Изнеженный и избалованный с детства Нежин никогда не знал физической работы. Мать лелеяла мечту сделать из него скрипача, холила его руки, оберегала даже от домашнего труда. Увлечение искусством, работа в Главуране, требовавшая большого умственного напряжения, еще более утончили его нервы и вкусы. Нежин не мог переносить резкой речи, его коробило от криков и громкого радио, он избегал шума. И переживания последнего месяца – неразделенная, по его мнению, любовь к Зариной, знакомство с подозрительным Будиным, неспокойная совесть, смерть Чернова, пристрастие к вину – все это легло на него непосильной тяжестью.
Сидя в подземном логове, Нежин трясся в нервном изнобе: нападение, нож, бесцеремонность бандита, отрава в мармеладе, сырая пещера окончательно повергли его в страх и недоумение.
Человек в кепке, необычайно широкий, морщинистый, спрятал нож и скомандовал:
– А ну, Нежин, сядь-ка сюда! – и бесцеремонно толкнул его в спину.
Нежин оказался на досках, у самых ног незнакомца. Обхватив колени руками, Вадим исподлобья боязливо смотрел на него. Опьянение уже совершенно улетучилось, и Нежин думал: «Откуда он знает мою фамилию?»
Воцарилось короткое молчание. Нежин слышал, как стучит его сердце, как шипит фитиль в фонаре, как скрипят сапоги неизвестного.
– Меня зовут Смерть, – вдруг сквозь зубы процедил тот. – Слышишь, Господин Смерть!
Нежин молчал.
– Слы-ш-шишь? – И громовой голос, удесятеренный высокой пещерой, парализовал волю Нежина.
Почти шепотом он ответил:
– Слышу…
– Привыкай, Нежин из Главурана! – похвалил его незнакомец и вдруг вкрадчивым, донельзя четким змеиным шепотом проговорил: – У тебя, Нежин, сегодня положение пиковое – либо ты мне все расскажешь, либо…
Тут Волков выразительно посмотрел на него.
– А теперь скажи, сколько человек у вас в спецгруппе?
Уже при упоминании о Главуране у Нежина зародилось подозрение, что во всем виноват Будин. Когда Лайт спросил о секретной спецгруппе, о которой Вадим не говорил никому, кроме «кандидата наук», это подозрение укрепилось. «Неужели Будин шпион? – мучительно соображал Нежин. – Неужели он не из Москвы? Неужели это он завел сюда, а нападение – лишь инсценировка?»
Едва коснувшись вражеской разведки, этого страшного котла, который купает прозелитов в тошнотворной смеси из предательства, лжи, лицемерия и фальши, в смеси золота, смерти, шантажа и угроз, Нежин чувствовал омерзение.
– Сколько людей, спрашиваю тебя, в спецгруппе?
– Четырнадцать, – машинально ответил Нежин.
– Кто начальник главка?
– Пургин.
– Чем занимается спецгруппа?
– Атомная промышленность, учет сырья.
– Чем занимаешься ты?
– Статистика по урану, церию, бериллию, – угнетенно отвечал Вадим, которого все больше уязвлял тон Лайта. Тот достал из кармана записную книжку, авторучку, по всем правилам приступая к допросу. Наглая самоуверенность врага вызвала в Нежине злость, ту злость, которая, не боясь ни пытки, ни смерти, позволяет совершать человеку такое, чего он никогда и не подозревал в себе.
– Давно работаешь в Главуране?
– Два года.
– Добыча урана в этом году превышает прошлый год?
– Этого я не знаю.
– Не увиливай! – ткнул его кулаком в грудь Волков.
– Не знаю! – повторил Нежин. Решимость его все возрастала.
– С каких заводов идут документы по урану?
– Это мне совсем неизвестно, – твердо сказал Нежин, чувствуя, что все меньше боится человека в кресле.
– Врешь! – Волков вскочил с кресла. – Для других шпионишь! Будину все говоришь! А мне ничего! – Он выхватил из бумажника три расписки. – Читай! – и поднес фонарь к лицу своей жертвы.
Рефлекторно взяв расписки, Нежин вскинулся, словно ужаленный. На бумаге его собственной рукой было написано:
«Сегодня, 27 июня, я, Нежин Вадим Александрович, совершенно добровольно изложил Будину Н.Н. крайне секретные данные по работе спецгруппы Главурана, получив за это 2000 (две тысячи) рублей, в чем даю настоящую расписку.
Теперь уже не было сомнений, что Будин – шпион. Вадим смутно помнил, как писал что-то Будину, сидя у него в гостях и выпив перед этим необычайно горького вина. Его мозг, отравленный тогда абулином, средством, временно лишающим человека воли, не мог восстановить потом содержание расписок. И сейчас они в руках врага!
– Таких расписок ты дал три штуки, – Волков внимательно наблюдал за гаммой переживаний Нежина. – На, читай! – и он протянул еще два розовых листка.
Пот выступил на лбу Вадима. Сердце его то замирало, то давало бешеные рывки.
Немного выждав, Волков примирительно заговорил:
– Теперь уж поздно. Лучше говори все, тогда выйдешь живым, да и озолочу я тебя. – Он покровительственно похлопал Нежина по плечу.
– Урана, конечно, в этом году добыли больше? Вспомни, на сколько процентов, – Волков протянул Вадиму плитку шоколада. – Подкрепись.
