Что касается особой сладости отношений при перекрестье процессионных функций, то она объясняется тем, что только перекрестье (в отличие от тождества) способно обеспечить подлинный и длительный процесс.
Пара с перекрестьем по процессионным напоминает альпинистов, идущих в связке. Партнеры перекрестно страхуют сильными сторонами своих натур слабые. При этом происходит не подмена, когда каждая из сторон, взвалив на себя из общего груза пусть двойную, но удобную для себя ношу, движется параллельно и независимо, а именно страховка, и каждый в связке проходит свою часть единого пути, только, в зависимости от участка, меняясь в роли ведущего и ведомого. Так, в связке, постоянно ведя и поддерживая друг друга, восходит пара житейских альпинистов на вершину горы, именуемой любовью-“агапэ”. Восхождение это длительное, и практически завершается только тогда, когда оба достигают максимума своих возможностей по процессионным функциям.
Боюсь, образ альпинистов создал излишне идиллическую картину отношений при “агапэ”. Чувство это сложное и ненависти при нем бывает не меньше, чем любви. Вторые функции совсем не радует необходимость идти в связке с заведомо слабым партнером. Третьи функции раздражаются при виде самонадеянности и прямоты Вторых, а, кроме того, достаточно болезненным оказывается для Третьих функций расставание по ходу дела с приросшим к телу “фиговым листом” (иронией, ханжеством, лицемерией, скепсисом), который худо-бедно, но защищал больное место. Одним словом, поводов для взаимной неприязни при “агапэ” бывает больше чем достаточно, и эйфория, с которой обычно путают любовь при данной “системе любви” испаряется через определенный срок точно так же, как и в других случаях.
Иное дело — приметы и результаты “агапэ”. Они неповторимы. Главная примера “агапэ” — динамичность. Для “эроса” характерна статика противостояния, для “филии” — статика отождествления. И только “агапэ” движется, движется от противостояния к тождеству. В конце долгого эволюционного процесса партнеры приходят к тождеству, но не к тому бесплодному тождеству, что наблюдается при “филии”, а тождеству высшего порядка, при котором нет уже деления на сильные и слабые стороны личности, обе процессионные функции предельно мощны и чувствительны.
Динамизм “агапэ” проявляется не только в отношениях между людьми, но и в существе захваченного этим чувством человека. Главная примета “агапэ” — влюбленный человек при ней МЕНЯЕТСЯ. Сам же механизм перемен заключен в благотворном воздействии Второй функции партнера на Третью функцию индивидуума. Это воздействие выпрямляет человека, доводя состояние Третьей до нормы; язва по Третьей постепенно исчезает и вместе с ее исчезновением увереннее в себе, спокойнее, гармоничнее делается человек.
При этом гармонизация личности обусловлена не только тем, что Третья начинает функционировать нормативно, но и тем, что освободившийся от язвы по Третьей человек уже не цепляется за мощь своей Первой функции и смягчает ее, смиряет ее агрессивность. 1-я Эмоция делается не столь истеричной, 1-я Физика — не столь прижимистой, 1-я Логика — не столь догматичной, а 1-я Воля соглашается поменьше тиранствовать. Дело в том, что избыточность Первой функции существует только в контексте ущербности Третьей и размеры избытка прямо пропорциональны размеру язвы. Сверхмощью Первой целиком покрывается слабость Третьей, поэтому об ущемленности последней очень точно можно судить по масштабам проявления Первой. Соответственно, гармонизация Третьей функции делает нормативной не только ее, но и напрямую зависящую от нее Первую.
Этого мало. Если наряду с процессом по процессионным функциям у партнеров имеется добротный результат по Первой функции, то приходит упоминавшаяся прежде “полнота жизни” (адекватность первых трех функций самим себе), которая заставляет во всю мощь говорить спавшую прежде Четвертую функцию. А это обстоятельство, в свою очередь, приводит к тому, что адекватность себе всех функций уничтожает иерархию их, переводя функции из вертикального положения в горизонтальное. Горизонталь функций, т. е. положение, при котором все функции равны, являются Вторыми и работают с максимальной отдачей — предел человеческих желаний, полная самореализация личности.
Вообще, по моим наблюдениям, главная проблема индивидуума, проблема контактности, уживчивости, добродушия и т. д. заключается не столько в удачливости или неудачливости данного природой психотипа, они все хороши, сколько в степени гармонизации личности (приходилось знавать очень неприятных “Пастернаков” и милейших “Аристиппов”). Поэтому вопрос гармонии, горизонтальной функциональности — главный воспрос человеческой жизни. Горизонталь функций — это переход в 25-й, безымянный психотип — единственно возможный путь эволюции человеческого характера не в худшую, а в лучшую сторону. Принадлежность к 25-ому типу — максимум и потолок психических возможностей человека.
