Ровенна
Я долгое время ничего не писала. Не могу объяснить почему. Такое ощущение, что после ухода Моны нас с Диланом окутал непроглядный туман, и в «Синей книге Нэбо» нет ответов на вопросы, которые повисли между нами.
Прошло несколько месяцев – я не знаю, сколько именно, – с тех пор, как мы похоронили мою девочку, и несколько месяцев с тех пор, как Дилан снова что-то записал. Теперь он мужчина, и между нами чувствуется некая неловкость, поскольку горе ожесточило меня. Я понимаю, почему он больше не пишет. Он не хочет запоминать это время, фиксировать его на бумаге.
Я думаю о том, что он меня бросит.
Возможно, именно это и случится дальше. Дил сбежит, небрежно объявит, что отправляется в Нэбо или на дальнее поле полоть картошку, и больше никогда не вернется. Может, именно об этом он и размышляет, когда я замечаю его взгляд в сторону Англси или пока сидит на крыше под дождем. И все же в глубине души я знаю: он слишком добр, чтобы меня оставить. Я его ответственность. Он до ужаса привязан ко мне. И делает куда больше моего, чтобы мы выжили.
Это случилось снова сегодня ночью, как уже не раз случалось. Я задремала, а потом услышала ее звонкий голосок: «Мама!» Короткий, счастливый, радостный крик, и, хотя я знала, что он мне приснился, вскочила и огляделась, ища глазами Мону. Я постоянно ее ищу. Я никогда не излечусь от этого безумия.
Я встала и подошла к комнате Дилана. Дверь была приоткрыта, он спал спиной ко мне, укрывшись одеялами.
– Прости, – тихо сказала я, и Дил тут же вскинулся.
– Ты в порядке?
– Да. Я хочу попросить прощения за все. Я очень тебя люблю.
Молчание тянулось, как время. Стоило еще многое сказать, но я надеялась, что в этом не будет необходимости.
– Иногда мне кажется, словно я слышу ее. Посреди ночи. Потом я просыпаюсь и…
Дилан кивнул.
– И мне не нравится, когда я просыпаюсь и вспоминаю…
– Да… Но мы в порядке, мам.
Потом мы оба заснули, и утром все стало чуть лучше.
Ровенна
Это случилось сегодня утром. Меня до сих пор трясет. Я была в таком состоянии весь день. Я изо всех сил пытаюсь объяснить Дилану, но слова слипаются, как разогретый до кипения сахар, и я понимаю, что говорю так, будто теряю рассудок. Этозначитчто… Янеожидала…
Весь вчерашний день Дилан перетаскивал бревна из деревни с помощью старых цепей, а сегодня он рубил дрова. Я пересаживала и поливала в парнике рассаду и расставляла горшки в ряд на полке, напевая старую валлийскую народную песню в ритм доносящимся снаружи ударам топора. Я знаю не так много валлийских песен, но эта была на видавшем виды диске Давида Ивана[7], который порой ставила Гейнор. Иногда мы с Диланом пели ее как гимн. Я не могла вспомнить настоящий гимн Уэльса, и в любом случае в нем пелось бы о земле моих отцов, земле поэтов, певцов и храбрых воинов, но для нас это не имело смысла. Это не было похоже на наш дом.
Ритмичный звук топора сменился тишиной. Я подождала мгновение, решив, что Дилан просто пошел за новым бревном или попить воды.
А потом я услышала крики и топот сына, спешащего в сторону парника. Паника сжала мне горло. Это все топор, Дил ранен. Но я не увидела на нем крови, когда он вбежал; его глаза были широко распахнуты. Дилан снова выглядел как ребенок.
– Что такое?
– Слушай!
И я прислушалась и некоторое время ничего не слышала, но потом начала различать звуки, похожие на скрежет, на тихий стон.
– Что это? – испуганно спросил Дилан. – Небеса будто разрываются на части!
Я метнулась мимо сына и уставилась в небо. Звук шел издалека, но казался очень громким, потому что мы привыкли к тишине.
– Что? Что это? – снова спросил Дилан, увидев, как черная оса прокладывает себе путь к Карнарвону сквозь пустое голубое небо.
– Это вертолет, – пролепетала я, и мы уставились друг на друга.
Я боюсь.
Старого мира, серых дней за экранами гаджетов. Того, как люди проходят мимо друг друга, не здороваясь. Обычной жизни. Вертолетов.
Дилан
Мама стала снова приходить ко мне по вечерам, когда я сижу на крыше. Мы не говорим о том, что так долго молчали, или о том, что почти не пишем в «Синей книге Нэбо». Мы не можем подобрать нужных слов.
Мы не говорили о той ночи, когда она сказала, будто слышала Мону. Я читал, что то же самое произошло с Т. Г. Парри-Уильямсом. Он писал о голосах в ночи, о голосах, которые можно услышать, хотя они уже никому не принадлежат, и я рад, очень рад, что это случалось и до наступления Конца. И не только с нами. Я не рассказывал маме о том, что писал Т. Г. Парри-Уильямс. С нее хватит Библий и старых книг.
– Я бы сейчас с удовольствием покурила, – сказала мама, когда мы сидели на крыше. Изо рта у нее шел пар, как будто она и правда закурила.
– А я бы с удовольствием съел марципан, – ответил я, вспомнив тот день в Нэбо с Моной, вкус сахара и миндаля во рту. А потом былые времена, «Серебряные ножницы», Гейнор и шампунь с запахом марципана у раковины.
