И удача сама пошла нам навстречу. Салаи, несмотря на свои четырнадцать, спутался со смазливым мальчиком-певчим из розового собора, возвышавшегося по другую сторону площади. Они без стеснения занимались амурными делами прямо в Дуомо и однажды случайно подслушали разговор двух священников, порицавших распутные миланские нравы. Приятеля Салаи чрезвычайно развеселило то обстоятельство, что, пока священнослужители возмущались порочностью миланцев, юные развратники в нескольких шагах от них резво всаживали друг другу под прикрытием шкафа с церковным облачением. Однако Салаи шикнул на дружка, желая разузнать побольше.
Один из монахов, Одотто, оказался ярым приверженцем Савонаролы, он уже заручился положительным ответом игумена на свое прошение перевести его во Флоренцию, в монастырь Сан-Марко. Все это Салаи с ликованием поведал нам, приукрасив свой рассказ множеством непристойных подробностей, но его нечестивое поведение впервые было встречено искренней похвалой и вознаграждено тугим кошельком. Дело стало лишь за небольшим маскарадом, который придумал и организовал в честь фра Одотто главный церемониймейстер герцогского двора.
Мальчик-певчий получил за услугу несколько дукатов, а Салаи взамен — его одежду. В ней он и столкнулся, будто случайно, с монахом, имея при себе сфабрикованное Леонардо послание. Салаи признался брату во Христе, что не находит себе места от стыда и огорчения. Дескать, отправляясь поутру в Дуомо, он нашел у парадных врат Кастеллы Сфорца пакет, вероятно, оброненный герцогским посыльным. Он не очень разбирается в таких вещах, но ему показалось, что письмо скреплено официальной печатью.
«Где же сей документ?» — поинтересовался Одотто. Салаи искусно разыграл смущение, ответив, что прячет его под рясой. При этом он признался, что не устоял перед искушением и вскрыл печать над паром, после чего прочел послание.
Фра Одотто поглядел на него с нескрываемым ужасом, но, когда Салаи выразил готовность вернуть письмо отправителю и понести заслуженное наказание, монах сгреб его за шиворот и поволок к себе в келью. Одотто, вероятно, рассудил, что, раз послание все равно уже прочтено, может быть, и ему не помешает ознакомиться с его содержанием. Салаи, в свою очередь, не удержался от того, чтобы выманить у церковника подходящее вознаграждение. Единственной ценностью монаха было небольшое распятие, украшенное самоцветами. Этот крест ему вручил отец, когда Одотто решил поступить в монастырь, но в Сан-Марко, куда теперь лежал его путь, такая роскошь не приветствовалась, а стало быть, была ему больше не нужна.
Заполучив ценный пустячок, Салаи перешел через площадь и явился к нам в Корте Веккьо с подробным отчетом. Можно было не сомневаться, что послание «герцога Il Moro высочайшему французскому монарху» дойдет по назначению, поскольку Леонардо включил в него крохотную, но очень существенную ссылку на Савонаролу. «Сын Лоренцо — отнюдь не Il Magnifico, — написал он от имени Лодовико. — У Пьеро де Медичи не достанет сил противостоять Вашему вторжению, и я искренне полагаю, что в настоятеле монастыря Сан-Марко Вы обретете друга». К письму Леонардо приложил рисунки устрашающих военных машин, спроектированных им в первые годы жизни в Милане, в том числе той громадины с четырьмя смертоносными серпами. Он всегда тяготел к подобным драматическим эффектам, мой Леонардо…
Узнав, что фра Одотто наконец отбыл из Милана во Флоренцию, мы с папенькой принялись исправно посещать каждую мессу Савонаролы. Приор продолжал проповедовать и после эпизода в Верчелли, но прыть свою поубавил и если решался прибегнуть к пророчествам, то только к прошлым, всем уже известным.
Он усилил нападки на Пьеро де Медичи, и паства благосклонно внимала им. Глава Флоренции меж тем выказал себя слабым и безвольным правителем, абсолютно несхожим со своим великим отцом. От всей души желая нашим планам успешно осуществиться, я все же не без трепета размышляла о судьбе знаменитого семейства. Джованни, правда, ничего не грозило: он жил в Ватикане под опекой Родриго. Дочерей Лоренцо предусмотрительно выдал замуж. Но что станется с сыном Джулиано? Где ему искать прибежища, когда придут времена бедствий и потрясений?
И вот однажды в воскресенье, когда Савонарола шествовал к своей кафедре в Дуомо, нам с папенькой почудилось, что в его зеленых глазках полыхает торжествующий огонек. Он отслужил латинскую мессу с поспешностью бегущего на пожар и без промедления приступил к проповеди. Для начала настоятель погрузился в долгое молчание, с высоты кафедры окидывая свирепым взглядом прихожан, заполнивших церковь.
— Се грядет! — возвестил он вдруг вздрагивающим утробным голосом. — Приспело! Пал меч разящий! Настигла нас Божья кара! Покайся же, Флоренция, пока не вышел срок! Облекись в белоснежные покровы очищения! Не промедли, ибо после поздно будет каяться!
Паства, уже попривыкшая к жутким прорицаниям Савонаролы, почуяла в его словах новую, неведомую доселе угрозу.
