В то утро я решила прихватить с собой в рюк- заке инструменты мистера Торпа и прой- ти около мили до главной дороги. Мы с Диланом сооружали огромный ящик для выращивания грибов, и нам нужна была большая плоская крышка. Я подумала: идеально подойдет дорожный знак, один из тех, которые оповещали водителей, что до Карнарвона осталось шесть миль, а до Бангора – двенадцать. А если они окажутся слишком здоровенными, взгляну на знак ограничения скорости или парковки.
По этой дороге уже несколько лет никто не ездил. Все остальные в этом мире мертвы. Я вышла на шоссе A487, которое в прежние годы наполнял постоянный гул легковушек и грузовиков. Асфальт успел зарасти мхом, травой и сорняками.
Я начала снимать со столба табличку с надписью «Нэбо 1 миля, Кесария 1/2 мили». Я потела, пока била по металлу тяжелым молотком, и громко ругалась, но делала все это с удовольствием, потому что знала: у меня обязательно получится.
И тут краем глаза я заметила какое-то движение.
В мою сторону по шоссе A487 ехал на велосипеде какой-то человек. Я, конечно же, выругалась и занесла над головой молоток, готовясь ударить. Увидев меня, мужчина соскочил с велосипеда, и мы оба замерли, уставившись друг на друга.
Будь в моих руках ружье, он бы не успел произнести ни слова.
Незнакомец своим обликом напоминал Иисуса Христа.
Длинные спутанные волосы, борода, скрывающая половину лица. Его тело было очень худым, джинсы слишком короткими, а футболка грязно-белой. На меня смотрели огромные карие глаза, глаза теленка, глаза маленького мальчика.
– Уходи! – рявкнула я, почти испугавшись грубости своего голоса. Я рычала, как животное.
Иисус Христос поднял руки, развернув ко мне ладони, будто я целилась в него из пистолета.
– Ты здесь! – сказал он голосом, которым явно давно ничего не произносил. – Ты здесь!
– Откуда ты взялся? – спросила я, все еще не опуская молотка.
– Я думал, я остался один! – сказал он. – Я живу недалеко от Портмадога. Посреди небытия. Не знаю, чей это дом, но хозяева уехали. – Мужчина посмотрел на молоток в моих руках и взмолился: – Пожалуйста. Я не причиню тебе вреда. Я просто очень счастлив видеть другого человека!
Через несколько секунд я опустила молоток. Иисус Христос улыбнулся.
– В Портмадоге есть люди? – спросила я, и мужчина покачал головой.
– Думаю, где-то в районе Пенрина кто-то есть, потому что я видел дым. Но сам Портмадог вымер. – Он покачал головой, будто этот факт все еще его шокировал. – А ты где живешь?
– Там. – Я кивнула в сторону дома.
– Девушка под мачтой. – Он улыбнулся, словно не знал, что красивые огоньки на мачте Нэбо погасли несколько лет назад.
– Я уже много лет никого не видела. Впрочем, у меня есть сын. Я не одна.
Мужчина широко улыбнулся. По-моему, он был красив, хотя после Конца сама такая мысль казалась излишней.
– Сын?! Сколько ему?
Его звали Гвион. Некоторое время мы сидели посреди шоссе A487 лицом друг к другу, разделяемые выцветшей белой линией, и медленно мокли под ласковым моросящим дождиком. Он знал не больше моего о том, что произошло, что происходит сейчас и что будет дальше. Только то, что в самом начале банды людей воевали, сражаясь за еду, топливо и лекарства. Сейчас они уже либо перебили друг друга, либо перебрались в другие места. Возможно, рассуждал Гвион, в Кардиффе или Лондоне продолжилась нормальная жизнь. То, что общество здесь рухнуло, не означало, будто оно рухнуло везде. Люди ведь куда-то переехали, не могли же они все погибнуть.
– Ты действительно в это веришь? – спросила я.
Гвион пожал плечами:
– Не знаю. Я не могу решить, во что верить и на что надеяться. Неужели человечество теперь начнет все сначала? Или мы ждем спасения?
Я давно мечтала о таких разговорах, хотя даже не подозревала об этом. Конечно, Дилан был хорошим собеседником и общался со мной уже практически как взрослый. Но он почти не помнил жизни до Конца. Все это было для него нереальным.
Спустя какое-то время я поднялась:
– Мне надо закончить.
Гвион кивнул и, не говоря ни слова, пошел вместе со мной к столбу, чтобы помочь. Вскоре мы сняли знак, и его можно было отнести домой и использовать как крышку для ящика.
Гвион полез в свой рюкзак. Я попятилась: инстинкты подсказывали, что нужно быть осторожной.
Гвион уставился на меня и ненадолго замер, а потом сказал:
– Я не причиню тебе вреда. Не стоит совсем уж терять веру в людей.
Он достал плитку темного шоколада.
– Думаю, она просрочена на месяц, я не совсем уверен, какое сегодня число. – Гвион протянул ее мне. – Для твоего мальчика.
Я не знала, что ответить.
– Мне нечего дать взамен.
– Мне ничего не нужно. Иногда я нахожу приятные вещи. Мне радостно думать, что маленький мальчик получит плитку шоколада.
Гвион был вором, он ходил из одного пустого дома в другой в поисках еды, одежды и растений для сада своего украденного дома. По его словам, он побывал в сотнях чужих жилищ, но я была первым увиденным им человеком.
