Не убирая сабли в ножны. Баурджин пустил коня вскачь, быстро нагоняя воинов.
– Хур-ра! Хур-ра! – кричали те на скаку, и сердце нойона радовалось, слыша победный клич.
А гнусные лиходеи, в страхе оглядываясь, неслись к урочищу, нещадно погоняя коней. Успеют? Вряд ли…
Хотя нет… Вот один, самый шустрый, вырвался-таки… Уйдёт! Ах, уйдёт! Рванув из за спины лук, Баурджин наложил стрелу, прицелился, насколько это вообще возможно было сделать в быстро наступавшей тьме.
С воем дёрнулась тетива… Мимо! Чёрт побери! Однако… Однако и вражины впереди не было! Он свернул, свернул, заворотил на скаку коня… Почему? Зачем? Ведь путь в урочище был свободен! Хотя, конечно, если б лиходей не повернул столь резко, так непременно получил бы между лопаток стрелу. Впрочем, он и так, кажется, её не избёг. Нет, на этот раз выстрелил не нойон, а Керачу-джэвэ. Удачно.
Баурджин с усмешкой убрал в ножны саблю.
– Господин! – подскочив, доложил один из молодых воинов. – Там, в лесу, разбойничье логово. Мы взяли пленных.
– Пленных? – вскинул голову князь. – А ну, давай их сюда, взглянем.
Пленников оказалось четверо – все довольно молодые люди, одетые разве что не в рубища – такое впечатление, что разбойничья жизнь не была для них вольготной и не приносила особых доходов.
Не говоря ни слова, Баурджин окинул лиходеев презрительным взглядом и, повернувшись к своим, подозвал начальника караванной стражи:
– Вижу, вы уже успели разложить костры.
– Готовимся к ночлегу, господин наместник. Я уже распорядился выставить усиленные посты.
Князь спрятал усмешку – раньше нужно было шевелиться, глядишь, не потёрли бы проводника.
– А что с этими? – Керачу-джэвэ кивнул на пленных, освещаемых горящими факелами стражи и жёлтой тощей луной.
– С этими? – Баурджин ненадолго задумался. – А нет ли в лесу, поблизости, какого-нибудь развесистого дерева, дуба или граба?
– Есть! – улыбнулся начальник стражи. – Даже несколько, как раз на той полянке, что мы выбрали для ночлега.
– Ну, раз есть, – нойон мрачно качнул головой. – Так повесьте на них четыре петли.
– Господин, вы хотите…
– Делайте пока, что вам говорят, – холодно оборвал князь. – И приведите туда пленных.
– Слушаюсь!
Начальник стражи поспешно ретировался, и громкий голос его загремел на поляне. Баурджин спешился и, передав коня подбежавшим слугам, неспешно побрёл по краю горного кряжа, за которым – вот, почти сразу же – начинался лес. Тонкая полоска луны уныло повисла в небе, окружённая маленькими цветочками звёзд. Рядом, в лесу, гулко куковала кукушка, а где-то далеко за перевалом слышался волчий вой. Ветер стих с наступлением ночи, и Баурджин, неспешно шагая к поляне, наслаждался внезапно наступившим спокойствием. В лесу пахло сосновой смолой, хвоею и можжевельником, а ещё – почему-то – сеном. Да, верно, им выложили днище повозок…
– Пища готова, мой господин! – завидев нойона, подскочил один из слуг – юркий расторопный малый из какого-то захудалого кераитского рода. Оставить его при себе? Парень, кажется, довольно смышлён. Ладно, посмотрим.
Баурджин уселся у костра на тут же подставленный походный стул и недовольно поморщился:
– Что там ещё за вопли?
– Пленные кричат, господин наместник, – почтительно доложил какой-то молодой воин. – Видать, не очень-то хотят, чтоб их повесили.
Нойон усмехнулся – ну ещё бы, хотели. Встав, махнул рукой слугам, чтоб не шибко суетились, и направился к дубу, освещённому дрожащим пламенем факелов.
– Господин, господин! – увидав его, запричитали разбойники. – Пощади нас, пощади!
Молодые парни, совсем ещё дети… Нет, вот один – пожилой, точнее, средних лет. Кряжистый, сильный, матёрый с кудлатой, словно пакля, бородой. Ишь как глазищами зыркает – такой не запросит пощады, скорей, примет смерть.
Баурджин замедлил шаг, усмехнулся.
– А, лиходеи! Что верещите? – эти слова он произнёс по-тангутски, благо выучил сей язык ещё лет шесть назад, когда появился в Ляояне под видом беженца из Си-Ся. Си-Ся – или Си-Ся-го – «Западное государство Ся» – так именовалось царство тангутов, когда-то могущественное, а ныне существующее лишь волею Чингисхана.
– Молим о прощении, великий хан!
– Простить что ли вас за вашу наглость? – прищурился князь. – Ну, тогда расскажите что-нибудь о своей шайке, позабавьте меня.
– Молчать, молчать, щенки, – буркнул матёрый. – Помните о ваших матерях.
– Повесьте его, – быстро приказал нойон, и люди Керачу-джэвэ тут же вздёрнули лиходея на крепком суку, где уже, дожидаючись, болтались четыре петли, одна из которых – крайняя – уже оказалась занятой. Баурджин неоднократно сталкивался с разного рода разбойным людом и хорошо изучил его типажи – с таким вот, как это кряжистый, церемониться никак не следовало и уж тем более играть в какое-то там благородство. А вот с этими, с разбойным, трясущимся от страха, молодняком – можно и поиграть. Именно, что поиграть.
