Через какие-то полчаса турецкий флаг скрылся за горизонтом.
Поняв, что беглеца ему уже не догнать, Корнилов решил идти на помощь сражающейся эскадре.
– Поворачиваем на Синоп! – с досадой велел он.
На подходящих к эскадре пароходах офицеры и матросы кричали «ура». «Одесса» сбавила ход подле «Императрицы Марии». Корнилов, вооружившись рупором, беспокойно спрашивал у всех: «Здоров ли адмирал?» Выехавший на катере навстречу Корнилову командир «Константина» Ергомышев первый порадовал его:
– Слава богу, Павел Степанович жив!
Подле «Императрицы Марии» «Одесса» сбавила ход. Со шканцев линейного корабля начальнику штаба махал рукой Нахимов. Увидев наконец-то друга, Корнилов перебрался на «Марию» и сразу бросился обнимать Нахимова:
– Поздравляю вас, Павел Степанович, с победою, которою вы оказали большую услугу России и прославили свое имя в Европе!
Из воспоминаний Корнилова: «Мы могли наблюдать, как турецкие фрегаты один за другим взлетали на воздух. Ужасно было видеть, как находившиеся на них люди метались на горевших палубах, не решаясь, вероятно, кинуться в воду. Некоторые же сидели неподвижно, ожидая смерти с покорностью фатализма. Подойдя к нашему флагману “Мария”, мы переправились на сей корабль…»
Увидев Нахимова, Корнилов кричал ему издали:
– Браво, Павел Степаныч!
И махал приветственно фуражкой.
Лейтенант Барятинский, свидетель встречи Корнилова с Нахимовым, вспоминал: «Мы проходим совсем близко вдоль всей линии наших кораблей, и Корнилов поздравляет командиров и команды, которые отвечают восторженными криками ура, офицеры же машут фуражками. Подойдя к кораблю “Мария”, мы садимся на катер нашего парохода и отправляемся на корабль, чтобы его (Нахимова. – В.Ш.) поздравить. Корабль весь пробит ядрами, ванты почти все перебиты, и при довольно сильной зыби мачты так раскачивались, что угрожали падением. Мы поднимаемся на корабль, и оба адмирала кидаются в объятия друг другу, мы все тоже поздравляем Нахимова. Он был великолепен, фуражка на затылке, лицо обагрено кровью, новые эполеты, нос – все красно от крови, матросы и офицеры, большинство которых мои знакомые, все черны от порохового дыма…»
– Поздравляю вас, Павел Степанович, с победой! – обнял Корнилов пропахшего порохом и гарью Нахимова. – Вы оказали большую услугу Россия и прославили свое имя в Европе!
– Да ведь я тут при чем же? – вполне искренне удивлялся Нахимов. – Ведь это все команды сделали, а я только стоял на юте и смотрел-с!
– Команды? А команды кто так обучил – не вы ли?
– Нет-с, – покачал головой скромный Нахимов. – Это все дело рук Михаила Петровича Лазарева.
– Ах, скромник! Ах, какой вы скромник, Павел Степаныч! – тряс ему руку восторженный Корнилов. – Ну уж, так ли, иначе ли, а победа славная! Гораздо выше Чесмы победа! Что Чесма? Выше Наварина!
Вместе с Корниловым на борт флагмана поднялся и Бутаков, исполнявший должность его флаг-офицера. Узнав об обстоятельствах боя «Владимира» с «Перваз-Бахри», Нахимов так растрогался, что тут же сняв собственный, полученный еще за Наварин, Георгиевский крест, надел его на сюртук капитан-лейтенанта.
– Ты уже для меня георгиевский кавалер, а пока не пришлют твой из Петербурга, носи мой! – сказал он, расцеловав при всех храбреца.
Что касается фрегатов, то, получив сигнал Корнилова о соединении с эскадрой, «Кагул» и «Кулевчи» легли на курс зюйд-вест. В 14 часов 37 минут «Кулевчи» подошел к эскадре и лег в дрейф. Спустя десять минут по сигналу Нахимова «Оказать помощь поврежденному кораблю» капитан-лейтенант Будищев направил свой фрегат к «Трем святителям», но, заметив, что на «Императрице Марии» вот-вот может упасть перебитая мачта, встал под кормой флагмана и, помогая ему, открыл огонь по турецким фрегатам.
К 2 часам 30 минутам пополудни воды Синопской бухты приняли еще несколько турецких судов. Затонули транспорты «Фауни-Еле», «Ада-Феран» и купеческие бриги, которые, как оказалось, были гружены порохом, оружием и снаряжением для кавказской армии и горцев. Последним досталось хуже всего: оставленные бежавшими командами, они просто взрывались от снарядов и горящих обломков турецких судов. Пароход «Эрекли» выбросился на берег, спасаясь от обстрела русской артиллерии. «Бой в 2 часа 30 мин. почти прекратился, – записано в шканечном журнале линейного корабля “Три святителя”. – Правый фланг, не имея у себя ни одного противника, умолк, между тем как на левом были слышны изредка выстрелы с фрегата “Дамиад”, который, лежа на мели под прикрытием навалившегося на него фрегата “Низамие”, снова открыл огонь; мы и “Париж” по ним действовали, но в 3 часа все смолкло и бой был окончен совершенно: неприятельской эскадры не существовало».
Тогда же прекратили сопротивление и последние береговые батареи № 5 и 6, на которых к исходу сражения уцелело только несколько орудий. «Париж», «Ростислав», а также подошедшие позднее «Кагул» и «Кулевчи» добили эти батареи последними залпами.
