льные не сопротивлялись. В полночь «Бессарабия» возвратилась к эскадре Нахимова с захваченным турецким пароходом «Меджари-Теджарет». Приз был оставлен при эскадре, так как Нахимов нуждался в пароходах. Интересно, что команда парохода, состоявшая из англичан (вся машинная команда), итальянцев, египтян и турок, с удовольствием выполняла приказы наших офицеров и не возражала против службы под Андреевским флагом. Когда же пароходному интернационалу было объявлено, что труд будет щедро оплачен звонким российским рублем, энтузиазму команды не было предела.
Шкипер парохода, пожилой египтянин, в тапках на босую ногу, оказался на редкость словоохотлив и за пару империалов с удовольствием рассказал не только о перипетиях своей жизни, но и о том, что в Синопской бухте сейчас стоят два турецких фрегата и два корвета, а кроме того ожидается еще приход целой эскадры.
– Кто во главе эскадры? – допрашивал капитана знающий турецкий язык старший адъютант Нахимова Феофан Остено.
– Говорят, что прибудет известный алжирец Осман-паша, но пока главным победоносный Гуссейн-паша!
Нахимов кивнул головой. Об этом турецком адмирале он был давно и хорошо наслышан.
– Насколько сильная эскадра? – спросил вице-адмирал через адъютанта Остено, который прилежно исполнял роль драгомана.
– Говорят, там собрали все лучшее, чем владеет великий падишах вселенной, и горе тем, кто дерзнет встать на пути его победоносного флота!
– Ладно-с! – махнул рукой Нахимов. – Цыплят, как известно, считают по осени, а сейчас как раз осень, так что считать будем скоро!
После этого египтянин долго горестно вздыхал, закатывал к небу глаза и успокоился только тогда, когда получил третий золотой.
Оставшись в салоне с капитаном 2-го ранга Барановским, вице-адмирал сказал ему доверительно:
– Я не слишком верю, что султан решился загнать в Синоп весь свой линейный флот, оставив без прикрытия Босфор. Однако то, что вспомогательная эскадра турок может быть весьма многочисленна, вполне допускаю!
– В любом случае мы не должны позволить ей покинуть Синоп, а то, поди, потом ищи-свищи по всему Черному морю! – выразил свое мнение Барановский.
– Хорошо бы нам передвинуться поближе к Синопу. Однако пока нет верных сведений о главных силах турок, мы должны держаться в середине моря! – задумчиво покачал головой Нахимов, облокотившись на раскатанную зее-карту.
Из воспоминаний лейтенанта А. Де-Ливрона: «Непривычному глазу даже страшно наблюдать, как иногда огромная волна в виде гигантской стены направляется к кораблю с готовностью его накрыть и затопить, но в действительности она только нежно подойдет под его корпус и потом высоко, высоко поднимет его на гребень следующего вала. Иногда бывало жутко без свидетелей смотреть на эти страшные валы; вот так и, кажется, что сейчас тебя море поглотит и ты навсегда исчезнешь, как ничтожная, никому не нужная былинка… Ночью качка бывает особенно ощутительна, когда кругом не все спокойно, т. е. когда вы слышите, как над вами по палубе матросы перебегают от снасти к снасти, или когда у вас почти под боком падает стул или какая-нибудь тяжелая вещь. Самая качка действует на вас тогда интенсивнее, и вы ни за что не заснете, как бы ни были утомлены. Иногда качка вдруг поднимется ночью, и вы просыпаетесь от сильного толчка волны о корпус судна или же опять-таки от падения чего-нибудь около вас. Бывает, что со стола летят не закрепленные с вечера вещи, и вы в полудремоте ленитесь встать, чтобы положить вещь на место. Падение посуды в буфете во время качки не извиняется буфетчику, а напротив, усугубляет его виновность в небрежности. На военном корабле малейшая вещь должна быть непременно хорошо прикреплена или заставлена, чтобы она не трогалась с места во время качки. Мне помнится, что после моего 5-летнего плавания я позже долго не мог привыкнуть на берегу к мысли, что в квартире уже не надо оберегать вещей от падения в качку. Этот инстинктивный страх еще долго оставался у меня, как простая привычка.
Просыпаясь на корабле ночью, обыкновенно стараешься прислушиваться к тому, что делается наверху и кругом. Подчас сквозь раскрытый люк слышишь голос вахтенного начальника: “Куда влево пошел? Держи хорошенько на румбы”, или же, если корабль плывет вблизи берегов, где много бывает встречных судов, вдруг раздастся команда: “Вперед смотреть хорошенько!” – и вслед за тем с бака отвечают сиплым, сдавленным голосом, будто из-под воды: “Есть, смотрят!” Все это старые, слишком знакомые картины, и всюду oни повторяются.
Что касается укачивания матросов, то они, в силу необходимости, гораздо легче привыкают к качке, чем изнеженные воспитанием офицеры. Брезгливые не так скоро приспособляются, потому что они часто в это время не переносят никакого запаха – будь то духи или прогорклое постное масло; все это сильно действует тогда на нервную систему и легко вызывает тошноту. Есть во флоте много таких, которые всю жизнь проводят в море, а к качке все-таки не могут привыкнуть».
