Передернул плечами и ушел к себе.
Над кораблями нахимовской эскадры медленно поднимались черные флаги карантина. С высоты дворцового балкона Меншиков мрачно смотрел на стоявшую на внутреннем рейде эскадру под траурными флагами. От этого зрелища на его сердце становилось еще горше. Умом князь понимал, что впереди и флот, и Севастополь, и его самого не ждет ничего хорошего. Но траурный вид эскадры-победительницы терзал саму душу. Резко повернувшись, Меншиков покинул балкон. Прибежавшему на звон колокольчика лакею он велел:
– Зашторь окна темной портьерой и три дня не открывай!
Сам же сел за стол писать письмо императору.
В советское время историки много писали о том, что в карантин синопские победители были определены из зависти Меншикова: вот, мол, какой мерзопакостный царедворец, который все сделал из зависти к Нахимову. На самом деле, разумеется, ни о какой зависти речи никогда не шло. Наши моряки действительно контактировали с турками, а в Синопе перед уходом кораблей эскадры началась чума. Так что карантин был не только вполне законен, но и необходим. При этом Меншиков все же нарушил закон и вместо сорока узаконенных карантинных суток ограничился для победителей всего тремя. Получив доклад, что за это время на эскадре не заболел ни один человек, он своим приказом отменил карантин.
Доподлинно известно, что князь Меншиков был весьма недоволен текстом письма, которое Нахимов оставил в Синопе. Князь писал 21 ноября Нессельроде: «Я хотел бы видеть его иначе редактированным, но дело уже сделано». Впрочем, какие особые претензии могли быть здесь к Нахимову, который никогда не был дипломатом, но только моряком!
Что касается отсутствия победной эйфории у Меншикова, то таковой он действительно не испытывал. В отличие от большинства обывателей князь слишком хорошо был осведомлен обо всех политических хитросплетениях и понимал, что Синоп не останется без ответа Лондона и Парижа, которые только и ищут повода для нападения. Будущее виделось Меншикову не слишком радостным, а потому причин для веселья у него не было. Князь был уверен, что вмешательство великих держав в войну отныне неминуемо, и ничего хорошего от этого европейского вмешательства для России не видел.
Необходимо было думать о срочном восстановлении боеспособности флота – ведь предстоял долгий и серьезный ремонт поврежденных кораблей. Больше всего, до двух месяцев, надо было времени, чтобы привести в порядок «Три святителя», до трех недель требовалось «Императрице Марии» и «Ростиславу», и более двух недель остальным.
«После синопского дела, возвратясь в Севастополь, – писал Павел Степанович Нахимов, – каждый из нас постоянно был занят: готовились достойно встретить врагов драгоценной нашей отчизны».
Глава пятнадцатаяНаграды и интриги
Россия праздновала свой морской триумф.
«Вы не можете себе представить счастье, которое все испытывали в Петербурге по получении известия о блестящем синопском деле. Это поистине замечательный подвиг», – так поздравлял военный министр Долгоруков князя Меншикова.
Со всей России в Севастополь слали поздравления. Синоп породил и небывалый доселе в России стихотворный бум. Все газеты и журналы были буквально забиты стихами и поэмами, посвященными подвигу черноморцев. Престарелый поэт Вяземский слал Нахимову омытые слезами письма из Карлсруэ. Известный славянофил Аксаков в те дни восклицал:
– А Нахимов этот молодец, истинно герой русский! Я думаю, что и рожа у него настоящая липовая лопата!
Влиятельный и умный архиепископ Таврический Иннокентий, намекая на нерешительность князя Горчакова, советовал послать подобных Нахимову на Дунай, «который что-то крайне обмелел». Афоризм сразу стал популярен по всей стране.
В те дни близкий к высшим кругам Шевырев писал писателю Погодину: «Государь весел. Победы его развеселили. Война и война – нет слова на мир. Ото всей России войне сочувствие. Флигель-адъютанты доносят, что таких дивных и единодушных наборов (рекрутских. – В.Ш.) еще никогда не бывало. Крестовый поход. Государь сам выразился, что ему присылают Аполлонов Бельведерских на войну: в течение двадцати девяти лет он ничего подобного не видывал… Никогда еще мнения в Петербурге так резко не высказывались, как теперь. Русского тотчас отличишь от западника. Жертвовать все готовы. Есть движения, напоминающие двенадцатый год…»
Предприимчивый драматург Нестор Кукольник, не теряя времени даром, в несколько ночей написал пьесу «Синоп», которую тут же начали ставить по всем театрам России от Варшавы до Иркутска. Пьеса имела потрясающий успех. В конце ее публика вставала с кресел и кричала «ура»! Говорят, что балтийские моряки в театрах столицы, смотря на сцене подвиги своих товарищей, плакали от волнения.
Победителей при Синопе наградами не обошли, целый дождь орденов и чинов пролился на офицеров и матросов Нахимова. Император Николай был горд своим флотом, в точности исполнившим его волю и показавшим в очередной раз всему миру, что с Россией шутки плохи. Победу широко отмечали по всей России. В Севастополь шли бесчисленные приветствия и поздравления.
Адъютант Меншикова подполковник Сколков доставил в Гатчину, где тогда пребывал Николай I, послание князя: «Повеление вашего императорского величества исполнено Черноморским флотом самым блистательным образом. Первая турецкая эскадра, которая решилась выйти на бой, 18 ноября истреблена вице-адмиралом Нахимовым. Командовавший оною турецкий адмирал Осман-паша, раненый, взят в плен и привезен в Севастополь…»
Николай, читая донесение, едва не прослезился:
– Молодцы мои черноморцы! Я знал, что школа Михаила Петровича не пропадет даром!
