– Да, неплохой, – согласился нойон. – Только весьма небезопасный.
Чингисхан усмехнулся:
– Если б не знал тебя почти двадцать лет, подумал бы, что ты трусишь.
– О, великий хан, я…
– Молчи, молчи, я полностью уверен в твоей храбрости… как и в уме. Сделай так, чтоб этот город, Ицзин-Ай, чтоб вся страна тангутов стала преданнейшей и спокойной. Сделай! Иначе мне придётся превратить её в пустыню, – в тигриных глазах хана сверкнула молния.
– Не придётся! – приложив руку к сердцу, тут же ответствовал Баурджин. – Я сделаю для этого всё, можешь мне верить.
– Хочу верить! – благостно кивнул Чингисхан. – Закончим с тангутами и цзинцами, настанет время каракитаев – Баласагун, Кашгар, Турфан… Я не собираюсь разрушать эти города, если у тебя получится с Ицзин-Ай. Ну, а если не получится… – повелитель вздохнул. – Я обрушу на непокорных непобедимые тумены Джэбэ и Мухули. И тогда земля напитается кровью!
И тогда земля напитается кровью, – мысленно повторил Баурджин, направляя коня к высохшему руслу реки. Нагнувшись, присмотрелся… Выпрямился. Позвал проводника:
– Эй, Айджон, тут сухие деревья.
– Да, господин. Их принесла река.
– Так, может, есть смысл захватить их с собой?
Старик улыбнулся:
– Не стоит, мой господин. Перевал уже близко – а там мы найдём топливо для костров. Прошу поторопить всех – скоро стемнеет, а ночевать в пустыне – не такое уж приятное дело.
Князь посмотрел на проводника с невесёлой усмешкой:
– Поторопить? Как ты поторопишь волов? Погонщик и так уже истрепали все плети. Кстати, там, за перевалом, есть дорога?
– Есть, господин, – тут же кивнул Айджон. – Не сказать, что дорога, но широкая тропа, вполне удобная для повозок. Идёт мимо урочища в пустыню.
– А что там, за пустыней?
– Великий шёлковый путь, господин.
– Поня-а-атно…
Определившись по солнцу, Баурджин прикинул стороны света, дабы потом, на привале, изобразить на чертеже всё – составить миникарту, кроки окружающей местности, чтобы потом, в дальнейшем, построить дорогу из Каракорума в Ицзин-Ай. Настоящую хорошую дорогу, вымощенную камнями и кирпичными плитами, широкую – чтоб свободно могла разъехаться пара повозок – с ямскими станциями и конюшнями заводных лошадей. Именно такие дороги и могут связать воедино империю, ибо огромные расстояния – суть преграда для власти. Нужна связь, нужна возможность быстрого подхода войск – иначе как управлять? Никак…
Немного задержавшись, князь посмотрел, как последняя повозка медленно переваливается колёсами по пересохшему руслу. Потом перевёл взгляд вперёд, где у туманной дымке сливающихся с землёю небес угрюмо маячил хребет, чем-то напоминавший Баурджину трёх поставленных рядом матрёшек – одну другой меньше. Ну, да, он ведь так и называется – Гурбун-сой-хан – «Три прекрасных». А за ним – отсюда не видно – урочище Уголдзин-Тологой. Там овраги, перелески, вода… А значит – и люди. Не то, что здесь, в пустыне – противно скрипящий на зубах коричневатый, солончаки, да мелкая серая пыль. Слава Христу, хоть не жарко сейчас, ещё бы – осень.
Они достигли хребта к вечеру, когда синие сумерки уже вползали в пустыню медленно и неотвратимо. Солнце ещё не село, но уже висело низко-низко, касаясь оранжевым краем песков.
Проскакав вперёд, князь обернулся и ободряюще крикнул:
– Вперёд! Там, за перевалом, урочище. Там мы найдём огонь, воду и пищу. Не вяленое на солнце мясо и солёный сыр, а дичь! Подстрелим косуль, куропаток, зайцев, устроим себе пир и лишь через день, отдохнув, двинемся дальше!
– Слава наместнику! – услыхав про отдых, радостно завопили все караванщики, от вечно хмурого начальника охраны Керачу-джэвэ до самого последнего мальчишки-погонщика.
– Слава великому князю!
Баурджин с усмешкою приосанился – эко, как величают – «великий князь», не хухры-мухры!
Вот и перевал, и резкий – прямо в лицо – ветер, такой сильный порыв, что едва не свалил коней! И камни. Огромные чёрные камни в окружении красно-фиолетовых скал. В скалах гудел ветер, и багровое закатное солнце сверкало меж ними, словно бы зажатое в чьих-то огромных ладонях.
Взобравшись на перевал, Баурджин оглянулся назад и поспешно пустил корня вниз – настолько невыносим стал поднявшийся ветер. Как бы не было ночью песчаной бури… Впрочем, если и будет – то позади, либо – далеко впереди, за урочищем.
Внизу, в долине, быстро темнело и чёрная тень хребта, протянувшаяся почти до самых оврагов, быстро поглощалась тьмой наступающей ночи.
– Теперь успеем? – пустив коня приёмистой рысью, нойон нагнал проводника.
– Успеем, господин, – довольный, обернулся тот…
И вдруг застыл… Дёрнулся. И медленно повалился с коня.
Стрела! В спине старого проводника Айджона торчала длинная чёрная стрела.
Впрочем, Баурджин её не разглядывал – не до того было. Быстро – оп! – пригнулся к гриве, бросая коня вскачь, к чёрным камня. Лишь чувствовал, как просвистели над головой стрелы. Укрывшись за камнями, позвал:
– Керачу!
