От перенапряжения стволов на «Ростиславе» все же в клочья разорвало несколько пушек, но и урон турок от ростиславовских пушек был огромен.
Во время артиллерийской дуэли с «Фейзи-Меабудом» одна из турецких гранат попала прямо в орудие «Ростислава», разорвав его, пробила палубу и подожгла пороховой кокор.
– На гондеке пожар! – закричал вахтенный начальник лейтенант Гусев.
К горящему кокору кинулись матросы во главе с мичманом Сашей Житковым. Ведрами залили горящий кокор. Вокруг разбитой пушки вповалку десятки людей, обожженных и раненых. Стоны, крики, мат.
– Горит крюйт-камера! – раздался чей-то отчаянный крик.
Все бывшие на палубе обернулись. У входа в открытый люк крюйт-камеры полыхал огонь. Это горели вывороченные гранатой палубные доски. Теперь судьбу огромного линейного корабля решали какие-то мгновения, ведь достаточно было одной искры, попавшей в открытые бочки с порохом, чтобы «Ростислав» взлетел на воздух.
– За мной, кому жизнь не дорога! – первым бросился в вихрь пламени мичман Колокольцев.
Из хроники сражения: «Каленое ядро или граната, ударив в одно из средних орудий корабля “Ростислав”, разбило палубу и бимс и зажгло кокора и занавесь, находившуюся для ограждения подачи картузов нижнего дека и прямо против разбитого орудия случившуюся, причем 40 человек нижних чинов было раненых и обожженных, ибо, кроме прислуги орудия, пострадали столпившиеся кокорники и прислуга орудия верхнего дека, над разбитым находящегося. Происшедший таким образом пожар немедленно был погашен, но горящие занавеси попадали в люки крюйт-камерного выхода. Некоторые люди из назначенных в крюйт-камеру, опасаясь за последнюю, бросились к дверям, но мичман Колокольцев запер двери, велев накрыть люк и клапаны, и с хладнокровием принялся тушить попадавшие и тлеющие обрывки занавеси».
Когда все было кончено и опасность прошла, чумазого Колокольцева обнял командир «Ростислава» Кузнецов.
– Ты, Николенька, видать, в рубашке родился, а вместе с тобой и все мы!
Корпус линейного корабля сотрясался от выстрелов. Бой продолжался.
Из воспоминаний участника событий: «Здесь будет уместно привести, со слов очевидца, рассказ о покойном Родионове (старший штурманский офицер на “Париже”), как один из многочисленных эпизодов, характеризующих поведение наших офицеров во время сражения. Мичман (ныне флигель-адъютант, капитан 1-го ранга) Н.Г. Ребиндер, командуя верхнею батареею на “Париже”, получил с юта приказание адмирала – сосредоточить орудия на бывшую под мечетью береговую неприятельскую батарею, сильно бившую корабль в корму. В это время трапы на ют были сняты. Не имея возможности видеть со шканец направления батарей за дымом от орудий нижних деков, Ребиндер просил Родионова, стоявшего на левой стороне юта, указать направление. В эту минуту неприятельское ядро попало в катер, висевший на боканцах, осыпало щепками Родионова. Обтирая одною рукою лицо от крови и щепок, Родионов протянул другую руку по линии к батарее, чтобы означить направление, – но в тот же момент ядро оторвало руку и бросило ее… Родионов зашатался и упал. После сражения Ребиндер, считая себя невольным виновником несчастия с героем-товарищем, поспешил навестить раненого и нашел его по обыкновению веселым и любезным, невзирая на только что перенесенные две мучительные операции. Родионов все еще чувствовал оторванную руку: ему казалось, что он шевелит пальцами… В числе несчастных жертв разрыва орудия на “Ростиславе” находился матрос Антон Майстренко, коему при разрыве были выжжены оба глаза. Во время продолжительного пребывания его в севастопольском госпитале единственным его утешением были воспоминания подробностей той блестящей победы, за которую он поплатился своим зрением. Воодушевленный рассказ его живописно рисует картины синопского пожара. “А Нахимов! Вот смелый, – с восторгом восклицал Майстренко, – ходит себе по юту, да как свистнет ядро, только рукой, значит, поворотит: туда тебе и дорога… И ходит он по верху, и приказание такое дал: покуда не будет повеления, чтобы паруса не убирали, а на гитовы, значит, подняли. Такая у него думка была, как пошлет на марс – там человек восемьдесят на одну мачту идет, от того три реи и букшварок, на которых паруса убирать нужно, – да по вантам, так тут-то только и бить народ. Того, видно, и турок смотрел, оттого все картечью паруса дырявил; одначе плохо. Мы как шпрюйты (шпринги) завезли с кормы, а там кабельтов с носу и ошвартовались так, чтобы корабль никакого движения не имел, а стоял как бы батарея, а тут еще бог дал как баркасы, то шпрюйты завозили, так ни одного не положили бы наших. А он сыплет… Боже мой!.. Сыплет, да и шабаш. Ну, одначе, смотрим – и у нас красный флаг на бом-брам-стеньге, значит, открыть огонь Черноморскому флоту. Тут уж как зачали жарить наши, такой калечи понаделали, что и не дай господи! Два фрегата наши, “Кагул” и “Кулевчи”, все на часах ходили от косы до косы; а мы действовали: какому кораблю ихнему мачты посбивали, какой на бок положили, а другой и совсем взорвали – и шабаш. Выходит так, что один на одно спотыкается; часом запалишь фрегат или бриг, а тут еще ядрами начнем насаживать: смотрим – упадет на другой и тот запалит. Такой пожар сделался: беда! Огонь, дым, – чисто всю бухту как жаром хватило, а ветер все в город подносит, все в город подносит, и звук такой пошел, что некоторых матросов у пушки позаглушил…»
Крайние суда левого фланга турецкой боевой линии находились под непрерывным обстрелом орудий «Ростислава», стоявшего в нескольких кабельтовых от мыса Киой-Хисар. Первые выстрелы его были направлены против фрегата «Низамие», корвета «Фейзи-Меабуд» и береговой батареи № 6.
