Мы подождали несколько минут, но свет не дали. Мне пришлось ополоснуть волосы клиентки холодной водой, пока она стонала и жаловалась, что только-только оправилась от простуды.
– Ничего, если я загляну в школу, вдруг у них тоже вырубили свет? – спросила я Гейнор.
– Ты можешь закончить на сегодня, – ответила она. – Придется закрыться, если свет не дадут.
Школьники играли на улице, и я немного постояла, наблюдая за Диланом. Он изображал самолет, и двое его друзей делали то же самое. Его руки были раскинуты в стороны, как у человека, распятого на кресте.
Мы пошли домой.
Электричество так и не дали. Первые несколько дней я еще ждала, но через некоторое время перестала надеяться. Дилан спросил, когда он вернется в школу, и я ответила, что точно не знаю.
Думаю, прошедшие годы меня закалили.
Иногда я вспоминаю ту себя, прежнюю. Та Ровенна, красивая и опрятная, всегда-всегда прилагала максимум усилий, чтобы хорошо выглядеть. Макияж, утюжок для волос, лак для ногтей. Я с двенадцати лет постоянно сидела на диетах, а теперь худая, мускулистая, уставшая, беспокойная и строгая. Я не красилась уже восемь лет, а мои волосы поседели. Мне тридцать шесть.
Дилан
Это был плохой день.
Мама поставила ловушку у дороги рядом с домом мистера и миссис Торп, и я первым делом отправился посмотреть, не попался ли в нее какой-нибудь зверь. Сегодня небо коричнево-серое, но при этом яркое, как грязное одеяло. Мне казалось, что весь мир задыхается от густого горячего воздуха, который предвещает сильный ливень. Овощам нужен дождь, а мне – солнце.
Я поспешил к дому мистера и миссис Торп, ожидая, что ловушка пуста, как обычно. Это не лучшее место – большая ловушка в конце переулка куда эффективнее, – но да ладно. Однако сегодня кто-то в нее все же угодил.
Когда я подошел ближе, то понял: это заяц, потому что его мех был бурого оттенка, какого не встретишь у кроликов. А еще зверек был большой, как кошка. Должно быть, он услышал мое приближение, потому что начал метаться, но задняя лапа застряла в капкане.
Мне не нравится убивать живых существ.
Мама говорит, ей это тоже не по душе, но мы вынуждены убивать, поскольку нам нужно мясо. Однако она особо не возражает, насколько я вижу по ее лицу. Оно гладкое и твердое, как кусок сланца. Ни капли тепла.
Мне не нравится, как нож входит в тельце. Само ощущение. Ну и звук тоже, хотя я не уверен, настоящий он или есть только у меня в голове. Не знаю, можно ли расслышать звук, с которым нож входит в плоть, на фоне визга животного. Они визжат не каждый раз, но, когда не визжат, это даже хуже.
Умирая, они все смотрят на меня.
Я подошел к зверьку, легкий нож в руке казался тяжелым. И тут я увидел.
Это был какой-то неправильный заяц.
Заяц, но как будто сразу два зайца. У него что-то торчало на голове. Типа шишки, но у этой шишки были крошечная пасть, зубы и два маленьких уха. А еще два мертвых глаза, из которых словно бы выкрали глазные яблоки.
Меня вырвало.
Он был отвратителен, этот двуликий заяц, полтора зверя в одном существе. И все, что есть красивого в зайце, было ужасно во второй плоской, мертвой морде на его затылке.
Заяц плакал.
Не знаю, что заставило меня это сделать. Я не мог его убить – наверное, потому, что никогда бы не съел нечто настолько ужасное. Можно было его отпустить. Но и этого я не сумел. Не знаю почему.
Я пошел в сарай мистера и миссис Торп, пахнущий краской и деревом. Там ничего не изменилось с тех пор, как много лет назад я одолжил старые инструменты и косу. Мама заставила меня сказать «одолжил», хотя я знал, что нам не придется ничего возвращать.
Там лежал старый белый холст, весь заляпанный краской. Я отнес его к капкану и опустился на колени возле зайца. Он открыл пасть, как будто хотел пискнуть, но не раздалось ни звука.
Я накинул на зайца тряпку, оставив открытыми голову и лапу. Он замер. С помощью палки я раздвинул зубцы капкана и осторожно вытащил лапку.
Заяц не убежал. Я завернул его в тряпку и отнес в сарай. На ощупь он ничем не отличался от любого другого зайца, разве что дрожал. Вы бы не поняли, что у него есть вторая морда.
Оставив его в сарае, я вышел и собрал траву, листья и всякое такое, чтобы он мог устроить себе гнездышко, если захочет. Заяц притаился за одним из шкафов. Я немного подождал, не выйдет ли он, но он прятался, поэтому я закрыл за собой дверь.
– Ты что-нибудь поймал? – спросила мама, когда я вошел в дом. Она собирала крапиву на обед и не успела снять перчатки.
– Да, но какое-то странное существо, – ответил я. Мама замерла и посмотрела на меня. – У него было две морды.
– В смысле?
– У него не было передних лап. Зато была вторая морда. Мертвая.
Мама снова опустила голову и тоненько вздохнула.
– Оно было ранено?
– Не сильно. Я его выпустил.
Мама кивнула. Не знаю, почему я просто не рассказал ей правду о зайце в сарае. Думаю, она бы не поняла.
– Чертова «Уилфа», – произнесла мама.
