В нескольких фразах Новосильский сообщил, что прошел вдоль всего побережья Румелии, но турок нигде не обнаружил, судя по всему, их флот успел скрыться в Босфоре.
– С остановленного валахского судна мне сообщили, что пять дней тому назад три больших турецких парохода пошли с войсками в Трабзонд!
– Кто же тогда палил? – осведомился Нахимов.
– Палил Корнилов! – улыбнулся Новосильский и вкратце рассказал Нахимову о бое «Владимира» с «Перваз-Бахри».
В свою очередь Новосильский впервые узнал от Нахимова, что объявлена война с Турцией, и сразу же зачитал манифест на кораблях своей эскадры. В 9 часов утра, оставив Нахимову линейные корабли «Ростислав», «Святослав» и бриг «Эней» и присоединив к своей эскадре потрепанный в штормах «Ягудиила» и бриг «Язон», Новосильский направился к Севастополю. Для починки и пополнения угля туда же подымила и «Бессарабия».
Павел Степанович вновь остался один неизменным стражем Черного моря с эскадрой из пяти 84-пушечных кораблей, двух фрегатов, одного брига и одного парохода, беспрерывно несших второй месяц тяжелую крейсерскую службу в бурное время года и при несомненной наличности вблизи турецкого флота.
Из воспоминаний о Нахимове: «В это время, несмотря на бурные погоды и на то, что корабли ломались от постоянной сильной качки, он (Нахимов – В.Ш.) упорно крейсировал 40 дней, выжидая неприятеля, и снял с себя теплую рубашку, чтобы иметь право требовать исполнения обязанностей от команды своей эскадры, которая почти не знала под конец, что значит сухая одежда, дрожала от холода, но не роптала, видя пример в начальнике, который писал в интендантство: «Я снял с себя теплую рубашку и не надену ее, пока вы не оденете мою команду».
Расставшись с Новосильским, Нахимов решил направиться к Синопу.
– Надо удостовериться, действительно ли там стоят два турецких фрегата и два корвета, о которых сообщили пленные с парохода, а также разведать, не собралась ли там уже турецкая эскадра! Так сформулировал он свои мысли командиру «Марии» Барановскому.
Для крейсирования на старой позиции был оставлен фрегат «Кагул». Приближаться в свежую погоду к берегу было весьма опасно, но выяснить присутствие турецкой эскадры все равно было необходимо.
После полудня 6 ноября эскадра Нахимова, состоящая из линейных кораблей «Императрица Мария», «Чесма», «Храбрый», «Ростислав», «Святослав», фрегата «Коварна», брига «Эней» и парохода «Бессарабия», взяла курс на восток. К вечеру, выйдя на траверз мыса Керемпе.
На следующий день, когда эскадра проходила около порта Ниополи, прямо по курсу показалось трехмачтовое турецкое купеческое судно. «Коварна» с «Энеем» быстро догнали его, и судно было осмотрено. Оказалось, что оно нагружено английским углем и следует в Синоп. Нахимов решил купца не захватывать, но уголь использовать для «Бессарабии». «Имея при отряде только один пароход и крайнюю надобность в угле, я приказал командиру парохода «Бессарабия» взять судно к борту, нагрузиться и потом отпустить его, вместе с тем дать ему квитанцию в получении угля» – так написал он позднее в своем отчете. Впервые в истории русские моряки осуществили погрузку угля в открытом море.
В 70 милях к западу от Синопской бухты на траверзе Амастро отчаянно боролся со штормом, оставленный в дозоре фрегат «Кагул», прикрывавший эскадру с вестовых румбов. Уже в начале шторма фрегат «Кагул» попал в весьма неприятную передрягу, из которой едва выпутался.
Начавшая штормовка далась фрегату нелегко, дело в том, что еще в прошлый шторм помимо повреждений в такелаже, ударами волн практически выбило из степсов руль, и теперь фрегат едва управлялся. Не смотря на столь серьезные повреждения капитан-лейтенант Спицын не счел возможным оставить свой пост и продолжал нести дозорную службу.
Командир «Кагула» был на Черноморском флоте личностью легендарной. При всех своих выдающихся качествах моряка Александр Спицын отличался и большим гражданским мужеством. В 1830 году, будучи мичманом, Спицын служил на брандвахтенной бригантине в Сухумском порту. В один из дней командир послал его проверить документы и фактический груз пришедшего в порт турецкого судна. Спицын не ограничился формальным отношением к заданию, а «вывернул турок наизнанку». В результате в трюмах судна были обнаружены три черкесских эмиссара, пробиравшихся к Шамилю и контрабандный груз для имама: сталь, сера, оружие. За проявленную бдительность и ревность к службе Спицын был поощрен и переведен на брандвахту в Николаев.
И тут-то разразился скандал. Когда в порт пришло очередное иностранное судно, Спицын отправился его досматривать и обнаружил груды контрабанды. На судно немедленно примчался таможенный аудитор некто Михайлов, который вначале пытался уговорить Спицына закрыть глаза на контрабанду, а затем стал угрожать расправой. Спицын в долгу не остался и, отлупив аудитора, выбросил его за борт. После этого тогдашний командующий флотом адмирал Грейг с подачи своей сожительницы Юлии (Лейки Сталинской из Бердичева), прозванной одноплеменниками «Николаевской Эсфирью», немедленно арестовал не в меру ретивого мичмана. Следствие длилось полтора года и, в конце концов, Спицын был осужден на два месяца в содержания в крепости. Спицыну просто повезло, так как именно в это время на Черноморском флоте произошла смена руководства, и ставший во главе флота адмирал Лазарев буквально вытащил мичмана из тюрьмы. После всего с ним происшедшего Спицын служил истово. И вот теперь ему предстояло доказать, что доверие, оказанное ему много лет назад адмиралом Лазаревым, было не напрасным.