– Как говорит, наш незабвенный Павел Степанович, «взаимная помощь друг другу есть лучшая тактика»! – поднял кверху назидательно указательный палец капитан 1-го ранга Кузнецов, оборотясь к своему старшему офицеру лейтенанту Гусакову. – А потому, прежде всего, поможем «Трем святителям». Велите оставить пока в покое турецкие суда и направьте весь огонь на береговую батарею, которая донимает Кутрова!
Из хроники сражения: «Старший офицер “Ростислава” лейтенант Николай Гусаков, выказавший “отличную храбрость и мужество по всем частям управления кораблем”, повернул корабль левым бортом прямо против батареи № 6, и комендоры “Ростислава” обрушили на нее огонь своих орудий. Благодаря своевременной поддержке “Ростислава” на корабле “Три святителя” в это время успели исправить шпринг, а батарея № 6, до этого сильно вредившая “Трем святителям”, замолчала».
После расправы с батарей «Ростислав» помогал громить фрегат «Низамие», являвшийся главной опорой неприятеля на его правом фланге, а когда на последний перенес весь свой огонь развернувшийся на шпринге «Париж», «Три святителя» и «Ростислав» начали обстрел корвета «Фейзи-Меабуд». Под огнем нашей корабельной артиллерии его орудия одно за другим замолкали. А спустя какие-то полчаса несколько метких попаданий «Ростислава» завершили дело: «Фейзи-Меабуд», обрубив цепь, бросился к берегу и стал на мель невдалеке от того места, где уже покоился флагман турецкой эскадры «Ауни-Аллах». Но разбитый корвет все еще продолжал огрызаться.
Однако вскоре пальба с «Фейзи-Меабуда» стихла окончательно, а еще через некоторое время корвет запылал. Капитан Ицет-бей возглавил спасение турок с разбитого корвета. «Фейзи-Меабуд» был одним из последних судов турецкой эскадры, прекратившим сопротивление русским кораблям.
Со своей задачей «Ростислав» справился вполне. Но и нашему кораблю тоже досталось – фрегаты «Низамие» и «Дамиад» палили по нему до половины четвертого пополудни, пока не были взорваны. После этого корабль вел уже перестрелку с береговой батареей № 6 и к четвертому часу дня срыл до основания эту осточертевшую всем батарею.
От сильного огня неприятельских судов и береговой батареи на «Ростиславе» было много раненых. В кубрик, где находился штаб-лекарь А. Белоусов, приносили все новых матросов с батарейных палуб. Однако огонь «Ростислава» не ослабевал. «Корабль этот, – писал Нахимов, – при значительном числе раненых продолжал действовать так же хорошо, как и при начале боя».
Отбой на «Ростиславе» пробили лишь в 17-м часу.
Впоследствии историки подсчитают, что наибольшая скорострельность во время сражения была достигнута именно на «Ростиславе», в чем была первейшая заслуга артиллерийского офицера поручика Антипенко. Из каждого орудия действовавшего борта «Ростислава» было сделано от 76 до 130 выстрелов. На остальных кораблях в среднем было сделано от 50 до 100 выстрелов.
Глава тринадцатаяПоследние залпы
К исходу первого часа перешел перелом в сражении и боевая линия турецкой эскадры была окончательно расстроена. Фрегаты «Ауни-Аллах», «Несими-Зефер», «Дамиад», «Каиди-Зефер» выбросились на берег. От «Навек-Бахри» и корвета «Гюли-Сефид» остались к этому времени лишь плавающие обломки. «Посредине рейда, как громадные кресты над могилами, торчат мачты потопленного фрегата с реями поперек» – писал очевидец.
Крепко досталось и другим судам, над которыми поднимался дым пожаров. Однако турки продолжали оказывать сопротивление. Начальники, подбадривая матросов, кричали им о помощи из Босфора, которая вот-вот должна подойти. Некоторое время это позволяло удерживать турок у своих пушек. Против наших кораблей вели огонь к этому времени фрегаты «Фазли-Аллах», «Низамие», корветы «Фейзи-Меабуд», «Неджми-Фешан», пароходы «Таиф», «Эрекли» и береговые батареи № 3, 5 и 6.
Тем временем на горящем «Ауни-Аллахе» происходили события поистине драматические. Еще в начале боя Осман-паша получил тяжелое ранение ноги. Несмотря на это, он до последней минуты поединка «Ауни-Аллаха» с «Императрицей Марией» оставался наверху и командовал фрегатом. Когда же «Ауни-Аллах» приткнулся к отмели, Осман-паша пытался было навести на судне хоть какой-то порядок, а самому попробовать перенести флаг на какое-нибудь дерущееся судно. Но не тут-то было! Команда вышла из повиновения. Вчера еще робкие матросы-галионджи, которые дрожали при одном взгляде на своего адмирала, теперь с явным удовольствием плевались ему в лицо. Когда Осман-паша пригрозил им расправой и гневом султана, они и вовсе разъярились. Раненого Османа-пашу пинали ногами, харкали ему в лицо. Затем сорвали с плеч дорогую шубу,