30 июня, князь Горчаков предписал начальнику авангарда вверенной ему армии графу Анрепу-Эльмпту идти в голове наших войск, стараясь предупредить вторжение турок в Валахию и Молдавию стремительным движением наших войск на левом берегу Дуная. 8 июля авангард без всяких сложностей переправился через Прут и двинулся форсированным маршем на Бухарест.
Главные же силы, перейдя через Прут, двинулись тремя колоннами: правая генерал-лейтенанта Липранди к Фокшанам, средняя генерала-от-инфантерии Данненберга чрез Берлад, к Текучу, и, наконец, левая колонна, под начальством графа Нирода также к Текучу. Для продовольствия русской армии, направленной в дунайские княжества, был заготовлен двадцатидневный запас сухарей, круп, вина, перца, уксусу и порционного скота, сверх того, свезено в Кишинев еще двухмесячный запас.
Пётр Дмитриевич Горчаков
По соглашению с молдавским и волахским господарями местная полиция должна была оказывать содействие нашей армии. На самом деле положиться на молдавских полицейских-дарабанцев и местных пограничников-граничар было никак нельзя. Кроме как воровать все, что плохо лежит, пить вино, да трескать мамалы гу, они ничего не умели. Но к этом у относились с пониманием, не пакостят, и то ладно!
В Константинополе, тем временем, во всю мутил столичный плебс зять султана Мехмед-Али, известный, как поборник древних устоев ислама. Мехмед-Али был давно помешан на священной войне с неверными. В этом у вельможи был свой расчет. По праву османлисов султанский престол зятю не светил ни при любом раскладе, зато стать владетелем какой-нибудь отвоеванной у неверных провинции, да еще с правами шейха – это было возможно.
– Вначале мы с помощью англов и франков свернем шею московитам, а потом разделаемся и с этими гордецами! – откровенничал Мехмед-Али в кругу своих приспешников. – Что касается меня, то не успокоюсь до тех пор, пока не водружу над всем миром зеленое знамя Пророка! Русские осквернили своими пятками наш Дунай, пусть же за это они наполнят его воды своей собачьей кровью!
От таких речей бросало в дрожь не только великого визиря и Ресми-эфенди, но и самого султана, уж больно воинственен был его зятек! Сам Мехмед-Али воевать, впрочем, не собирался и от предложенной ему должности трехбунчужного паши в Дунайскуй армии отказался, сославшись на недомогания. Несмотря на это, с Мехмедом-Али надо было считаться. Зять султана был популярен среди улемов и софтов, а также в толпах черни.
Мехмед-Али был человеком дела и вскоре уже его люди собирали в подворотнях нищих и бродяг, щедро сыпали им карманы звонкое серебро:
– Кричите по улицам и площадям смерть московитам и славу воинам Аллаха! Собирайте людей и ведите их ко дворцу. Султан должен услышать ваш глас! Бродяги пробовали гнилыми зубами серебряные монеты, деловито спрашивали:
– А смерть султану кричать?
– Пока рано! – объяснили им.
Спустя какой-то час Константинополь огласился истошными воплями поборников войны.
– Вот он великий глас твоего народа, мой всемогущий отец! – показал рукой на беснующиеся под окнами дворца толпы, прибывший к султану Мехмед- Али.
– Закройте окна! – велел султан и, шаркая ногами, удалился в покои с видом на Босфор.
Мехмед-Али во дворце не задержался. Вечером ему предстояла встреча с британским послом, который должен был переждать еще несколько мешков серебра на подкуп толпы.
Устало возлежа на софе, Абдул-Меджид слушал вызванного на беседу визиря.
– Русские настроены решительно и пойдут до стен Стамбула, как в прошлую войну! – советовал султану великий визирь. – Напишем слезницу государям Европы, пусть они нас и защищают?
Султан с сомнением смотрел в открытое окно, там, слава Аллаху, не было видно беснующийся черни. Посреди пролива стояли на якорях несколько фрегатов. Было видно, как на мачтах копошатся маленькие фигурки.
– Но решатся ли англы и франки на открытую вражду с Петербургом? – спросил султан.
– Все уже для этого подготовлено, мой повелитель! Гнев и ненависть неверных друг к другу так велика, что они готовы вцепиться друг другу в глотки не хуже бродячих собак! – склонил голову визирь.
– Тогда пиши, что считаешь нужным! – милостиво махнул рукой Абдул- Меджид.
14 июля, Порта ответила на занятие русскими войсками Дунайских княжеств протестом, обращенным к европейским державам, готовым ратовать за неприкосновенность турецких владений. Следствием этого стала конференция в Вене, собранная уполномоченных Англии, Франции, Австрии и Пруссии. На которой, после многих совещаний, был принят проект ноты, составленной французским кабинетом, с незначительными изменениями, сделанными австрийским министром.
1 августа венская нота была отправлена в Петербург и принята Николаем Первым. Вместе с тем, император изъявил согласие и на приезд в Петербург турецкого посланника. Казалось кризис конфликта уже преодолен, и ситуация начинает выправляться. Россия демонстрировала явное миролюбие и готова была пойти на уступки.