– Этого я знать не могу, – не шевельнулся Нежин. – Через меня проходят лишь крупицы учета.
– Кому ж тогда знать?!
Нежин молчал.
– Вошь тифозная! – тяжело поднялся Волков.
Он туго стянул ноги Нежина веревкой и продернул ее сквозь кольцо в потолке камеры.
– Скажешь? Не скажешь? – несколько раз повторил шпион и, потеряв терпение, резко дернул за конец веревки.
Нежин повис вниз головой, весь натянувшись, как струна. С этой секунды до тех пор, пока он мог что-либо чувствовать, Вадим сквозь все муки пронес то великое, что нежданно родилось в его душе.
35. Камера 40
Темной облачной ночью к высокому кирпичному забору тюрьмы с черным полукругом ворот подъехала автомашина. Когда она очутилась во внутреннем дворе, охранники выпустили из нее трех людей. Один из них, высокий, в светлом пальто, был бледен тем нездоровым цветом гриба из подполья, который говорил о нарушении функций организма. Он сутулился, плечи его обвисли. Ноги человек переставлял тяжело, сгибая их сначала в коленях, затем чуть падая вперед, так что временами спутники брали его под руки.
И хотя ему был прочитан приказ об аресте, и он машинально расписался на ордере, до сознания человека еще не доходило то, что с ним произошло.
В полное нарушение тюремных правил его не обыскали, не опросили, не произвели записей в учетную карточку, не провели в баню и не переодели, а сразу отвели на второй этаж в камеру № 40.
Язин приказал охранять этого человека самым тщательным образом, и поэтому Кривцов и Сергеев, два работника БОРа, вошли вместе с ним в четырехместную камеру.
Вскоре больной лежал под одеялом.
Только сейчас он, видимо, понял, где находится. Посмотрев на толстую решетку окна, на людей, сидевших рядом, он испуганно расширил темные глаза и попытался приподняться на локтях.
– Воды! – едва слышно попросил он и, запрокинув голову, упал на подушку.
Сергеев постучал о круглый глазок железной двери.
– Просят воды, – распорядился он, и вахтер кинулся выполнять.
Приказ начальника тюрьмы говорил, что любая просьба из камеры 40 должна быть удовлетворена немедленно.
Поздно ночью Язин сидел в кабинете, размышляя, зачем Волков на долгие часы уединяется в тайной пещере. Уже в который раз полковник сравнивал отпечатки пальцев, приведенные Шустовым из Верхнего Камыша, и отпечатки пальцев Волкова, добытые из его избы. Они полностью совпадали.
В том, что Волков – замаскированный иностранный разведчик, Язин был убежден незыблемо. Но связан ли он с Главураном? Не угодила ли в сети БОРа посторонняя рыба? Слежка за Будиным убеждала в обратном.
Представляя, как Шустов в ледяной воде полз по узкому каменному горлу, Язин испытывал гордость за своих скромных помощников.
– Как здоровье Шустова? – спросил он секретаря в диктофон.
– Температура 40,8. Острое воспаление легких.
– Будут ли к утру розы? – спросил Язин, зная, что дактилоскопист – садовод и страстный любитель роз.
– Да.
Полковник опять углубился в пачки блестевших глянцем дактилоснимков. Бесчисленные извилистые линии, напоминающие волокна древесин, образовали дуги, дельты, завихрения, извивы – те сложные неповторимые узоры, которые делают непохожими отпечатки пальцев разных людей. «Пальцы большие, плоские, – читал Язин дактилохарактеристику на Волкова. – Тип пальцевых узоров – дуговой, вид – шатровый…»
Достав свои записи, Язин прочел: «Измерение пальцев по методу Пучкова говорит, что у неизвестного толстые, массивные пальцы с мозолью на левом указательном пальце». Однако ни один снимок из заимки и пещеры не показывал, что у Волкова есть мозоль на левом указательном пальце.
Все эти дни Язина мучила также загадка истошного воя. Ученый-зоолог, которого посетили Язин и Смирнов, расспросив о характере вопля, допускал, что они, скорее всего, слышали шакала, но категорически утверждал, что в бассейне Алмана и дальше на юг нет ни гиен, ни шакалов.
Неразрешенная тайна досаждала Язина тем назойливее, что он по складу своего ума и характеру работы не терпел ничего необъяснимого.
Было уже совсем светло, когда Жуков принес папку с протоколом допроса Козлова.
Вначале Козлов запирался, но когда ему предъявили фотоаппарат «Кодак», замаскированный под ФЭД, телеобъектив и пленку со снятыми на нее людьми Главурана, Козлов понемногу стал раскрывать детали своей работы.
Четыре скупых страницы допроса говорили, с каких пор Козлов фотографировал Главуран, докладывали о 3000 рублей ежемесячной платы, о приказе не отходить от окон, начиная с 12 июля, о Карамазове – человеке с низкими надбровными дугами.
Солнце поднялось еще выше, когда Язину доставили материалы по идентификации Ольги Павловны Зариной и Татьяны Сергеевны Дорофеевой. Вошел Жуков и, зная, что особенно интересует Язина, подняв над головой руку с бумагой, сказал:
– С Верхнего Камыша!
Отправив людей следить за заимкой Волкова, Язин распорядился, чтобы они слали по радио регулярные сообщения о передвижениях Волкова. Очередная радиограмма говорила: