– Пуйлл! – причитала Мона срывающимся голоском, у нее текло из глаз и носа. – Вернись домой!
На этом и закончилась история Пуйлла. Мона до сих пор иногда о нем спрашивает, и я рассказываю ей о его жизни после того, как он нас покинул, о жизни с друзьями-феями и новой семьей из горностаев и русалок, населявших Ллин-Кум-Дулин. Это большое темное озеро в долине, и если присмотреться, то вода в нем прозрачная, но издалека кажется мутной. Оно красивое, правда из-за гор вокруг всегда чудится, будто там легко утонуть. Мона слушает мои рассказы, широко раскрыв глаза, и сосет большой палец. Сестренка во все это верит, и порой я ей благодарен за то, что она случайно выпустила Пуйлла. Дикому зверю плохо в четырех стенах, даже если он наполовину чудовище.
Ровенна
Нельзя сдержать воздух. Нельзя сделать так, чтобы он не просачивался в помещение.
Я, конечно, задраила все окна и задернула шторы. Я лежала в постели, Дилан рядом со мной, мы накрылись с головой одеялом, и запах сна нас почти душил.
Я думала, что мы умрем в этой постели, Дилан и я. Облако накроет дом и убьет нас обоих, просто попав в легкие.
Я крепко обняла сына и почувствовала, как наши тела обмениваются теплом. Его волосы пахли мхом, а от меня тянуло вчерашним костром. Земля и огонь. И поскольку это должен был быть конец, я начала петь. Единственный знакомый мне гимн на родном языке, обрывки которого мелькали в памяти. «Чистое сердце» – песня, которую исполняли болельщики на регбийных матчах, еще ее можно было услышать на похоронах и на радостных хоровых репетициях в ризнице летними вечерами.
Не знаю, почему я выбрала этот гимн. Я знала множество более красивых популярных песен, но именно его звуки вырывались из моего горла, когда я подумала, что мы умираем.
Дилан на какое-то время словно одеревенел, страх сковал его мышцы. Но в итоге милосердная усталость одолела сына, и он расслабился. Он протянул свою ручонку, положил ее мне на щеку и сказал тоненьким голоском, таким же нежным, как его чистое сердце:
– Мамочка!
Мы заснули. Бывает смерть и пострашнее.
Когда я проснулась, бо`льшая часть Облака исчезла и дом наполнился запахом пластика, как в те разы, когда я по ошибке ставила пластиковый пакет с продуктами на горячую конфорку или когда Дилан забыл своего пластикового человечка на камине. Сын еще спал, поэтому я осторожно встала и выглянула из окна. День близился к концу, и на холмах висели обрывки того самого облака, как туманы, которые иногда надвигаются на нас с моря.
В дверь тихонько постучали. Я быстро спустилась по лестнице, не желая будить Дилана.
На пороге стояли мистер и миссис Торп. Оба в пальто, хотя было еще тепло. Сьюзен накрасилась, я никогда раньше ее такой не видела: розовые губы и дымчатые тени на веках.
– Мы уезжаем, – сообщил Дэвид, и я сглотнула, почувствовав тяжесть слов, которых давно ожидала. Несколько недель назад эти люди были лишь щебечущими голосами по ту сторону забора, лицами с натянутыми улыбками, что я видела из окна машины. Но после наступления Конца они стали моими единственными друзьями. Единственными, с кем я могла поговорить, чтобы почувствовать, будто в мире осталось хоть что-то нормальное.
– Искать своих сыновей? – спросила я, стараясь не выдать эмоций. – Я уверена, вы вернетесь, когда…
Остаток фразы беззвучно повис между нами.
– Нет, мы едем не к мальчикам, – сказала Сьюзен.
В ее голосе и глазах читалось какое-то напряжение, что-то спрятанное внутри навек. Она пыталась придать происходящему легкость.
– Мы больше не увидимся, Ровенна, но мы оставили ключ под ковриком. Возьмите все, что вам нужно. Переезжайте, если хотите.
Она смотрела куда-то мимо меня, не замечая моего взгляда.
– А куда вы поедете? – спросила я.
Дэвид грустно улыбнулся:
– В сторону «Уилфы».
Я в ужасе переводила взгляд с Дэвида на Сьюзен и обратно.
– «Уилфа»! Но она… Вы же погибнете!
Наконец Сьюзен посмотрела мне в глаза и произнесла:
– Да.
Я не помню остальной части разговора, только то, что нас всех охватила ужасная нормальность. Нет, не нужно будить Дилана, чтобы попрощаться, но мистер Торп надеется, тот заберет все инструменты из сарая. Нет, не нужно выходить на улицу и махать им на прощание. Мотор уже работает, не нужно никакой суеты. Никто из них не обнял меня и не чмокнул в щеку. Я не протянула им руку и не стала умолять их остаться.
– Прощай, Ровенна, – с улыбкой сказала Сьюзен и направилась к машине.
Эта тихая изящная женщина выбрала для своей последней поездки то платье, которое надевала в церковь.
– Ровенна, – сказал Дэвид, – когда мы уедем, я хочу, чтобы ты пошла в мой сарай. На верхней полке справа ты найдешь длинный черный ящик, там лежит ружье. Рядом с ним три большие коробки с патронами. Возьми их и храни у себя под кроватью.
– Что?! Я не хочу держать дома оружие!