– Я бы хотела иметь возможность заехать в Пенигройс и съесть кебаб, – сказала мама. – С чесночным соусом. И горой сырого лука.
– Правда?
– Нет, – честно призналась она.
Дни перед Концом угрожали нам обоим.
Вертолет, несущийся по небу в своем огромном уродливом металлическом блеске, дерзкий грохот, разбивающий молчание пустоты. Потом несколько дней ничего не происходило, и бесконечный круг вопросов, мечущихся между мной и мамой, начал успокаиваться.
Но что это значит?
Это значит, что есть люди, и они пытаются…
Пытаются что? Пытаются вернуть все на круги своя?
Я не знаю, Дил. Не знаю.
А вчера раздался новый звук, намного хуже, чем один вертолет. Это был крик, словно целая толпа детей заплакала вместе, будто ветер взвыл во время бури.
Мы в тот момент шли через дальнее поле.
– О нет, – сказала мама, переведя взгляд на дорогу, поросшую мхом и травой.
– Что? Тебе больно?
Это были полицейские машины.
И они промчались мимо, вдалеке, как будто их присутствие в этом мире имело какой-то смысл.
– Черт, – выругалась мама; ее твердое, словно сланец, лицо побледнело и осунулось.
– Что?
– Все возвращается, так ведь? Мир, ка- ким он был. Он возвращается…
Я не хотел спрашивать, плохо ли это. Ведь было очевидно, что да. Но я не ожидал от нее такой реакции. Она выглядела потерянной, ее жизнь превратилась в вертящуюся стрелку компаса, вышедшую из-под контроля. А мама не такая женщина. Она жесткая, сильная и все контролирует.
– Я чувствую, что он надвигается, как Облако, – сказала она и поспешила прочь в направлении озера.
Ровенна
Самое лучшее – это…
Зеленые ростки, пробивающие себе путь сквозь теплую землю.
Закаты над Англси, румяные, как застенчивые любовники.
Пение Дилана, когда он думает, что я не слушаю.
Увидеть кого-то на старом велосипеде на шоссе A487, когда считаешь, что все люди сгинули.
Полная луна.
Тряпичная куколка Моны на полке и прекрасное, болезненное воспоминание о том, как эту куколку крепко сжимает крошечная ручка дочки.
Онемевший телевизор, переброшенный через забор вместе с остальным мусором.
Суп, все ингредиенты которого мы с Дилом вырастили сами.
Отсутствие людей, суеты. Отсутствие всего.
Просто жизнь.
Дилан
– Как ты думаешь, нас спасут? – спросила мама сегодня вечером, когда мы сидели на крыше. Она стала очень тихой с тех пор, как мы услышали полицейские машины.
– Ради Бога, нас не нужно спасать, – буркнул я, все еще погруженный в свои размышления. Мама протянула руку и положила ее мне на плечо.
– Я чертовски тобой горжусь, Дил.
Я улыбнулся в темноте. Из-за маминых слов мне показалось, что грядет еще один Конец.
Некоторое время мы молчали, а потом она сказала:
– Знаешь, раньше я была не совсем собой.
– Что ты имеешь в виду?
– До наступления Конца. Я всего боялась. Мне вечно казалось, будто я обязательно все испорчу. Но у нас все получилось, так ведь? Ты и я. А еще у меня была Мона, и я стараюсь изо всех сил…
– Да, – согласился я. – Вот кто ты на самом деле, мам. Ты стараешься изо всех сил, и у нас все хорошо. Ты сильная. Как воин.
Мы сидели в тишине. Не знаю, о чем думала мама, но я вспоминал все самое прекрасное: наши парники, и первые растения, и Пуйлла, и Мону, плескавшую в озере, и все истории из книг. И нашу «Синюю книгу Нэбо», живущую среди них на полке.
И тут Англси засветился огнями.
Волна света накатывала, словно одна за другой зажигались яркие звезды, оранжевые и белые. Окна домов и фонари мигали и пробуждались, как будто просто уснули десять лет назад. Цивилизация и цивилизованность решительно возвращались после бесконечно долгого отсутствия…
Огни Англси осклабились, как демон.
– Ты в порядке? – спросил я, и мама сжала мою руку, а ее влажные глаза сверкнули в этом новом свете.
Благодарности
Моей семье, особенно моим любящим и добрым сыновьям, Эфану и Геру, которым я буду вечно благодарна за терпение.
Всем сотрудникам издательства «И Лолфа», Уэльского книжного совета, Уэльской литературной биржи и организаторам фестиваля валлийской культуры. Diolch. Благодарю.
Моему агенту Кристоферу Комбимейлу из «Стерлинг Лорд» за всю ту тяжелую работу, которую он проделал.
И моим родителям – am yr holl gariad. За всю их любовь.
Об авторе
Манон Стеффан Рос – валлийская писательница, драматург и сценарист, а также участница фолк-дуэта «Дикие цветы» (Blodau Gwyll-tion). Она написала более сорока книг на родном валлийском языке. Роман «Синяя книга Нэбо» («Llyfr Glas Nebo») в 2019 году победил в номинации «Лучшая валлийская книга года», взял «Приз зрительских симпатий», а в 2018 году был отмечен медалью за прозу на Национальном Эйстедводе. В 2023 году за «Синюю книгу Нэбо» Рос получила премию «Медаль Карнеги». Ее произведения для детей и подростков пять раз удостаивались премий Книжного совета Уэльса, а романы «Синяя книга Нэбо» и «Вкусить» («Blasu»), а также пьеса «Два лица» («Dau Wyneb») включены в школьную программу Уэльса.