тама, позволяющая оказывать воздействие на мир, пребывает в каждом слоге японской фонетической азбуки, поэтому овладевший надлежащим словоупотреблением обретает возможность воздействовать на мир. Помните уже цитированные мною слова средневекового поэта Ки-ноЦураюки о том, что слово движет миром? Эта кажущаяся простым поэтическим преувеличением формула обретает в свете изложенного выше учения о котодама вполне конкретный прямой смысл. Отсюда и представление о духовной силе древних молитвословий норито, в которых нельзя изменить ни слова, иначе весь эффект, скажем, от «Слов великого очищения» пропадет или же, в худшем случае, будет вообще обратным.
Отсюда оставался только один шаг до вывода, который сделали раньше и индийские, и еврейские мистики — священный текст имеет кроме явного еще и тайный смысл, который можно понять, исходя из мистического значения составляющих его знаков. Знаменитый аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес в своем эссе «Оправдание каббалы» (1932) точно подмечает то главное условие, которое делает подобное мистико-фонетическое истолкование возможным:
Суть допущения (на котором основывались каббалисты) сводилась к представлению о Священном Писании как об абсолютном тексте, в котором доля случайности практически равна нулю. Прозрение замысла Писания чудом ниспослано тем, кто заполняет его страницы. Книга, в которой нет места случайному, формула неисчислимых возможностей, безупречных переходов смысла, ошеломляющих откровений, напластований света. Можно ли удержаться от соблазна снова и снова на все лады перетолковывать ее, подобно тому, как это делала каббала?
Именно как боговдохновенный текст, в котором нет случайных знаков, по крайней мере в важнейших понятиях и именах богов, стали воспринимать многие приверженцы «древнего синто» его «священное писание» — «Кодзики». Рядом с академической филологией Мотоори Норинага, стремившегося через всемерное изучение и сопоставление старинных текстов понять истинный смысл древних слов, приверженцы мистической филологии полагали, что настоящее значение слова — это объединяющая производная тайных смыслов исходных слов-кирпичиков, которые и образуют «большое» слово.
Вот два примера толкования уже хорошо известного нам слова Такамахара ("Высокая Равнина Неба"). Первое из них принадлежит Ямадзаки Ансаю, приверженцу общепринятой филологической традиции:
Выражение «Высокая Равнина Неба» — Такамахара наиболее важно в синто. Иногда оно указывает на небо, тогда как в некоторых случаях им обозначают императорский трон, а бывает, что так называют сердце человека или даже место, где находится святилище. Кажется, что они указывают на разное, но суть всего этого едина — это место обитания ками.
Второе же истолкование было сделано основателем Оомотокё — Дэгути Онисабуро, унаследовавшим и систематизировавшим «науку о котодама». Поскольку цитата слишком велика, позволю себе изложить ее своими словами:
Понятие Такамахара состоит на самом деле не из трех, а из четырех слов, а именно такаа, таама, каяма и хара. Такаа — это центробежная «божественная сила», таама — центростремительная, каама — переменная сила, а хара — вращательная. Таким образом, Такамахара — это энергетический центр мира.
В подобном духе толковались и другие термины, и целые тексты, часто даже на слоговом уровне. При этом значение, присваиваемое тому или иному знаку-звуку, различалось в зависимости от толкователя.
Распространению такой техники истолкования способствовали и особенности японского языка, сделавшие «языковые игры» давним и излюбленным занятием. Дело в том, что в японском языке есть масса односложных слов, среди которых множество омонимов, то есть одинаково произносимых слов. В основном это так называемые «китайские» чтения иероглифов, которые были заимствованы вместе с письменностью. Но если в китайском языке, который является тоновым, один и тот же слог, прочитанный с разным тоном, означает разные вещи (классический пример слово ма, имеющее, в зависимости от тона, значения "лошадь", "мама", "конопля" и "ругать"), то в японском таких тоновых различий нет, и эти слова превращались в полные омонимы, различимые только на письме. Поэтому буддийские сутры, используемые в Японии в их китайском варианте (без перевода) и читаемые «по-китайски», на слух абсолютно непонятны и воспринимаются большинством и поныне как своеобразные мантры, не имеющие смысла магические заклинания. Самая короткая из сутр — Сердцевинная Сутра Достижения Высшей Мудрости (санскр. Праджняпарамита-хридая сутра, яп. Хання-сингё) часто используется, особенно старшим поколением, в качестве стандартной молитвенной формулы, читаемой во всех священных местах, в том числе и в синтоистских святилищах. Однако глубочайший религиозно-философский смысл ее для большинства непонятен.
К тому же кроме «китайских чтений» есть еще и множество исконно японских односложных слов, что только расширяет возможности любителей поупражняться в словесной эквилибристике. Например, в отнюдь не исчерпывающем все варианты «Большом японско-русском словаре» имеется 12 словарных статей на короткое слово ка, обозначающее понятия от комара до аромата.