Теперь вдоль берега на камнях лежали и горели девять судов, тогда как остальные уже перестали существовать.
«Неприятельские суда, брошенные на берег, – писал позднее Нахимов, – были в самом бедственном состоянии. Я велел прекратить по ним огонь, хотя они и не спускали флагов, как оказалось, от панического страха, которым были объяты экипажи…»
К 15 часам прекратилась всякая ответная стрельба с турецких фрегатов.
Затем еще в течение часа «Париж», «Три святителя», «Ростислав», «Императрица Мария» и «Кулевчи» продолжали еще время от времени стрелять, сокрушая последние очаги сопротивления. Прежде всего – береговые батареи, которые все еще вели огонь калеными ядрами. В это время загорелись турецкие суда у берега. Взрывы «Фазли-Аллаха», а затем «Неджми-Фешана» вызвали многочисленные пожары в турецкой части города. Жителей охватила паника. Еще в начале сражения губернатор Синопа Хуссейн-паша бежал на заранее приготовленных лошадях; его примеру последовали жители-мусульмане, и остались лишь греки, считавшие русских друзьями. Пожары никто не тушил.
Пожарам в городе способствовало и то, что береговая батарея № 3, наиболее сильная по числу и калибру орудий, находилась против турецкой части города, прикрывая ее. Поэтому большая часть наших снарядов и направлялась против этой батареи, отчего неминуемо пострадали и турецкие кварталы.
Историк Богданович пишет: «…Брошенные на берег неприятельские суда были в самом бедственном состоянии, и потому было приказано прекратить огонь. Из показаний пленных выяснилось, что только панический страх воздержал их спустить флаги, т. е. сдаться. На фрегате “Несими-Зефер” флаг был немедленно спущен, без сопротивления, по требованию проезжавшего мимо парламентера, посланного для объявления городскому начальству, что эскадра пришла для истребления военных судов, но не желает вредить городу. Транспорты и купеческие суда затонули от попавших в них снарядов; фрегаты “Фазли-Аллах”, “Низамие” и “Каиди-Зефер”, корвет “Неджми-Фешан” и пароход “Эрекли” – все были объяты пламенем; по-видимому, большая их часть была зажжена оставлявшими их командами. По мере того как огонь доходил до крют-камеры, суда взлетали на воздух. Взрыв фрегата “Фазли-Аллах” покрыл горящими обломками турецкую часть города. Это произвело сильный пожар, значительно увеличившийся от взрыва корвета “Неджми-Фешан”. Пожар продолжался во все время пребывания нашей эскадры в Синопе. В городе некому было тушить его: все жители разбежались. По словам г. Базанкура, парламентер, не найдя никого, вручил встретившемуся ему австрийскому консулу прокламацию командира русской эскадры».
О какой прокламации говорил австрийский консул, сказать сложно. На самом деле никаких прокламаций туркам ни Нахимов, ни Корнилов не писали и никуда не посылали.
Из всех наших офицеров на берегу в городе был только мичман Манто, знавший греческий и немного турецкий.
Нахимов инструктировал его кратко:
– Найди какого-нибудь местного начальника и предупреди, что мы пришли только уничтожить эскадру Осман-паши. Теперь же сражение кончено-с, а ежели кто пальнет по эскадре из города, то Синоп будет срыт до земли бомбардировкой! Разумеется, никого мы на самом деле бомбить не станем-с, но пригрозить на всякий случай надобно-с!
Причалив шлюпкой к берегу, Ваня Манто с саблей, на конце которой был завязан морским узлом белый платок, отправился на поиск местных начальников.
На рукаве у мичмана – белая повязка парламентера. В руках бумага от Нахимова – обращение к населению города, с рекомендацией немедленно приступить к тушению пожаров и восстановлению порядка. Русский адмирал гарантировал мир, но при этом предупреждал, что если прозвучит хотя бы один выстрел по его кораблям, он уничтожит город бомбардировкой.
Как город Синоп делился на две части. Первая, на западе, турецкая, окруженная крепостной стеной, за молом. Вторая – греческая, восточнее, за судоверфью. Во время сражения турки, боясь бомб и десанта, убежали все до единого, греки же остались. Поэтому летевшие в город обломки взрывающихся судов вызвали пожар, прежде всего, в обезлюдевшей турецкой половине. В своем предместье греки все пожары вовремя тушили.
Так никого из турок Манто найти и не сумел. Все разбежались. Навстречу парламентеру попалось только несколько греков.
Греки были потрясены, узнав, что офицер русского флота тоже грек. Так никого из турок и не найдя, Манто все же сумел отыскать австрийского консула Базанкура и вручил ему послание Нахимова, после чего вернулся обратно.
Так как в дальнейшем вокруг этого письма будет немало разговоров и споров, приведем его полностью. «Позвольте мне обратиться к вам, как к единственному европейскому представителю, флаг которого я вижу развевающимся в городе, чтобы вы известили власти несчастного города Синопа о единственной цели прибытия сюда императорского российского флота, Узнав, что турецкие корабли, которые постоянно направляются к абхазским берегам для возмущения племен, подданных России, укрылись на Синопском рейде, я был доведен до плачевной необходимости сражаться с ними, с риском причинить ущерб здешнем городу и порту. Я отношусь с симпатией к печальной судьбе города и мирных жителей, и только упорная защита вражеских кораблей и в особенности огонь батарей вынудили нас применит