– Ты, Сколков, прими за добрую весть от меня полковничьи эполеты. Надеюсь, что еще не раз порадуешь меня подобными новостями!
– Буду стараться, ваше величество! – щелкнул каблуками сияющий Сколков.
Император тем временем сел за стол и размашисто набросал на бумаге ответное письмо Меншикову, в котором просил его передать черноморцам, что он благодарит их за подвиги, «совершенные для славы и для чести русского флота».
– Адмиралу Нахимову будет от меня особый рескрипт! – объявил Николай I.
В особом рескрипте значилось: «Истреблением турецкой эскадры при Синопе вы украсили летопись русского флота новою победой, которая навсегда останется памятною в морской истории. Статут военного ордена Св. Великомученика и Победоносца Георгия указывает награду за ваш подвиг. Исполняя с истинной радостью постановление статута, жалуем вас кавалером Св. Георгия второй степени Большого Креста, пребывая к вам императорскою милостию нашей благосклонным. Николай».
Вице-адмирал Корнилов восторженно воспринял победу и писал 22 ноября жене: «Имею времени только тебе сказать, что 18 ноября произошло сражение в Синопе. Нахимов со своей эскадрою уничтожил турецкую и взял пашу в плен. Синоп город теперь развалина, ибо дело происходило под его стенами, и турки с судами бросались на берег и зажгли их. Битва славная, выше Чесмы и Наварина, и обошлась не особенно дорого: 37 убитых и 230 раненых. Офицеры все живы и здоровы, ранены только один мичман и два штурманских офицера и штурман убит. Я с отрядом пароходов пришел вначале и потому был свидетелем великого подвига Черноморского флота. Ура, Нахимов! М.П. Лазарев радуется своему ученику!..»
Спустя два дня он не менее восторженно писал старшему брату Александру: «…Нахимов 18 ноября задал нам собственное Наваринское сражение. Цвет турецких фрегатов и корветов (7 фрегатов и 3 корвета) и еще пароход на синопском рейде сожжены дотла. Батареи в числе 4 срыты под корешок. Город, к большому сожалению, сожжен, и за все это мы – за повреждениями в мачтах и реях. Мне удалось поспеть к битве с эскадрой пароходов и выбуксировать героев наших, так что теперь, несмотря на шторм, они все здесь и готовятся на новые подвиги. Было и пароходное дело, но, по несчастию, “Владимир” поврежден в машине, и потом я сидел на другом, с которого не мог догнать турку. Тот шел 10 узлов, а мы 8. На эскадре убит один офицер, и то штурманский, и ранен один мичман, но между нижними чинами до 40 убитых и 230 ранено, из последних много трудных…»
Командующий отрядом судов у кавказских берегов контр-адмирал Вукотич в связи с синопской победой писал Нахимову: «С сердечным удовольствием имею честь поздравить Ваше превосходительство с блистательным истреблением неприятельской синопской эскадры – великой грозы всего Кавказа… Быстрое и решительное истребление турецкой эскадры Вами спасло Кавказ, в особенности Сухум, Поти и Редут-кале; покорением последнего досталась бы в добычу туркам Гурия, Имеретия и Мингрелия».
В конце ноября 1853 года в бескрайних степях Ставрополья встретились два фельдъегеря. Первый, посланец Меншикова, спешил на Кавказ, чтобы сообщить наместнику и армии радостную весть о синопской победе, второй торопился в Севастополь с известиями о разгроме турецкой армии под Баш-Кадыкляром. Встретились фельдъегеря, обменялись новостями, расцеловались, подняли по чарке за русское оружие.
– Давай почаще так встречаться! – сказали друг другу и помчались каждый в свою сторону с радостной вестью.
Лейтенант князь Ухтомский привез из Петербурга приказ о награждении участников сражения. Самого Нахимова удостоили за Синоп ордена Святого Георгия 2-й степени – награда достойная. Но вице-адмирала орден особо не радовал. Нахимов переживал, что одержанная им победа явится поводом к всеевропейской войне и он станет ее невольным виновником. Вскоре после Синопского сражения в разговоре с лейтенантом Ухтомским, не участвовавшим в бою при Синопе, Нахимов увлеченно рассказывал о действиях моряков, но добавил в конце изменившимся голосом, что «…эта победа подвинет против нас войну, ибо англичане увидят, что мы им действительно опасны на море, и поверьте, они употребят все усилия, чтобы уничтожить Черноморский флот».
В сентябре 1854 года, когда огромная союзная англо-французская армия высадилась в Крыму, чтобы уничтожить флот и Севастополь, Нахимов по-прежнему считал себя виноватым во всех обрушившихся на Россию бедах. Уже знакомый нам лейтенант Ухтомский впоследствии вспоминал, как при обходе вице-адмирал вступил в разговор с раненым матросом, терпеливо ожидавшим, пока ему отрежут ногу. «“Ваше превосходительство, – сказал матрос, – а ведь это они нам за Синоп отплачивают!” “Правда, братец, за Синоп”, – ответил Нахимов. “Ну, уж и задал же я им Синоп!” – сказал матрос, сжимая кулак. Адмирал только вздохнул». Чувство невольной вины не покинет Нахимова до конца его жизни.