Более того, ситуация становится еще более запутанной, если мы учтем, что поначалу подбор иероглифов к одному и тому же японскому слову мог основываться как на чисто фонетическом принципе вне зависимости от смыслового значения иероглифа (так записаны, например, стихотворения в сборнике «Манъёсю»), так и с учетом смысла иероглифического знака. При этом во многих случаях, особенно в древности, весьма часто одно и то же слово записывалось в разных текстах и даже в разных местах одного текста разными иероглифами, имеющими разное смысловое значение. Можно только представить себе, какой простор для толкований это открывало! Этими возможностями, например, в полной мере воспользовался клан Ватараи, стремившийся, как мы помним, поднять авторитет божества Внешнего святилища в Исэ. «Второе» имя этого божества — Микэ-цу ками — исходя из традиции всегда толковалось как Ками божественной пищи-микэ. Однако Ватараи настаивали на том, что кэ — это не пища, а «пневма», «божественная субстанция», в чем смогли убедить даже такого знатока традиции, как Китабатакэ Тикафуса, написавший знаменитые «Записки об истинном престолонаследии божественных владык», в которых он и поддерживает версию Ватараи.
Подобные истолкования весьма часты и в наши дни. В энциклопедическом словаре «Синто дзитэн» (1994) отмечается, что наряду с традиционными «запретными словами» все время появляются новые. Например, нельзя дарить больному цветы сикурамэн ("цикламены") и сайнэриа ("сайнелия") — Оба слова вообще иностранного происхождения, но в первом из них содержатся слоги си, что значит "смерть" и ку — "страдание", а во втором — целый блок сайнэри, что значит "вновь слечь".
Не обошлось и без составления синтоистских мантр-заклинаний. Одна из наиболее известных, которую надо было произносить при потрясании десятью «божественными тама» в традиции священнического рода Накатоми, звучала так:
Хи фу ми ё и му на я ко то нотари,
фурубэ, юраюрато фурубэ
Приблизительный перевод ее таков: "Я считаю «один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять» и трясу, сильней и сильнее трясу". Каждый слог здесь, как и в санскритских мантрах эзотерического буддизма, имеет свое мистическое значение, доступное лишь посвященным. Но в Японии не только звуки, но и числа имеют свой тайный смысл и душу, называемую кадзудама.
• «Душа числа» (кадзудама): Окамото Тэнмэй (1897–1963) и Томокиё Ёсисанэ (1888–1952)
Практически все, кто занимался истолкованием котодама, в той или иной мере касались и «души числа». Например, уже известный нам Ямагути Сидо: в своем главном сочинении «Традиция прекрасных свежестью колосьев» («Мидзухо-но цутаэ») подробно истолковывает значение каждого числа от 1 до 10, старинное тайное произношение которых и воспроизводится в приведенном выше магическом заклинании. Другой мистик, уже почти наш современник Окамото Тэнмэй(1897–1963), написавший (записавший?) в состоянии транса (способ «автоматического письма», когда человек выступает лишь орудием божества, которое водит его рукой) «Наставления божества Солнца и Луны» («Хицукусиндзи»), утверждал: «Издавна в нашей стране число и слово тесно и неразрывно связаны. За числом всегда прячется слово, а за словом — число». За год до смерти он издает сочинение «Введение в толкование души чисел Кодзики», где истолковывает «истинное» значение этого сочинения, исходя уже из числовой магии, весьма напоминающей упражнения и древних, и современных каббалистов. Вот совсем недавно вышла книга Майкла Дроснина «Библейский код» (1997), в которой этот компьютерщик описывает некие тайные цифровые коды, обнаруженные им в ивритском тексте Библии и содержащие даже такую информацию, как точная дата гибели премьер-министра Израиля Ицхака Рабина.
Насколько мне известно, в Японии пока подобной процедуры с «Кодзики» никто не проводил, хотя, думаю, недалек тот час. Но книжка «Код Кодзики», написанная под общим псевдонимом четырьмя дамами, уже попала в список бестселлеров прошлого года.
Из традиционных же специалистов по кадзудама самым известным является, пожалуй, Томокиё Ёсисанэ (1888–1952), который в начале своей карьеры был связан с течением Оомотокё. В построенном им святилище Ямато дзиндзя (префектура Ямагути, гора Ивакияма) он проводил ночные мистерии, призванные обеспечить духовную защиту Японии от ее спиритуальных врагов, коими считал евреев и масонов с их системой доминирующих материальных ценностей и всю западную цивилизацию, зараженную этим духом. Для борьбы с ними Томокиё Ёсисанэ создал свою организацию спиритуальных бойцов — «Божественную армию небесного действия» («Тэнко:сингун»), которая, правда, была запрещена в 1937 г. имперской тайной полицией как подрывающая авторитет императора и храмов его божественных предков в Исэ. Но сам Томокиё Ёсисанэ и «гражданская» ветвь его организации продолжали действовать, активно занимаясь «восстановлением» и практикованием обрядов древнего синто.