Но такой расклад никак не устраивал ни Лондон, ни Париж! Семена раздора, посеянные Редклифом, принесли пагубную жатву. На совете министров Порты, в середине августа, было решено отвергнуть венскую ноту. Диван предложил сделать в ней такие изменения, каких Россия не могла допустить, не унизив своего достоинства.
Получив отзыв турок, венская конференция сообщила в Петербург изменения в ноте, сделанные в Константинополе, причем выразила мнение, что они неважны и не изменяют существа дела. Но не на того напали! Император Николай был раздражен:
– Я без всяких оговорок принял ноту, составленную министрами четырех держав, но не могу допустить, чтобы Порта позволила себе делать произвольные поправки в документе, утвержденном великими державами! – выговаривал он Нессельроде.
Тот близоруко щурил глаза:
– Легкость, с которой Лондон пошел на принятие первичной венской ноты вселяют в меня подозрение в том, что турки действуют по английскому сценарию!
– Как это не грустно признать, но кажется нас загоняют в угол! – еще больше помрачнел Николай Первый. – Вместо продекларированного посредничества четырех великих держав, якобы стремящихся замирить нас с турками, на наших глазах формируется союз Великобритании с Францией в защиту турок и против нас!
21 сентября, Император Наполеон, получив телеграфическую депешу о беспорядках и погромах в Константинополе, попробовал перехватить инициативу, и предложил британскому правительству перевести в Босфор англо-французский флот, стоявший в заливе Бешике. Лондон и Париж ответили молчанием.
– Царь Николай желает приравнять приход наших кораблей в Стамбул своему занятию дунайских княжеств! – посмеялся, получив это предложение Наполеон Третий. – Мы ему такой возможности не дадим!
А пять дней спустя, 26 сентября, на чрезвычайном совете дивана решено было объявить войну России. Главнокомандующий турецкою армией Омер-паша, собирающий войска в Болгарии, получил повеление – потребовать от русского главнокомандующего, чтобы тот очистил княжества в продолжение двух недель, и в случае отказа в том, начинать воевать.
Что касается Николая Первого, то он, в надежде противопоставить союзу западных держав свой многолетний союз с германскими державами, помчался в Ольмюц, надеясь там договориться с императором Францем-Иосифом. Николая на встрече сопровождал граф Нессельроде, Франца-Иосифа министр иностранных дел граф Буоль.
Молодой австрийский император, обязанный своим троном русской армии, спасшей его от венгерской революции, благодарностью не отличался никогда. Наоборот былое унижение, взывало в нем об отмщении. При этом Франц-Иосиф откровенно боялся прямого и решительного Николая.
Франц Иосиф I. 1851
Встретившись, вначале императоры поговорили о приятном
– Как мой брат, складываются твои отношения с баварской принцессой. На мой взгляд принцесса Елизавета прекрасна и является для тебя лучшей из партий!
– О, да моя Сисси, просто чудо! – расплылся в улыбке Франц-Иосиф.
– Ты, по-прежнему, принципиальный «жаворонок» и просыпаешься с первыми петухами?
– О, да, мой брат, Николай! Я рано ложусь и рано встаю, много молюсь, и все это ради моей любимой Австрии!
– Молиться никогда не помешает. – кивнул ему Николай Первый, – Я ради моей России готов пойти и не на такие тяготы. Но давай поговорим о делах скорбных, делах политических!
Лицо австрийского императора сразу потускнело, так как от этого разговора он не ожидал для себя ничего хорошего.
Так оно и случилось. Николай Первый, памятуя о неоплаченном долге австрийской короны перед российской, буквально брал своего венценосного собрата за грудки. Франц-Иосиф вяло отбивался и старался отделаться общими фразами, ничего конкретного не обещая.
– Да, я помню, о том, кому обязан своей короной, но я не желал ради вашей ссоры с турками ввязываться в неприятности с Наполеоном. С Вены хватало не слишком приятных воспоминаний о временах его дядюшки! – заявил он, когда Николай уже припер его к стенке. – Что касается не менее воинственного племянника, то он уже примеряется откусить от нас кусок Италии, и я опасаюсь, лишний раз, его задирать!
– Но дружественный нейтралитет ты мне гарантируешь? – не отставал Николай.
– Гарантирую! – жалобно выдавил Франц-Иосиф. – Только не дружественный, а строгий!
– Перо и бумагу! – крикнул Николай Первый. – Да позовите наших министров, будем составлять бумаги!
Последствием совещаний императоров и их министров была сообщенная австрийским правительством Франции, Англии и Пруссии, нота, на основании которой иностранные резиденты в Константинополе должны были сообщить Порте, что дворы их убедились личным уверением российского императора в том, что принятие без изменений венской ноты не оскорбляет достоинства Порты.
– С поганой овцы, хоть шерсти клок! – подвел итог своим переговорам с австрийским императором император российский.
Но Франц-Иосиф рано радовался, что Николай от него отстал. Уезжая из Ольмюца, царь пригласил своего собрата к себе в Варшаву, причем в таком тоне, что отказаться Франц-Иосиф не посмел.