– Красиво висит! – Баурджин заценил болтавшегося на верёвке висельника опытным взглядом эстета, а затем задумчиво посмотрел на пленных. – Но – слишком уж одиноко.
– Вот этого, – он показал пальцем на одного из парней, толстенького и пухлощёкого, – нужно будет повесить ближе к стволу, а этих двоих недомерков – посередине. Получится очень красиво и вполне в русле традиции: сила и слабость, мускулистость и худоба, чёрное и белое, Инь и Ян.
Баурджин замолчал, устремив взгляд в небо, словно бы желал спросить что-то у звёзд.
– Так, значит, вешать и этих? – озабоченно переспросил далёкий от эстетства Керачу-джэвэ.
– Этих? – князь взглянул на молодых лиходеев так, словно бы увидел их в первый раз. – А, разбойнички. Совсем про вас забыл. Вы, кажется, обещали что-то рассказать? Нет-нет, только не все разом, по очереди. Начнём… ну, хотя б, с тебя! – палец нойона указал на одного из «недомерков», на вид лет пятнадцати, вряд ли больше – смуглого, худого с густой всклокоченной шевелюрой непонятно какого цвета. – Ты кто?
– Меня зовут Кижи-Чинай, господин… И я даже знаю, что такое Инь и Ян!
– Ох ты. Христородица! – язвительно сплюнул князь. – Ну, надо же, какие образованные лиходеи пошли… Эй, Керачу-джэвэ! Вели-ка принести мне стул, вина и немного какой-нибудь дичи. Ну, давай, начинай, парень!
– Осмелюсь сказать, господин, – юный разбойник поклонился, насколько позволяли стягивающие руки и ноги путы. – Я буду говорить за всех нас троих.
– Да что ты? Это уж как я решу!
– Потому что, господин, они ведь деревенские и не могут двух слов связать.
– Зато лиходейничать могут! – Баурджин, наконец, уселся на принесённый стул и, хлебнув из кубка вина, блаженно зажмурился. – Ну, прямо в сказку попал! Ты, продолжай, продолжай парень. Только вот что – пока я ничего путного от тебя не услышал. Все какие-то прелюдии, да слова за других. За себя говори, понял?!
– Да… – разбойник облизал потрескавшиеся от ветра губы. – Я – Кижи-Чинай, господин, и всегда жил в городе, но вот, вынужден был уйти, и связался с этими, – он кивнул на остальных. – Мы долго странствовали, а потом… потом оказались в шайке.
– Невинные овечки! – Баурджин с аппетитом впился в жареную на вертеле куропатку. – Уммм! Ну, говори, говори.
– Нас заставили, клянусь Буддой, заставили.
– Что? – князь чуть не подавился. – Да ты у нас буддист, оказывается? Надо же! А как же с непротивлением злу насилием? Джавахарлал Неру что говорил, а?
– Н-не знаю, господин, – малолетний разбойник смотрел на нойона с откровенным страхом. Даже задрожал.
– Но-но, – прикрикнул на него князь. – Ты мне ещё тут описайся или в штаны наложи! Наберут же в разбойники молокососов. И давно вы в шайке? Ну, давай, давай, родной, пой песни, словно немецкий шпик в СМЕРШе, что я тебя тут расспрашиваю?
– А… а песен я мало знаю, господин…
– О, господи… Да будешь ты, наконец, рассказывать?!
Если верить парням, так они и в самом деле попали в шайку случайно, что, конечно, ничуть не умаляло их вины. Причём, случайность эта касалось лишь двух – деревенских, а что же касаемо самого рассказчика, Кижи-Чиная, то этот паренёк, судя по всему, был тот ещё фрукт – то ли базарный плут, то ли карманник, то ли ещё какой городской мошенник, едва не попавшийся в руки правосудию – почему и бежал. О шайке он, правда, рассказывал довольно толково и в подробностях – только вот информация эта оказалась пустой и ненужной, ну, кому сейчас интересовал и погибший главарь и все планы его разгромленной шайки? Зачем Баурджин это всё слушал? Не только от нечего делать, отнюдь. Имелись у него на этот счёт свои – пока ещё довольно смутные – планы.
– Теперь вот что, – доев куропатку, нойон бросил кости наземь, поймав голодные взгляды пленников. – Об урочище мне расскажи, как его… забыл…
– Уголцзин-Тологой, – тихо отозвался Кижи-Чинай и посмотрел на князя с ещё большим страхом. – Очень нехорошее, злое место. Заколдованное! Кто туда попадёт – погибнет!
– Хо! – подставляя слуге опустевший бокал, покачал головой Баурджин. – И много уже погибло?
– Много… – юный разбойник вздохнул. – Даже те из наших, кто случайно забредал в большой овраг, так больше и не возвращались.
– Угу, – князь хохотнул и сделал длинный тягучий глоток. – А что же они туда побрели, в урочище, коли оно заколдованное? Только не говори, что научного интереса ради.
– Интерес у них был… – округлив глаза, еле слышно прошептал юноша. – Там, на дне оврага, говорят, спрятано большое богатство.
– Прямо так на дне и лежит?
– Нет, господин, не на дне – в старом дацане!
– Ха! – Баурджин встрепенулся. – Вот утром и покажешь нам этот дацан.
– Не могу, господин! – Кижи-Чинай задрожал. – Не могу!
– Почему это ты не можешь?
– Потому что этот дацан… Он – то есть, то его нет.
– Что?! – Баурджин выронил из рук бокал с недопитым вином. – Что ты сказал, парень?!
Кижи-Чинай пытался что-то объяснить, сам не понимая – что. Нойон не слушал… Мысли, воспоминания нахлынули вдруг на Баурджина с такой неожиданной силой, какой он давно уже не ощущал.