— Меня посетило видение! — выкрикнул приор. — Я узрел глазами откровение Господа нашего! Если вы тотчас не прибегнете к покровительству Святого Креста, на вас обрушится ужасное бедствие! И то будет вовсе не мор, чада мои! — неистово ораторствовал он, воздевая руки над головой! — Вас постигнет апокалипсис войны!
Среди собравшихся, за всю жизнь не изведавших, что такое война, пополз испуганный шепоток, послышались отчаянные вскрики.
— Господь выставил меня стражем над всей Италией, чтобы возвещать людям истину. — Савонарола на минуту смолк. Оцепеневшие прихожане тоже затихли, ловя каждое его слово. — Услышьте же ее! Вражеская армия вот-вот хлынет к нам через альпийские хребты! Вы все, верно, опасаетесь вторжения с Востока — со стороны турок? Так нет же! Сюда идет с севера могущественный король и ведет за собой орды наемников-живорезов, вооруженных огромными серпами!
Женщина, стоявшая рядом со мной, без чувств осела на руки мужа. Я стиснула папенькину руку: Савонарола наконец-то прочел фальшивку и заглотил приманку! «Могущественным королем с севера», грядущим сюда из-за Альп, был, конечно же, Карл Французский, а «огромными серпами» — Леонардова махина, снабженная гигантскими лезвиями.
Мы стали пробираться к выходу. В дверях я едва не столкнулась с высоким человеком в богатых одеждах. Пьеро да Винчи — это был именно он — лицом походил на карнавальную маску рук Леонардо: так его перекосило от страха. Он показался мне совсем стариком. От красоты юных лет в нем не осталось и следа, да от нашего возраста и не потребуешь особенной пригожести, тем более что тщетно пытаться угнаться за ней. Но мои глаза тотчас изобличили в нем приметы алчности и любовной скудости, избороздившие его черты, словно резцом, а теперь к ним прибавился еще и страх. Пьеро, как и прочие жители Флоренции, стал жертвой Савонаролы, стращавшего грешников геенной огненной — и, отныне, войной.
ГЛАВА 39
А король Карл с тридцатитысячной армией тем временем переправился через Альпы и вторгся в Милан. Если такой поворот событий и застиг врасплох подданных Il Moro — но только не нас, заговорщиков! — то сам герцог встретил захватчиков с распростертыми объятиями и услужливой казной. Невзирая на то, что французы не секли всех подряд пресловутыми «огромными серпами», они нагоняли страх невиданными доселе пушками, сея вокруг смерть и разрушение. Эти исполинские орудия, не в пример привычным баллистам, метали не обычные камни, а железные ядра. В одном только сражении при реке Таро полегли две тысячи венецианцев.
Ясно, что Савонарола бурно торжествовал. «Сбылось мое пророчество!» — провозгласил он с церковной кафедры, едва повсюду разнеслась весть о «короле с севера, нагрянувшем из-за Альп». Но как ни рада я была тому, что доминиканец угодил в нашу ловушку, мне было нестерпимо больно сделаться очевидицей окончательного краха Флоренции и наблюдать за судорожными метаниями Пьеро де Медичи.
Самонадеянный отпрыск Лоренцо решил, что встретит врага лицом к лицу и выторгует у него мир. Но, получив у Карла гнуснейший прием, он униженно согласился на все самые оскорбительные требования противника и с позором приплелся обратно во Флоренцию, чтобы объявить о своем поражении. Ворота Синьории буквально захлопнулись перед его носом, а негодующие флорентийцы забросали камнями и Пьеро, и всю его родню. Камнями! После этого отцы города предали семейство Медичи вечному изгнанию, и сородичи Пьеро, все до единого, утекли из Флоренции под покровом ночи, подобно ворам.
Но их постигло и худшее разорение. Толпы горожан ворвались в опустевший дворец Медичи и принялись разграблять его. Я силой заставила себя присутствовать при осквернении бывшего приюта красоты, покоя и знания, радуясь хотя бы тому, что мой возлюбленный не дожил до этого дня.
Через два дня Карл и его несметное войско бодро вступили в охваченную паникой Флоренцию. Сидя в разоренном городе, оплакивая моего дорогого Лоренцо, я находила некоторое утешение в обговоренной заранее переписке с Родриго. Своего посыльного я для пущей скорости щедро оделяла золотом.
Ваше Святейшество!
Довожу до Вашего сведения, что распираемый самонадеянностью Савонарола, дабы оправдать себя в глазах паствы, склонил голову перед французским завоевателем, приветствуя в его лице «орудие в руках Господа». «О великий король! — провозгласил он, пав на колени перед Карлом. — Наконец ты явился к нам! Ты — Божий посланник!»
Французский монарх выказал чрезвычайную снисходительность к флорентийцам. Впрочем, иного мы и не ждали: всем нам известно, что главным трофеем Карл мнит вовсе не Флоренцию, а Неаполь. За несколько недель вторжения к нам иноземной армии на улицах города умерло всего с десяток человек — не более, чем в обычные времена.
Но подлинной жертвой захвата стала душа Флоренции. Ее нещадно бичуют и топчут, ее гордость изорвана в клочья, ее республиканский статус аннулирован. Все надежды на спасение нашего города мы теперь возлагаем на Вас — оно целиком в Ваших руках.