– Ну, во всяком случае, живым, – добавил он, когда я сунула шоколадку в задний карман джинсов. – Думаю, Облако убило большинство из них…
Я уже давно не вспоминала об Облаке, хотя всегда знала, что мы бы с Диланом не выжили, если б не вода, которую я насильно вливала нам в глотки во время болезни. В том состоянии у меня не хватило бы сил дойти до ручья. Мы бы умерли от обезвоживания.
– Спасибо… – начал Гвион и на несколько секунд задумался о том, за что он хочет меня поблагодарить. – Я считал, все умерли. Вот уж не думал, что когда-нибудь услышу голос другого человека.
И хотя я была черствой, холодной и недоверчивой, я не могла не улыбнуться Гвиону. Иисусу Христу с шоссе A487.
Он, должно быть, догадался, какой из домов наш, по парникам и зеленым растениям и, конечно, заметил дым из трубы в холода. Каждые пару месяцев я находила на пороге подарок: коробку кускового сахара, горшочек с итальянской смесью трав из супермаркета, а в один прекрасный и чудесный день – брусок старомодного мыла, оранжевого, пахнущего прошлым.
Однажды вечером, почти через год после нашей встречи на шоссе A487, я задергивала шторы перед сном и увидела его с рюкзаком на спине за стеной сада. Я тут же поддалась панике: что, если Дилан проснется и увидит его? Он ничего не знал о Гвионе! И все же я не могла отказать себе в радости, которую испытала, увидев его. Той радости, которой не хватало со времен Конца, – радости от приятного сюрприза.
– Ты не можешь войти, – были мои первые слова, обращенные к Гвиону. – Не хочу, чтобы Дилан тебя увидел.
На этот раз на нем была рубашка, голубая, с маленькими перламутровыми пуговицами. Начинало темнеть, и конец дня выгодно подчеркивал контур его лица. Он выглядел прекрасно.
– Ты все еще здесь! Великолепно! – сказал Гвион с широкой улыбкой. – Ты выживаешь! Это удивительно, Грета!
Не знаю, почему я назвалась чужим именем, когда мы впервые встретились. Возможно, в этом новом мире все казалось слишком личным и мое имя осталось единственной вещью, которая принадлежала только мне. Дилан называл меня мамой. Никто больше не произносил имя Ровенна.
Гвион приходил ко мне примерно раз в три месяца и всегда приносил с собой подарок, а иногда и крупицы информации. Он видел мертвого кита на пляже в Морфа-Бихан, семью оленей среди сорняков на парковке у «Теско» в Портмадоге. И вот однажды он сообщил:
– Я проверил для вас дома в Нэбо. Там никого нет. Только не заходите в спальни, если двери закрыты, потому что… Ну, ты понимаешь.
– Зачем ты мне это говоришь?
– Слушай. Я знаю, тебе не нравится мысль о краже, но я уверен, эти люди хотели бы, чтобы ты взяла их вещи.
У меня на языке уже вертелись какие-то аргументы о морали, но я знала: Гвион был прав. Деревня Нэбо находилась всего в полумиле, и я не сомневалась, что там найдутся чистые одеяла для нас с Диланом, кастрюли и посуда, отличный шифер, чтобы починить нашу крышу. Я спала без матраса почти три года, и мысль о роскоши лежать в чистой и сухой постели казалась почти невыносимой.
– Спасибо, – ответила я, понимая, что это следующее маленькое, но в то же время огромное изменение в нашей жизни – взлом и проникновение, воровство, выживание на крохах чужих жизней. Нет, не выживание, мы и так выживали. Однако мне хотелось большего. Хоть немного большего.
– Там есть книги? – спросила я.
– Боже, да! Их очень много. Они заслуживают того, чтобы их читали, Грета. Они заслуживают того, чтобы их ценили.
Именно это мы и сделали.
Я не буду упоминать об остальном. О том, как однажды прохладным вечером он протянул руку, чтобы взять мою в сумерках нашего сада, или о том, каково это – потеть с человеком, пахнущим землей. Я не буду описывать тепло его улыбки в парнике, когда снаружи шел снег, напоминающий пепел далекого костра, а мягкий большой палец Гвиона лежал на моей щеке. Я не буду говорить о том, как поддалась наконец соблазну и взяла ключ, спрятанный под ковриком на пороге Саннингдейла, позволила себе войти в дом мистера и миссис Торп и легла в их кровать, которая была сырой и пыльной, но на ощупь мягкой, словно облако на небе. И я не буду писать – или позволять себе вспоминать – о маленькой татуировке на ноге, освещенной мягким сиянием луны за окном и мерцанием свечи на прикроватной тумбочке, – букве «М», без изысков выведенной на бледной коже. Я не стала спрашивать об этом, но провела большим пальцем по букве, и Гвион зашевелился во сне, открыл свои карие глаза, казавшиеся черными в ночной тьме, и моргнул. Я погладила букву «М» на его ступне, жестом задавая вопрос, который не решалась озвучить. Сначала он ничего не сказал, потом несколько раз сглотнул, а затем произнес сдавленным шепотом: «Я был отцом, до всего этого. Я не могу…» И он не смог. Не смог заставить себя сказать об этом что-то еще.
Но мне важно написать о Гвионе, потому что иначе легко неправильно истолковать наши отношения. Женщина обменивает