. Они, очевидно, уже знали об убийстве. Поравнявшись с людьми у кабинета, Попов сочувственно пожал каждому руку. Ильин поздоровался на ходу и, не останавливаясь, прошел к себе. Следы бессонных ночей виднелись на его длинном, обычно румяном лице.
Приоткрылась дверь кабинета, и из нее боком выбрался Вагин – высокий человек в круглых очках. Галстук у него съехал в сторону. Обычная робость Вагина под впечатлением известия о смерти товарища перешла в полную растерянность. Не здороваясь ни с кем, он лишь произнес:
– Не могу сидеть! Не могу… Будто вижу Юрия Петровича. Даже стук его машины слышу…
Работа в Главуране началась только около десяти часов. Люди, составляя отчеты, печатая документы, разнося почту, работая на счетных машинах, думали и говорили только об одном – об убийстве их сослуживца, скромного и приветливого Чернова.
Особенно тревожно было на душе у Пургина. По распоряжению Язина он уехал на свою загородную дачу. Сегодня он должен получить третье письмо, именно сегодня ему угрожает смерть.
И вот убит Чернов! Из его главка! Из его спецгруппы! Пургин не был человеком робкого десятка. Однако события последних дней, бессонница, утомление расстроили его нервы. Убийство Чернова явилось для него новым тягостным испытанием.
«Что будет дальше?» – спрашивал себя Пургин, лишь теперь поняв, какие опасности подстерегают скромных работников госбезопасности на переднем крае борьбы с невидимым и беспощадным врагом.
Ганин и Скопин узнали об убийстве уже в пять часов утра. Скопин немедленно связал его с письмами Пургину. Ганин, находясь во власти необоснованного подозрения против начальника Главурана, считал, что смерть Чернова – одно из звеньев, ведущих к главному журналу. Беспокойство за жизнь Язина наполняло сердце майора. Узнай враг о начальнике БОРа, он начнет готовить новое убийство.
Сидя за непривычно большим столом начальника главка, он напряженно ждал дневную почту, а в ней – третий голубой конверт, прикосновение к которому, как сказал Язин, таит в себе смерть. «Письмо не вскрывать», – помнил Ганин приказ начальника БОРа и, раздумывая о судьбе Чернова, понимал, насколько реальна опасность.
Перед ним лежал обычный желто-коричневый конверт, полученный от Язина. Содержание письма Скопин и майор знали уже наизусть.
«К убийству Чернова отнестись, как к необходимому шагу. Неукоснительно отмечать всех, интересующихся Черновым».
Ганин посылал капитана на Ростовскую – узнать, что нового вокруг убийства Чернова. Скопин, однако, вернулся ни с чем. Язин был уклончив, даже туманен.
– К убийству Чернова надо отнестись, как к неизбежному событию, – повторил он.
«Язин, очевидно, знал, что Чернов будет убит, – размышлял Ганин. – Если знал, почему не предотвратил? Неужели допущен промах?»
Но Ганин отбрасывал даже мысль, что начальник БОРа может ошибаться. Загадочные слова: «необходимый шаг», «неизбежное событие» – путали весь ход рассуждений майора.
27. Полковник Лайт
Стоял теплый вечер середины июля. Неподвижные тучи пологом затягивали небо. Сквозь них лился печальный, желтовато-пепельный свет. Заимка Верхний Камыш, приютившаяся у причудливо изломанных скал, казалась неприветливой и безотрадной.
Неподалеку от нее на плоском камне сидел старик в черной косоворотке и черных брюках поверх кирзовых сапог. В старике не было ничего примечательного: покрытые легкой сединой волосы, загорелое, все в морщинах лицо, прямой крупный нос. Но каждый, кто вгляделся бы в его глаза, стал бы остерегаться этого человека: глаза были холодные и безжалостные, будто выточенные из блестящего камня.
На валуне сидел бакенщик Волков, – по рассказам работников Алманского пароходства, старик трудолюбивый и замкнутый. Последнее объясняли тем, что в Отечественную войну он лишился жены и двух сыновей. Ежедневно в этот вечерний час он был занят напряженной работой, которую, кроме редчайших исключений, повторял вот уже более 20 лет.