То же самое она сказала, когда увидела лисенка без задних лап и белку, у которой не хватало половины черепа. Я не знаю, что значит это выражение, его ведь нет ни в одной из книг, – и мне кажется, вряд ли наступит подходящий момент, чтобы уточнить у мамы.
Дилан
Я долго ничего не писал, потому что рассказывать особо нечего, но теперь кое-что появилось.
Я уже читал этот учебник раньше. Называется «Биология для учащихся средней школы», на обложке нарисован скелет. Иногда можешь что-то прочесть и не понять, или тебе покажется, что ты все понял, но, когда станешь старше, прочитанное обретает совсем иной смысл. Именно так случилось и сегодня.
Мы провели утро, чиня ловушки в поле, а потом мама сказала, что пойдет вздремнуть с Моной, а мне надо почитать или что-то пописать. И я открыл книгу на странице шестьдесят два и начал изучать пятый раздел – «Размножение».
Я уже читал его раньше, но понимал лишь половину слов. Типа сперматозоид плывет к яйцеклетке, а затем имплантируется в стенку матки, и ребенок растет, пока не станет слишком большим и не выйдет наружу. Но я никогда не складывал два и два, поскольку знал, что сперматозоиды есть только у мужчин и для зачатия ребенка нужна сперма, – никогда не задумывался, как это соотносится с Моной.
Я перечитал, на случай, если что-то недопонял. Но я все понял правильно. Ну, это имело смысл, если вспомнить такие книги, как «Цвет пурпурный»[3], и историю про святого Давида Валлийского, покровителя Уэльса, в которой нехороший король по имени Сант насилует монахиню Нонну, после чего рождается Давид. Женщины рожают детей после близости с мужчинами.
Но мама уже много лет не видела мужчин. Поэтому я не знаю, откуда взялась Мона.
Дилан
Я много думал с тех пор, как последний раз что-то писал. Думал обо всем, чего не знаю.
Я не знаю, почему в книгах говорится о другом мире и почему некоторые животные странные. Я не знаю, почему люди в книгах все время разговаривают друг с другом, в кого-то влюбляются, куда-то ходят, а мы с мамой и Моной торчим здесь и видим только друг друга. И я не знаю, как спросить маму, если ее лицо всегда как камень, а слова так редки и скудны.
Пуйлл становится ручным.
Я назвал зайца с двумя мордами Пуйллом. Имя взял из старой книги, одного из маминых школьных учебников, на обложке нацарапано: «Ровенна Уильямс, 11 лет». Это сложная книга под названием «Мабиногион»[4], в ней происходит много странных вещей, и мне не нравятся персонажи, которые вроде как должны были понравиться. Герои всегда слишком уверены в том, что делают. Но Пуйлл вполне ничего. Он совершает очень много ошибок, но тем не менее кто-то о нем написал.
Смешное имя – Пуйлл, оно валлийское, и в нем есть странный звук «лл», как будто воздух выходит из-под языка. Звук необычный, такой трудно произнести, если не привык. Я смутно помню его с тех пор, как говорил на валлийском в школе, но иногда боюсь забыть, поэтому повторяю снова и снова, пока пропалываю грядки или развожу костер. Л-л-л-л.
Мне кажется, Пуйлл – хорошее имя для зайца. Это двойное «л» другое, но все равно красивое, пусть и непривычной красотой, как сам заяц.
Маме не нравится писать – она говорит, все ее записи получаются корявыми, не такими, как в книгах, а я молодец, потому что вставляю диалоги и все такое и пишу так, как мы говорим на самом деле.
Я в этом не уверен, потому что мы особо и не говорим. Мама использует слова экономно, будто это еда. Я с Моной болтаю чаще, чем с мамой, но та не может ответить. Однако я все равно что-то говорю, а она лепечет в ответ. Не знаю, как мама выдерживает молчание.
Трудно долго говорить, когда некому ответить. По крайней мере, у меня есть книги, которые дают мне слова. Интересно, разговариваю ли я так же, как до Конца? Просто иногда я произношу какое-то слово или предложение, а мама странно на меня смотрит. Но как я могу знать, что сказать?
– Люди пишут не так, как говорят. Вот почему никто не любит писать.
Мне хотелось сказать: какие люди? Хотелось спросить: ты говоришь о том, что было перед Концом, мам? Но я не стал ни говорить, ни спрашивать. Потому что иногда вижу, как она смотрит на эту книгу и на полку, где хранится «Синяя книга Нэбо». Мне кажется, маме есть что сказать и что написать.
Ровенна
Нужно написать про Гейнор.
От нее всегда неуловимо пахло салоном. Перекись, миндальный шампунь и еще ка- кой-то запах, когда влажные волосы разлетаются по линолеуму. В детстве мне никогда не нравился запах нашего дома, но аромат салона «Серебряные ножницы» казался теплым и успокаивающим.
О Гейнор можно сказать очень много, как и о том, что она значила для своих клиентов.
Стоило очередной пожилой леди устроиться в кресле, Гейнор каким-то образом понимала, когда можно трещать без умолку, а когда лучше помолчать. Иногда клиенткам нужно было слушать бесконечный пустой треп о цене на морковь, о назойливом грохоте мусоровоза по утрам, о закрывающихся магазинах на центральной улице в Карнарвонe и о том, как грустно видеть столько пустых витрин. А иногда, не часто, но чаще, чем вы могли бы подумать, Гейнор умолкала, так сказать освобождая эфир, чтобы дама в кресле могла заполнить тишину тяжелыми словами.