– Сделай это для меня. Единственное, о чем прошу. На случай, если оно тебе когда-нибудь понадобится. Пожалуйста, Ровенна. Я умру сегодня днем, и я уйду со спокойной душой, зная, что ты под защитой.
Я молча кивнула, и Дэвид Торп наградил меня широкой улыбкой, которая осветила его глаза.
– У тебя сердце воина, Ровенна.
– Но я не хочу сражаться, – возразила я. – Я хочу просто жить.
Прежде чем они скользнули в машину, Сьюзен повернулась ко мне и помахала рукой.
– Diolch, – поблагодарила она меня по-валлийски, и это слово стало для нее целым языком. А потом они уехали, оставив после себя опустевший мир.
Ровенна
Вчера мне пришлось сходить в сад Саннингдейл за репой. Дилан разбил там огород, там хорошая почва. Я поймала крысу в ловушку на дальнем поле, и из нее получилось бы отличное рагу с репой и розмарином.
День выдался холодный и морозный, но свежий и ясный; мое дыхание облачком вилось у лица, подтверждая, что я жива. Дилан и Мона сажали деревья. Дилан сказал: очень важно сажать деревья, ведь они понадобятся нам для топки через пятнадцать-двадцать лет. Двадцать лет! Как может столь юный мальчик загадывать так далеко вперед?
Я только-только прошла между елями в сад Саннингдейл – и заметила это. Когда я увидела существо, которое даже не пыталось спрятаться, не пыталось удрать, по телу пробежала дрожь.
Это был заяц, я думаю, или даже два зайца, потому что на затылке у него виднелась вторая уродливая плоская морда: пустые глазницы и сжатая маленькая пасть. Существо было мерзким, отвратительным.
Очевидно, с головой у него тоже было не все в порядке, иначе оно бы пустилось наутек, как и положено диким животным.
У меня с собой были лишь садовые вилы, но их хватило, поскольку это оказалось легко. Чудовище не сдвинулось места, когда я приблизилась к нему, и металлические зубцы пронзили плоть почти безо всяких усилий с моей стороны. Существо дернулось несколько раз и затихло.
Хотя обычно мы складывали мусор в кучу на краю сада, я закопала зайца в саду Саннингдейл, а потом прикрыла землю сухими листьями, спрятав могилу. Это была всего лишь мелочь, но мне не хотелось – и не хочется, – чтобы дети видели ужасных уродцев. Я не могу защитить их от чего-то большого, а вот от мелочей вполне могу оградить.
С тех пор как Облако прошло над нашей деревней, вокруг появились отвратительные звери.
Я не помню, когда началась болезнь, – только то, что мы с Диланом серьезно захворали и слегли. Я не сомневалась: мы умрем.
Не уверена, что это был за взрыв. Может, случилась авария на атомной электростанции «Уилфа», а может, и нет. Возможно, взорвалась бомба в Бангоре или на мостах к Англси. Я ничего не знаю о воздействии радиации, поэтому не могу представить, сколько этого яда просочилось в наши тела и сколько его там осталось.
Я оказалась мудрой. Наверное, меня укрепила вера Дэвида, и я решила вести себя, как положено женщине с сердцем воина. Пока болезнь только зарождалась внутри меня, я курсировала между домом и ручьем на дальнем поле, наполняя бутылки, кастрюли, горшки и расставляя их по спальне. Если мы разболеемся, нужно позаботиться, чтобы не наступило обезвоживание.
Через несколько дней в моей спальне стало пахнуть смертью.
Мы с Диланом, обнаженные, обливались потом между приступами боли. Болело все – мышцы и кости чуть ли не до мозга, а потом все ощущения резко исчезли, мы балансировали на грани жизни и смерти. Это была недожизнь, и только вспышки реальности нарушали мой сон.
Вот лезвие света пробивается между шторами.
Простыни мокрые, и я не понимаю, что это – пот, моча или рвота. Рядом Дилан, неподвижный, бледно-голубой. Он мертв, и мне остается только прижиматься к его голому телу, кричать, плакать, а потом проваливаться в сон с надеждой, что я тоже умру.
Когда я проснулась, Дилан снова был теплым и задышал. Впервые за несколько дней – может быть, недель – мы с сыном посмотрели друг на друга.
– Мне приснилось, что ты умер, – сказала я. – Это было ужасно…
– Воды, – пролепетал Дилан, и я потянулась за одной из бутылок, расставленных по комнате.
В разгар ужасной болезни я насильно вливала воду в наши рты.
– Это был ужасный, ужасный кошмар, – сказала я, искренне веря, что никакой это не кошмар: мой маленький сынок просто воскрес в грязной, вонючей спальне, а его чистое сердце очистило кровь от яда.
Конечно, это был еще не конец. Прошли месяцы, прежде чем мы смогли нормально переваривать пищу. А язвы во рту! Огромные, заполнившие весь рот язвы, на вкус как гниющее мясо, – десны иногда воспалялись так сильно, что зубы расшатывались и выпадали.
Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как над нами пронеслось Облако, но однажды утром Дилан вдруг сел на большой кровати и начал выводить пальцами фигуры собак на обоях. Тогда я решила, что мы выживем.
Шатаясь, ослабевшая и исхудавшая, я открыла все окна и двери. Сдернула простыни с кровати и пообещала себе, что, как только у меня появятся силы стащить матрас вниз, я вынесу его во двор и сожгу. Я открыла банку красной фасоли, и мы с Диланом сидели на пороге и ели по одной фасолине зараз.