– Мацумото Юудзи, Икэда Рэнго, Сайто Дзироо, Фунабара Кацуо, – будто по мановению волшебной палочки потекла чисто японская речь с чуть картавящим «р», отрубленным сочетанием «дз», долгими окончаниями из двух «о». Японец, услышав Волкова, сказал бы, что перед ним несомненный токиец. Голос Волкова, сухой, необычайно ясный, звучал методически монотонно, глаза по-звериному зорко следили, не идет ли кто.
– Канда Гороо, Масуда Бунта, Миякэ Забуро… – безостановочно нанизывал фамилии Волков. Остановился он, лишь вспомнив всех 48 известных ему японских агентов.
Теперь он принялся за перечень английской агентуры. Мгновенно произошло чудесное превращение: Волков заговорил на безукоризненном английском языке.
– Майкл Бигл, Вильямс Кеннингэн, Джемс Бэйк, Дэррик Кайт, – перечислял он, – Эдвард О’Нэйл, Оскар Пил, Вильям Пэн…
Назвав 19 разведчиков, Волков перешел к Тайвану, Германии, Египту, Афганистану. С его языка слетали то гортанные щелкающие звуки страны солнца – Афгани, то носоглоточная китайская речь, то молитвенные напевные модуляции и особое произношение «с», «т», «х», присущее только египтянам.
Казалось, здесь сидит не скромный бакенщик Волков, а профессор-лингвист, владеющий десятком языков. Однако Волков не был профессором, как не был и бакенщиком. В степи сидел офицер генштаба зарубежной страны по фамилии Лайт, по действительному званию – полковник разведотдела.
Повторяя фамилии агентов, хранившиеся в его бездонной памяти, Волков-Лайт одновременно следил за секундной стрелкой, успевая перечислить за минуту 30 фамилий. Ни один крупный разведчик не может запускать тренировку памяти. Память – броня разведчика, его пуля и стилет, сокровищница, недоступная врагу.
После перечня агентуры Волков-Лайт перешел к повторению шифров.
– «Похищаем генерала» – три, пять, семь, один.
– «Требуется фальшивый паспорт» – три, восемь, пять, четыре.
– «Взрываю свою базу» – один, восемь, пять, четыре.
– «Рассеял сибирскую язву» – два, пять, девять, один, – однообразно бежала его речь. Проверяя себя по астрономическому хронометру, вмонтированному в корпус обыкновенного «Зенита», Волков каждую минуту повторял по 10 кадров шифра.
– «Убиваю офицера-контрразведчика» – девять, три, пять, семь.
– «Взрываю электростанцию» – два, пять, девять, три.
Сквозь облака показалось остывшее лилово-желтое солнце. Его ослабевшие лучи скользнули по напряженному, одеревенелому лицу Лайта.
Полковник Лайт тренировал память дважды в день, независимо от обстановки: слушал ли он пение жгучеволосой гейши, пил коктейль в зеркальном холле фешенебельного ресторана или летел на реактивном истребителе.
Еще лилось мягкое сияние догорающего дня, еще кричали вороны, когда Волков подошел к своей бревенчатой избе на три окна. Но прежде чем войти, Лайт, верный инстинкту самосохранения, осмотрелся кругом. Потом он принес бинокль из избы и еще раз проверил скалы на берегу Алмана, деревья вдали, камни вокруг, особенно долго вглядываясь в безмолвное поле.
Вернувшись в дом, он принялся за последнюю часть своей ежедневной тренировки. В быстром и четком темпе Волков ударял воображаемого противника коленом, ногой, нокаутировал его левой, правой рукой, ударял головой в зубы, в сонное сплетение, бежал и прыгал на месте, полз по полу. Черная рубаха полковника стала тяжелой от пота. Волков-Лайт был красен, как земляничное мыло, но дыхание его шло ровно, хотя и стремительно. Три десятка лет упражнений приучили его организм к повышенной физической нагрузке, и каждый, кто знал безобидного старика Волкова, любящего посетовать на старость, на смерть старухи и гибель детей, был бы несказанно поражен, если бы увидел его сейчас.