Сегодня вечером я собираюсь на охоту. Попытаюсь поймать кролика или одичавшего кота, чтоб мама поела мяса на день рождения. Я уже расставил ловушки на картофельном поле. У нее будет замечательный день рождения.
Вчера я поймал крольчиху. Она трепыхалась в капкане, и я быстро прикончил ее перочинным ножом и слил кровь в бутылку. Мама готовит из этой крови соус к картофелю, чтобы придать нам сил. Иногда ей приходится пить кровь животных, если Мона постоянно требует молока, поскольку женщине нужны силы, чтобы производить молоко. Порой она выпивает половину чашки, и ее тут же выворачивает. Мама говорит, что какой бы холодной ни была кровь, ей она всегда кажется теплой и вызывает тошноту.
Я освежевал крольчиху и принес домой со словами: «С днем рождения, мама!» Утром я нашел открытку и поставил ее на камин. На ней была гоночная машина и надпись: «С днем рождения! Уже шесть лет!» – но какая разница? Это была наша единственная открытка. Вообще-то, у меня их было тринадцать, но мы решили сжечь остальные после Конца, потому что тогда ничего не умели, даже сухих дров на зиму не запасли.
– Спасибо, милый, – улыбнулась мама.
Мона играла на полу с игрушечной змеей, которую мама сделала из старого носка. Я положил тушку в котелок и поставил на огонь.
– Снял шкурку?
– Ага. Сушится в сарае!
Мама кивнула.
Я не помню ее дни рождения. То есть, разумеется, я помню последние дни рождения, но не те, что были до Конца. Зато я помню свои. Торты со свечками, подарки в блестящей бумаге. А еще имена других детей, хотя не помню, как они двигались и смеялись или их голоса.
Фредди.
Дэви.
Нед.
Элла.
Джеймс.
Оливер.
Гарри.
Эндаф.
Бетти.
Свен.
Элоиз.
Наверное, был кто-то еще, но я не помню. Я пытался воспроизводить их в памяти снова и снова, но чем больше старался, тем меньше помнил. Это все равно что пытаться вспомнить свой сон.
Мы ели кролика с каштанами. Было вкусно. Половину оставили на завтра. Вы даже не представляете, сколько мяса в одном кролике.
Сегодня, уложив Мону спать, мы сидели на крыше пристройки, поскольку было ясно.
– Тебе нравится писать, – сказала мама, и я не понял, утверждение это или вопрос.
– Ага, но мне кажется, надо написать о Конце, иначе это не имеет смысла. А я о нем ничего особо не знаю.
Мама кивнула:
– Ты был совсем крошкой. Это случилось так давно…
– Ты должна писать, мам. В этой же книге. Просто расскажи, что случилось.
– В школе у меня были двойки за сочинения.
– С тех пор ты прочла тысячи книг. Теперь ты справишься.
Так мы и условились, что будем вместе писать «Синюю книгу Нэбо». Мама будет писать о былых временах и Конце, а я буду писать о настоящем, о том, как мы живем. Мы договорились не читать записи друг друга, разве что в особом случае. Какой случай можно считать особым, я не совсем понял.
– Если с одним из нас что-то произойдет, – пояснила мама, еле слышно вздохнув. Я не ответил, поскольку ответа и не требовалось. Все и так было ясно. Мы какое-то время сидели молча.
– Как бы я сейчас хотела покурить, – сказала мама.
Она иногда так говорит по вечерам. Курение было распространено в былые времена; это когда люди поджигали маленькую палочку и совали ее в рот, а потом заглатывали дым. Я не особо помню сам процесс, только запах. Сначала теплый, густой и даже приятный, а через несколько часов тяжелый и кислый.
– Ты бы это хотела в качестве подарка на день рождения? Если бы могла получить что угодно?
Мама посмотрела в сторону Англси и задумалась. От нее пахло улицей.
– Ничего, – ответила она через некоторое время. – Я не хочу ничего.
Звучит классно, но я понимал, что это ложь. Всем чего-то хочется.
– Все, что угодно, мам. Даже из былых времен.
Мама вздохнула:
– Ладно. Я бы хотела «Баунти».
– Что?
– «Баунти». Это шоколадный батончик, Дил. – Разумеется, я помнил шоколад, но не такой. Я помнил «Дэйри Милк», «Пингвин», «Милкибар» и «Фреддо». – Внутри были кусочки кокоса. В сахарном сиропе. Я всегда сначала съедала глазурь, а потом уже начинку. Батончики с молочным шоколадом выпускали в голубой обертке, а с темным – в бордовой.
– Кокосы похожи на каштаны?
– Не-е-е. Они сладкие, с кучей крошечных волокон, как бы слипшихся вместе.
Я пожалел, что задал этот вопрос, поскольку всякий раз, когда мы говорили о былых временах, мама становилась молчаливой, и это не то молчание, какое наступает, когда человек занят каким-то делом, – это молчание, когда не найти подходящих слов.
– Я ведь никогда особо и не задумывалась, понимаешь, – сказала она через некоторое время. – И никто не задумывался. Просто идешь в супермаркет или в магазинчик при автозаправке и, если взгляд падает на шоколадный батончик или упаковку чипсов, берешь их и покупаешь. – Она покачала головой. – Даже если не голоден!
– Но зачем?
– Не помню, – ответила мама. Она снова немного помолчала, а потом добавила: – Просто потому что можешь.
Ровенна
Я не знаю, как начать, поэтому, может быть
Я не привыкла писать. Много лет этого не делала, со школы. Но я склоняюсь к мысли, что
Сегодня такая темень, и я даже думаю, что
Я начинала несколько раз, но ничего не получалось. Когда я перечитываю записи, кажется, что все это неправда. Как будто случилось с кем-то другим, в мире, которого никогда на самом деле не существовало. После Конца прошло столько зим, и мне страшно, что если я не запишу все сейчас, то уже никогда этого не сделаю.
Все произошло так быстро. Я про Конец. Если вы ищете ответы на вопросы, хочу сразу предупредить: я не знаю, что произошло. Ну, то есть знаю, но лишь в общих чертах.
Дилан был в школе, а я на работе. Я работала в парикмахерской, в основном стригла детей и старушек. Те, кто не попадал в эти две возрастные категории, как правило, ездили в город в салоны подороже, где им могли заодно сделать яркий маникюр и выщипать брови. Лично я была только рада, потому что мне не нравились такие места и такие клиенты, а Гейнор, хозяйка салона, разрешала заканчивать вовремя, чтобы успеть забрать Дилана из школы. Иногда, если запись была плотной, я брала его с собой в салон, он садился в одно из кожаных кресел у раковин и галантно беседовал с пожилыми дамами. Дил знал, как заставить их склониться над маленькими сумками-торбочками и предложить ему монету в фунт стерлингов. Специально для него Гейнор хранила в шкафу под кассой запас чипсов и шоколадных батончиков «Пингвин».
Она была доброй.
Однажды по радио – мы всегда слушали радио на работе – передали новость о том, что на несколько крупных американских городов сброшены бомбы. Мы с Гейнор подняли голову и обменялись многозначительными взглядами поверх макушек посетительниц. Закончив со своей клиенткой, я сказала Гейнор, что плохо себя чувствую, и она дала мне отгул на полдня. Гейнор знала, что я вру, а еще что врать я бы стала только в крайнем случае.
Это был именно такой случай.
Я пешком отправилась в другой конец деревни, взяла напрокат на остаток дня грузовой фургон и доехала на нем до большого магазина «Теско» в Бангоре, в который ломились такие же паникеры. Я набирала нескоропортящиеся продукты, пока тележка не переполнилась. Нут и фасоль, ячмень, целую гору мешков риса разных сортов. Столько обезболивающих, сколько мне разрешили: в одни руки отпускали не то чтоб много, а то вдруг я захочу покончить с собой. Потом я отправилась в огромный хозяйственный магазин и накупила кучу вещей, которые, как тогда казалось, вряд ли мне когда-нибудь понадобятся: гвозди и шурупы, батарейки, два мощных фонаря, огромные листы пластика. Две похожие на червяков теплицы – большие жесткие дуги и толстая прозрачная пластиковая пленка. Целые коробки с пакетами семян. Две яблони (была весна). Садовые вилы и лопату. Крысиный яд.
По дороге домой я заехала в «Спар», чтобы взять Дилану пару «Фреддо».
Dyma beth wnes i[2].
Я вернулась домой и выгрузила все покупки в гараже. Затем пошла к себе и принялась распечатывать всякую всячину из интернета, страницу за страницей. Как сделать ловушку для кроликов. Как выращивать овощи. Лекарственные средства для высадки на грядке. Какие дикие растения можно употреблять в пищу. Как определить, безопасно ли пить воду.
Я отдала арендованный фургон и забрала Дилана. Снова зашла в «Спар», чтобы купить еще шоколада. Покупатели смели с полок все консервы, но осталось несколько пицц с истекающим сроком годности, и я взяла их нам к чаю.
В салоне, пока Дилан уплетал свои «Фреддо» и рассказывал какой-то пожилой даме о своем учителе, я предложила Гейнор:
– Ты можешь переехать к нам.
Она улыбнулась – такой натянутой улыбкой, какой я никогда раньше не видела.
– Боже правый, Ровенна, не надо так остро реагировать. У нас все будет хорошо!
Она подметала пол, и на линолеуме растянулся целый горизонт седых волос.
– Конечно, все будет хорошо. Но если что, можешь переехать к нам.
Гейнор откашлялась, словно пытаясь избавиться от слов, грозивших вырваться наружу. Она продолжила уборку, мы выпили кофе, и наша маленькая парикмахерская показалась мне самым безопасным местом на свете.
Я не помню, о чем мы говорили после, но точно помню, что перед тем, как мы с Диланом ушли, она сказала:
– Ты всегда была добра ко мне.
Я не поняла, о чем она, потому что это Гейнор заботилась обо мне – просто оставаясь на месте и ведя себя совершенно одинаково с самого нашего знакомства.
Пару дней все было нормально. Дилан по-прежнему ходил в школу, я по-прежнему стригла женщин, а груда вещей в гараже стала казаться глупой слабостью, из-за которой мне пришлось влезть в долги по кредитке.
Но однажды утром, когда я красила волосы очередной старушки в натуральный цвет, вырубили электричество. Просто раз – и все. Свет не мигал, просто выключился и больше не зажегся. Радио замолчало, а дама, сидевшая под лампами, пробормотала: «Черт возьми, что же теперь?»