Пышный кортеж наместника с шиком подъехал к широко распахнутым воротам дворца, по-праздничному украшенным разноцветными флагами, ленточками и фонариками. Придав лицу важное и торжественное выражение, Баурджин хотел было выпрыгнуть из повозки… но тут же передумал – слишком уж это было бы не комильфо – и вылез медленно, вальяжно, опираясь на плечи богатырей-стражников с пышными султанами на высоких шлемах. Он сам был хорош: в жёлтом – императорского цвета – халате с вышитыми драконами, в парчовых сверкающих на солнце наплечниках, в начищенном – больно глазам! – зеркацале-нагруднике червонного золота. Шлема, правда, не надел, как и китайскую круглую шапочку – так и ходил с золотым обручем. Ха! Да теперь, благодаря моднику Фаню, полгорода так ходило! Вон, хотя бы здесь – только старики в шапочках, остальные – так же, как и Баурджин.
– Слава господину наместнику! – выстроившись в шеренгу, грянули хором воины.
Реяли на ветру знамёна, были барабаны, ревели трубы. Всё это, по мнению князя – понты дешёвые – были нужны всенепременно! По ним, как по одёжке, встречали.
Завидев наместника, собравшиеся поклонились. Средь них выделялся высокий худой человек с бледным лицом – устроитель выставки господин Цзы Фань. Родной отец секретаря Фаня!
– Рад видеть вас, господин наместник, – почтительно поздоровался господин Цзы Фань. – Это большая честь для всех нас. Нам приятно, что и из дворца тоже прислали несколько работ. Мы разместили их рядом с работами мастера Пу Линя.
– Мастер Пу Линь из Ляояна – мой добрый друг, – улыбнулся нойон. – Я сам всегда искренне восхищался его искусством. – Ну, что же мы ждём, друзья мои? По-моему, пора приступить к просмотру.
– О, да, несомненно! – взмахнув руками, устроитель выставки, наконец, ответил кивком на почтительный поклон сына, стоявшего слева от князя. А потом с улыбкою обернулся:
– Прошу вас, господа! Смотрите и наслаждайтесь.
Посмотреть и в самом деле было на что! Было и чем насладиться. Например, «сумасшедшей скорописью» великого Чжан Сюя – написанные им иероглифы напоминали выплеснутый на полотно бред пьяной женщины… или сивой кобылы – как квалифицировал для себя Баурджин. Вон, на те иероглифы, лучше смотреть слева, а на эти – справа. Игра света и тени! Инь и Ян. А вот – вот – классика: маэстро Ван Сичжи! Что за чёткость! Что за последовательность! Что за изящество!
Вдоволь полюбовавшись классическими вещами, Баурджин и сопровождающая его свите перешли к следующей стене – местной. И тут было на что посмотреть, и, пожалуй, ничуть не хуже классики. Правда, многие местные мастера открыто подражали Вану Сичжи – и это было хорошо видно. Но вот некоторые… Иероглифы Баурджина на этом фоне выделялись, что он горделиво для себя и отметил. И даже собрали толпу! Не зря, значит, учился когда-то у Пу Линя махать кистью!
Баурджин, в соответствии с правилами выставки, подписал свои работы псевдонимом – «Серебряная стрела». Псевдоним, кстати, оказался довольно прозрачным… впрочем – только для посвящённых. Ведь о серебряном амулете на шее князя знало очень мало людей – раз-два – и обчёлся. Ну, воины монгольской стражи, наверное, видели. Ну Фань – ему Баурджин как-то раз сам показал. Ну Турчинай – это уж само собою. Кстати, её что-то на выставке не было. Быть может, явится позже? Надобно будет спросить – что же понравилось?
Князь перешёл к следующей стене и застыл, поражённый еле уловимой красотою увиденного. Один иероглиф, всего один, напоминающий бегущего человечка. Знак «Да» – «Великий». Вроде бы просто… Но, с каким изяществом выведены линии. И по ним можно понять характер мастера – да-да, несомненного мастера – понять, увидев. Порывистость движений – во-он, как прошла кист, слегка, по касательной, дотронувшись до шёлка, такой порыв свойственен молодости, значит, каллиграф – ещё совсем молодой человек. Но решительный и смелый. А вот эта горизонтальная линия – неровная, словно бы немного дрожащая – несомненно, говорит – нет, намекает! – на какую-то тайну, которую должно хранить ото всех. Но эта тайна – не мрачный секрет разбойников и лиходеев, о, нет, она вполне благородна – о чём неоспоримо свидетельствует благородство и изящество линий. Ах, какой же всё-таки изящный рисунок! Кто интересно автор?
Баурджин наклонился. Ну конечно же псевдоним. И весьма оригинальный! «Свежий Ветер» – так назвал себя неизвестный молодой мастер. «Свежий Ветер» – надо будет запомнить.
На выходе Баурджин подозвал к себе Фаня:
– Ну, как тебе? Что понравилось?
– Ван Сичжи – великолепен! И Пу Линь. А вот Чжана Сюя я, признаться, не очень-то понимаю, точнее, не очень-то принимаю. Весь этот стиль «сумасшедшей скорописи» кажется мне каким-то наигранным, неестественным, может быть, даже излишне эпатажным.
– Да уж, на вкус да цвет товарищей нет! – хохотнул князь.
Фань вдруг хитро улыбнулся:
– А ваши иероглифы я сразу узнал, господин. Их невозможно спутать. Не понимаю – как такое может изобразить ко…
Юноша тут же осёкся, сообразив, что снова чуть было не наболтал лишнего.