Описать 25-то е составит труда. Он трудолюбив, чувственен, чувствителен, вдумчив, заботлив, ответственен, чуток, порядочен, одним словом, он — идеал человека, и какой стороной вы бы ни разворазивали его к себе, его поведение всегда будет эталонным. 25-ый — человек-мечта, средоточие всех достоинств, муж всех жен, жена всех мужей. У него один недостаток — ОН НЕ ВЛЮБЧИВ. 25-й — самодостаточен и жил бы анахоретом, если бы его функции, ставшие поголовно Вторыми, не требовали постоянного процесса и диалога. На этом его можно поймать. Но удержать нельзя. 25- й не влюбчив, а жалостлив, но жалость, в отличие от любви, имеет свои пределы. Поэтому роман с 25-м имеет ту особенность, что в нем нет равноправия, и подлинную страсть являет лишь одна из сторон, мучительно переживающая сочетание близости с неадекватной, по ее мнению, реакцией на подлинное чувство.
Но главное, 25-й чрезвычайно, фатально редок, дается часто с опозданием и на короткий срок. Достаточно сказать, что Гете достиг 25-го к 60-ти годам и потерял его почти сразу же, когда вино и время в своей дьявольской работе быстро и навсегда разрушили в нем внутреннюю гармонию…
Чтобы конкретно представить себе, как выглядит и что дает “агапэ”, обратимся к истории отношений между Антоном Чеховым и Лидией (Ликой) Мизиновой («Дюма»).
Некоторые современники Чехова считали, что в жизни его не было большой любви, и ошибались. Чехов любил и был любим, только роман его с Ликой Мизиновой протекал в специфической для “агапэ” их психотипов форме.
Они познакомились при необычных и в то же время характерных обстоятельствах. Когда Лика Мизинова впервые попала в дом Чеховых и Чехова повели с ней знакомиться, внезапно выяснилось, что гостья пропала, и ее лишь случайно обнаружили спрятавшейся за вешалкой. Казалось, чего было бояться этой необычайно красивой девушке при встрече с еще в ту пору молодым и лишь начинавшим приобретать известность писателем? А секрет в 3-й Воле Лики.
“Мещанин”, вообще чувствующий себя не очень уверенно в любой обстановке, теряется на чужой, незнакомой территории. В присутствии большого числа новых людей, особенно, если они имеют заметный общественный вес. Изначальное ощущение враждебности мира в такой ситуации обостряет у 3-й Воли чувство опасности, сеет в трусоватой душе “мещанина” панику и мысли о бегстве как самом удобном решении проблемы. Параллельно к конфузу с Ликой Мизиновой можно привести пример конфузливости Петра I, который, придя на прием к курфюстине Брандербургской и обнаружив, что она встречает его всем семейством, закрыл лицо руками и бежал.
Однако, как бы там ни было, знакомство Чехова и Мизиновой состоялось, время делало их отношения все теснее, но сам роман начался лишь три года спустя после их знакомства. Переписка между Мизиновой и Чеховым — единственное полновесное свидетельство их любви, и тот, кто хотел бы проследить ее историю во всех тонкостях и нюансах, должен обратиться непосредственно к ней. Мы же ограничимся лишь несколькими цитатами.
Роман между Чеховым и Мизиновой, а, толкуя ситуацию расширительно, роман между “Чеховым” и “Дюма” лучше всего охарактеризовать как роман-хихиканье. Оба по своей 1-й Физике — люди жизнерадостные, веселые; Чехов по 2-й Воле и 3-й Эмоции склонен был к добродушному иронизированию, Лика по 2-й Эмоции и 3-й Воле так же не чуждалась шутки, хотя и с известной долей яда. Поэтому общий шутливый тон, которым они окрасили свои отношения, был достаточно удобен для обоих. Иное дело, что когда отношения вступили в ту фазу, которая требует открытой речи, они так и не смогли преодолеть эту хихикающую интонацию и прямо слово “люблю” никогда не было произнесено.
Трагизм “агапэ”, где, как в данном случае, перекрещиваются процессионные Воля и Эмоция, заключается в том, что у одного хватает духу (2-я Воля) для произнесения заветного слова, но оно отсутствует в его словаре (3-я Эмоция). Тогда как другому известно это слово (2-я Эмоция), но не хватает духу его произнести (3-я Воля). Так, хихикая, и двигаются обычно навстречу друг другу “Чехов” и “Дюма”, в пути мучительно пополняя словарь и собираясь с духом. И на вопрос удастся ли им до такой степени сблизиться, что придет черед открытого выражения чувств — однозначно ответить нельзя.
Динамика и специфика “агапэ” при данной комбинации хорошо просматривается в переписке Чехова и Мизиновой. Сначала она написала ему в присущем себе несколько манерном, но эмоционально открытом стиле. Он ответил в своей манере: спокойно, суховато, иронично. Она обиделась и написала: “Ваши письма, Антон Павлович, возмутительны. Вы напишете целый лист, а там окажется всего только три слова, да к тому же глупейших”. Упрекнув Чехова в эмоциональной неадекватности, Мизинова по слабохарактерности все-таки не решилась настаивать на своем стиле выражения и несколько снизила тон, хотя и не сделала его тождественным Чеховскому хихиканью. Так они и переписывались, говоря о своей любви лишь в шутовской, ехидной манере, хотя и не без взбрыкивания с ее стороны: “Право, я заслуживаю с Вашей стороны немного большего, чем то шуточно-насмешливое отношение, какое получаю. Если бы Вы знали, как мне иногда не до шуток”.