– Сам вижу, – пустив коня в галоп, начальник стражи вмиг оказался рядом с нойоном. – Моя вина…
– Будешь наказан, – жёстко отозвался Баурджин. – Кто эти злыдни? Пришлые разбойники или какое-нибудь местное племя?
– Не знаю, князь. Старик-проводник утверждал, что здесь вполне безопасно.
Нойон скривился:
– Ага, безопасно… Как бы не так! Ты должен был выслать людей вперёд.
– Я и послал…
– И где ж твои люди? Так…
Баурджин быстро оценивал обстановку. Стрелы пускали откуда-то из перелеска… а он велик, этот перелесок, есть где укрыться. Спрятаться, устроить засаду… Да и темновато – не очень-то по лесам погоняешься, чёрт знает, за кем. Значит, остаётся что? Правильно – выманить врага на оперативный простор, спровоцировав его на активные действия. Чтоб не только стрелы пускал, но и сам, супостат, показался. А тут его и…
– Вели всем воинам укрыться за скалами, – решительно приказал князь. – Так, чтоб до поры до времени их не было видно со стороны леса. Оставь только нескольких, самых смелых – с десяток – пусть сопровождают повозки. Пусть они сначала немного спустятся вниз, потом остановятся, развернуться… Не надо спешить.
– Понял тебя, князь, – с готовностью кивнув, Керачу-джэвэ поворотил коня и помчался обратно к скалам. Вслед ему просвистели стрелы.
Баурджин всмотрелся вперёд – несчастный старик пронзённый неведомо чьей, стрелою, лежал в пожухлой траве, а пегая лошадь его бегала вокруг и беспокойно ржала. Там, в урочище – темно, а здесь, на перевале… перевал освещён солнцем. Что и говорить – удачное местечко для засады, впрочем, не столько местечко, сколько – время. Жаль старика. Он так торопился успеть преодолеть перевал до наступления ночи. Успел…
Князь оглянулся, увидев, как, освещённые широкой дорожкой оранжевого солнца, неспешно катят вниз, с перевала, повозки. Вот к ним подлетел всадник… Повозки остановились… принялись медленно разворачиваться. Слышно было, как ругаются погонщики…
Прекрасный момент для нападения. На месте разбойников Баурджин больше бы и не ждал – чего ждать-то? Убедились, что воинов почти нет, так теперь и налететь с лихим посвистом!
Ага!
Нойон прислушался и улыбнулся: ну, вот он, посвисит!
– Хумма-а-а! Хумма-а-а-а!
Со свистом, с верещаньем и кличем, вылетели из лесу чёрные всадники верхом на вороных конях, пуская на ходу стрелы.
– Хум-ма-а! Хумм-а-а!
Вращая над головами саблями, бросились к беззащитным возам… Вот всего сотня шагов осталась… полсотни… двадцать…
Пора!
– Хэ-гей! Хур-ра! Хур-ра!
Выхватив из ножен тяжёлую саблю, Баурджин бросил коня во всю прыть, чувствуя, как со всех сторон несутся из засады воины Керачу-джэвэ.
– Хур-ра! Хур-ра!
Услыхав клич, разбойники принялись озираться, видать, поняли, что их заманили в ловушку, выставив для приманки возы. Поняли – да поздно!
Столкнувшись с лиходеями одним из первых, Баурджин скрестил саблю сразу с двумя. Послышался звон, скрежет, дикие вопли…
Оп! Удар! Звон! Искры… И перекошенное злобой лицо. И пахнет от вражин какой-то падалью. Ну и запах… Удар!
Один из соперников – тот, что слева – оказался совсем никудышным бойцом, и, быстро потеряв выбитую ловким ударом нойона саблю, поспешно пустился в бегство. Трус! Зато другой… другой стоял насмерть! Рычал, как дикий зверь, бился, словно этот бой был его в жизни последним!
Удар! Удар! Удар!
И искры… и скрежет… и злоба в глазах, и перекошенные уста, изрыгающие проклятия. Чего ж ты так злишься-то, парень? Ведь не на вас напали!
Удар! Удар! Удар!
Отбив… Отбив… Отводка…
А не пора ли и самому перейти в атаку?! Да, пожалуй, пора!
Удар! Не простой, с оттяжкой, и не в панцирь – крепкий полированный панцирь из толстой шкуры быка, такой не пробьёшь даже саблей… Нет, не в панцирь… А во вражий клинок! Бамм!!! И – по инерции – влево… И – резко – вниз… Прямо в руку! Пусть пока левая – зато какой удар! До кости! Потекла, потекла кровушка… теперь главное, не давать вражине покоя.
Удар! Срежет! И злобная ругань. А вот тебе ещё! На! На! На!
Вражина слабел прямо на глазах, а Баурджин не замыкался только на нём одном, вовсе нет, следил и за всем ходом схватки время от времени бросая вокруг быстрые цепкие взгляды. Похоже, победа была за своими. Да не похоже, а так и есть!
– Хур-ра! Хур-ра!
Баммп!
Ох ты! Вражина из последних сил нанёс удар – как он думал, смертельный. Однако, вовремя среагировав на выпад, Баурджин отклонился в седле и, пустив саблю вдоль вражеского клинка, поразил разбойника в шею!
Лиходей захрипел, выпустив из руки оружие, и тяжело привалился к гриве. И чёрная кровь потекла по шее коня широкой пульсирующей лентой… Готов. А что же с остальными?
А остальные разбойники, преследуемые превосходящими силами караванщиков, со всех ног улепётывали к лесу. Впрочем, нет, исправляя допущенную ошибку, Керачу-джэвэ сделал всё, чтобы их туда не пустить – выслал два десятка воинов, и те перерезали лиходеям путь. Да и не так их было много, лиходеев, всего-то оставалось, наверное, меньше десяти человек, остальные либо сдались в плен, либо уже покинули сей бренный мир.