– Ты хотел сказать – как такое мог изобразить кочевник? – с усмешкой продолжил нойон. – Видишь ли, дружище Фань, я ведь долго жил в Ляояне.
– Да-да, я слышал об этом из ваших уст.
– И вот ещё что запомни – не каждый кочевник – варвар, как и не каждый варвар – кочевник, – заканчивая разговор, философски произнёс Баурджин.
После посещения выставки князь чувствовал душевный подъём, которого почему-то давненько уже не наблюдал. Сколько себя помнил – и здесь, и в той жизни – он всегда был окружён друзьями да хотя бы и просто приятелями. Живое общение, дружеские пирушки, веселье – всего этого так остро не хватало сейчас Баурджину, что он иногда жалел, что является наместником – а значит, человеком, недоступным для большинства смертных. Может быть, именно поэтому, от недостатка дружеского общения, князь столь часто навещал Турчинай? И ещё ему нравилось общаться со следователем Инь Шаньзеем – тоже, наверное, поэтому. Кстати, тот давно что-то не заходил, не докладывал. Дня два уже, а может, и три.
Чёрт побери, а взять, да и закатить сегодня во дворце бурную ночную пирушку! Кого позвать? Фань ещё, пожалуй, молод, не стоит спаивать мальчика, кто остаётся? Чу Янь? Этот умный, любезный, но слишком уж чопорный господин? Управитель дворца – одно слово. Нет уж, что-то не очень-то хочется с ним сидеть. А с кем тогда? Керачу-джэвэ? Простоват, но в качестве собутыльника вполне сойдёт. Лишь бы только не спился – монголы на это дело падкие. Ещё кто? Ху Мэньцзань? Пить с простыми десятниками как-то тоже… не того. О! А, может, произвести его в сотники? Хм. Да и с сотниками-то, честно говоря… Ещё не хватало слухов о том, что наместник великого монгольского хана – пьяница, и пьёт с кем ни попадя!
Сон что-то никак не хотел приходить, и в голову лезли разные мысли, большей частью тоскливые – об оставленной в кочевье семья.
Поворочавшись, Баурджин встал, оделся и, пройдя кабинетом, выглянул в приёмную. Стоявшие у дверей часовые не спали, несли службу исправно. Один – стражник десятника Ху Мэньцзаня, другой – монгол Керачи-джэвэ.
Пройдя мимо часовых, наместник спустился на первый этаж, в караульное помещение. При виде князя игравшие в кости воины тут же вскочили, почтительно кланяясь. Гремя, упали на пол костяшки.
– В азартные игры играем? – усмехнулся нойон.
– Так, чуть-чуть, – заступился за своих десятник Ху Мэньцзань. – Иногда.
– Ла-адно, – Баурджин махнул рукой. – Вот что, Ху. Выйди-ка!
Прихватив алебарду, десятник послушно вышел.
– Сходи за Кераче-джэвэ, – приказал князь. – Прихватите кувшин вина и поднимайтесь в приёмную. А свою алебарду можешь оставить в караулке!
Оба – и Керачу-джэвэ, и Ху Мэньцзань – поначалу стеснялись, но потом, уже после первого кувшина, ничего, разошлись – раскраснелись, повеселели. А Баурджин им всё подливал – и попробуй-ка, не выпей! Впрочем, невольные гости и не думали отказываться.
– А ну-ка, – поставив опустошённый бокал, Баурджин усмехнулся. – Расскажите-ка что-нибудь весёленькое!
– Весёленькое? – гости переглянулись.
– Ну-ну! – подзадорил князь. – Неужели ничего интересного во дворце не случилось?
– Да всё, как обычно, – пожал плечами десятник. – О! На заднем дворе конкурс устроили – кто самый меткий.
– Из арбалетов стреляли? – заинтересованно спросил Баурджин.
– Не, из луков.
– И кто ж победил?
Ху Мэйцзань неожиданно расхохотался:
– Ни в жизни не поверите, господин! Сюань Лэ, слуга! Ну, крепыш такой, краснощёкий.
– Краснощёкий слуга?! – непритворно ахнул нойон. – Ну надо же! А ведь это я ему посоветовал заняться каким-нибудь делом. Ты смотри – лучших воинов победил, а?
– Моих бы не победил, – произнёс вдруг Керачу-джэвэ горделиво, и даже с некоторым оттенком презрения. Впрочем, тут же исправился. – Извини, дружище Ху, но это так и есть. Монголы с детства – лучники, в отличие от твоих воинов.
– Что правда, то правда, – не стал спорить десятник. – В стрельбе из лука твои – первые. Однако, что касается алебарды, копья или рукопашного боя – тут мы ещё поглядим, кто кого!
Баурджин посмеялся и уже хотел было предложить устроить соревнование, но тут же раздумал – незачем обострять противостояние между двумя группами охраны – тангутской и монгольской. Конечно, соперничество между ними должно быть – это лишь на пользу дела, но именно что соперничество – а не открытая и прямая вражда. Не стоило без нужды обострять отношения между стражами.
Подумав так, нойон почесал бородку и предложил гостям попеть песен:
– Кто из вас проиграет – тому и бежать за третьим кувшином!
– О, – обрадовался Керачу-джэвэ. – Песен я много знаю.
Баурджин с размаху хлопнул его по плечу:
– Ну, тогда ты и начинай.
– Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы… – гнусавым голосом Керачу-джэвэ взял низкую ноту. – Еду-еду-еду-я-а-а-а-а-а! Слева от меня – трава-а-а-а, справа – трава-а-а-а… а в оврагах густой туман…