…Тем временем, помимо начинавшегося шторма море заволокло еще и туманом, видимость стала практически нулевая. По воспоминаниям участников событий, уже в пяти саженях ничего нельзя было различить. К полудню туман начал несколько подниматься, и вскоре невдалеке на горизонте удалось различить четыре неясных контура судов.
– Кто такие, наши или турки? – до боли в глазах крутил окуляр зрительной трубы капитан-лейтенант Спицын – Как нельзя некстати этот чертов туман! Первоначально командир фрегата капитан-лейтенант Спицын принял турецкие фрегаты за вернувшуюся из-под Синопа эскадру Нахимова. По этой причине «Кагул» продолжал штормовать под теми же парусами. Но каково было удивление экипажа, когда туман внезапно рассеялся и буквально в 400 саженях от «Кагула» обнаружились четыре турецких фрегата, идущих на него полным ветром. Минута промедления, и наш фрегат должен был очутиться между турок, шедших двумя колоннами. Попасть же в два огня – это самое худшее, что только может случиться в бою!
Медлить было нельзя ни секунды, требовалось сделать все, чтобы уйти от преследования и сообщить в Севастополь об обнаружении турецких военных судов. Противники опознали друг друга почти одновременно.
– О, черт! Попробуем выкрутиться! Хотя бы я не дал за нас сейчас и стертого пятака! – глянув на командира, передернул плечами вахтенный начальник лейтенант Забудский.
– Турки явно идут на прорыв в Синоп! – констатировал Спицын. – Соотношение один к пяти, значит, в недостатке мужества нас упрекнуть никто не посмеет. Ворочаем на ост! Будем отходить к своим! Орудийные порты отдраить, пушки к пальбе изготовить!
На «Кагуле» тотчас же сыграли боевую тревогу и, несмотря на штормовой ветер, мгновенно поставили все паруса. «Любо было смотреть на молодцов матросов, понимающих всю серьезность положения, быстро и отчетливо, без суеты и в строгом молчании исполнявших каждый свое дело» – вспоминал впоследствии об этих минутах Спицын.
– Каким курсом отходим? – озабоченно спросил вахтенный лейтенант. Командир «Кагула» глянул вверх на развевающийся вымпел:
– Ветер зюйд-вестовый. На сей румб и ложиться! Пойдем чистым фордевиндом. Играть постановку всех возможных парусов! Ну, а если не повезет, будем драться на хуже старика «Меркурия»!
– Рулевые! Ложиться на курс чистый зюйд-вест! – скомандовал Забудский.
– Есть чистый зюйд-вест! – отрепетовали рулевые и что есть силы, завертели штурвальное колесо.
Фрегат накренился, затем на развороте его бросило из стороны в сторону. Штурвал неожиданно для рулевых крутнулся без всяких усилий вправо, затем влево. Матросы с ужасом глядели на вертевшееся во все стороны колесо. От резкого маневра окончательно сломался баллер руля.
– Дело дрянь! – почесал голову Спицын. – Надо ж, как угораздило в самый неподходящий момент лишились руля!
– Что будем делать, Александр Петрович? – с тревогой в голосе обратился к нему Гриша Забудский.
– Будем управляться одними парусами! – отозвался командир. – Что же еще нам остается!
– Мыслимое ли это дело при такой-то погоне?
– Разумеется, немыслимое, но мы же русские! Да и другого выхода у нас просто нет!
– К постановке парусов! – голос вахтенного начальника был особенно звонок и взволнован.
Залились трелью боцманские дудки. Палуба содрогнулась от топота матросских ног.
В одну минуту на фрегате закипела молодецкая авральная работа. «Любо было смотреть, – пишет очевидец, – на молодцов матросов, понимавших всю серьезность положения, быстро и отчетливо, без суеты и в строгом молчании исполнявших каждый свое дело». На руку нашим сыграло и то, что турки, внезапно обнаружив в разводьях тумана неизвестный фрегат, сами пребывали
в полном недоумении. Пока на неприятельских судах ждали сигналы с флагмана, «Кагул» успел поднять все паруса и, глубоко зарываясь носом в пенистые волны, помчался мимо так ничего и не успевших понять турок. Только тогда турки поняли, что случилось. На их судах поднялся страшный гвалт. Полоская парусами, фрегаты, ложились в разворот, чтобы начать преследование. Но это удалось только флагману. Остальные потеряли ветер, а вместе с ним и ход. Впрочем, и преследование флагманом продолжалось недолго. Спустя каких-то полчаса, заметив, что турецких фрегатов не отстает, Спицын рискнул, он решительно подвернул фрегат до полного фордевинда и теперь все только молились, чтобы мачты и паруса выдержали неистовый напор ветра. Теперь «Кагул» не мчался, а буквально летел над волнами.