Минуло еще три штормовых дня. Корабли все так же швыряло на пенных валах, свистел в вантах ветер да надрывно гудели над головой штормовые стакселя. После очередной бессонной ночи Нахимов утром спустился было к себе в каюту, как в дверь лихорадочно постучали.
– Слушаю-с! – крикнул еще не успевший снять шинели вице-адмирал.
В проеме двери появилась голова адъютанта лейтенанта
– Ваше превосходительство, наверху слышны выстрелы пушек!
Через минуту Нахимов был уже на шканцах. Капитан 2-го ранга Барановский торопливо доложился:
– Только что с веста слышалась прерывистая орудийная пальба!
Нахимов прислушался. Кроме воя ветра, ничего слышно не было. Вопросительно глянул на Барановского. Тот пожал плечами:
– Только что стихла!
Офицеры и матросы с тревогой вглядывались в туманный горизонт. Что же там сейчас происходит? Особенно сильно выстрелы встревожили Нахимова.
– Думаю-с, что это Корнилов встретил турецкий флот и завязал с ним дело! – говорил он, нервно расхаживая по шканцам.
Было 11 часов утра 5 ноября 1853 года, и доносившиеся выстрелы были отзвуками боя «Владимира» с «Перваз-Бахри».
Как это часто бывает в море, в самый нужный момент погода резко переменилась, причем не в лучшую сторону. Теперь, когда сильный попутный ветер был бы как раз кстати, шторм внезапно стих и нахимовская эскадра попала почти в полный штиль.
– Эко нам царь морской удружил! – сокрушались на корабельных шканцах вахтенные начальники. – То кувыркал с ног на голову, будто очумелый, а тут некстати смилостивился вдруг!
– Ни дать ни взять царь Черномор нынче у турок в услужении! – отвечали им раздосадованные командиры.
На шканцах «Императрицы Марии» нервно расхаживал Нахимов. Время от времени он поглядывал на растянувшуюся эскадру и молча качал головой.
Нахимов сигналом подозвал к себе «Бессарабия» и взятый ею призовой пароход, который еще не успели увести в Николаев. Хоть в этом повезло!
«Бессарабии» Нахимов приказал взять на буксир «Императрицу Марию», а призовому – «Чесму» и идти по направлению выстрелов.
Колеса обоих пароходов молотили воду на пределе возможного, из труб летели искры, но буксировка шла все равно очень медленно.
К часу дня, когда ценой неимоверных усилий два линейных корабля одолели семь миль, стрельба стихла. Тащиться дальше было уже бесполезно.
– Отставить буксировку! – махнул рукой Нахимов. – Будем опять собираться до кучи! Все одно, куда спешили – туда опоздали!
Как оказалось позднее, услышанные выстрелы были боем «Владимира» с «Перваз-Бахри».
Лишь задувший к вечеру ветер дал возможность наполнить ветром паруса. Уже в сумерках с марсов внезапно закричали сразу несколько впередсмотрящих:
– Прямо по курсу многочисленные огни!
– Отдраить орудийные порты и изготовиться к ведению огня! – отреагировал Нахимов.
Лейтенант Остено подал ему зрительную трубу. Облокотившись на планширь, вице-адмирал стал разглядывать обнаруженные огни.
Немного позже вдали обозначились корабельные мачты.
– Это Новосильский! – выдохнул Нахимов и резко сложил тубус зрительной трубы.
Еще четверть часа, и уже невооруженным взглядом стали различимы корабли эскадры контр-адмирал Новосильского.
Получив от Корнилова указания, где найти Нахимова, Новосильский рассчитывал соединиться с ним через несколько часов. Осман-паша к этому времени давно ушел к Пендераклии. Тем временем наступила ночь. И вот везение – именно ночью Новосильский чисто случайно вывел свою эскадру прямо на корабли Нахимова. Причем там, где совсем не ожидал его обнаружить. Радость от ночного рандеву на обеих эскадрах была большая.
Сам Новосильский немедленно прибыл для доклада Нахимову на борт «Императрицы Марии». Командующие, поприветствовав друг друга, обменялись новостями.
В нескольких фразах Новосильский сообщил, что прошел вдоль всего побережья Румелии, но турок нигде не обнаружил – судя по всему, их флот успел скрыться в Босфоре.
– С остановленного валахского судна мне сообщили, что пять дней тому назад три больших турецких парохода пошли с войсками в Трапезунд!
– Кто же тогда палил? – осведомился Нахимов.
– Палил Корнилов! – улыбнулся Новосильский и вкратце рассказал Нахимову о бое «Владимира» с «Перваз-Бахри».
В свою очередь Новосильский впервые узнал от Нахимова, что объявлена война с Турцией, и сразу же зачитал манифест на кораблях своей эскадры. В 9 часов утра, оставив Нахимову линейные корабли «Ростислав», «Святослав» и бриг «Эней» и присоединив к своей эскадре потрепанный в штормах «Ягудиил» и бриг «Язон», Новосильский направился к Севастополю. Для починки и пополнения угля туда же подымила и «Бессарабия».
Павел Степанович вновь остался один неизменным стражем Черного моря с эскадрой из пяти 84-пушечных кораблей, двух фрегатов, одного брига и одного парохода, беспрерывно несших второй месяц тяжелую крейсерскую службу в бурное время года и при несомненной наличности вблизи турецкого флота.