Завывания ветра над прокисшей от мерзкой грязи землей напоминали рев реактивных двигателей. Низкие рваные тучи неслись так низко, что становилось страшно – вдруг они вот-вот заденут тебя за макушку. Мрак вокруг, на горизонте кое-где светились огни близкого города. Мы стояли рядом с двумя огромными каменными головами, поставленными носами друг к другу.
Расмус неожиданно спросил меня:
– Ты чего боишься больше всего на свете? А?
– Почему тебя это интересует именно сейчас?
– Потому, – отрезал он. – Хочу знать, с чем мне в ближайшее время придется столкнуться.
– Как и где ты собираешься сталкиваться с моими страхами? – сердито поинтересовалась я.
Опять этот тип пудрит мне мозги, причем тут мои страхи? Нет, конечно, во сне наши страхи иногда приходят к нам, но зачастую в такой форме, что еще поди разберись, страх это или что-то еще? Что предполагается в программе моих нынешних снов? Кошмары до судорог и визга? И кто меня будет пугать?
Кажется, последнее соображение я произнесла вслух, потому что Расмус незамедлительно откликнулся:
– Сама и будешь пугать. Эти ребята, с которыми мы с тобой должны сразиться, не имеют определенного облика. То есть какой-то облик у них есть, но люди почему-то не способны его разглядеть. Вместо того чтобы увидеть их истинный образ, люди предполагают, что они невообразимо ужасны, награждая их чертами собственных страхов. Вот я и спрашиваю тебя, Холли, чего ты боишься больше всего на нынешний момент?
А черт его знает, вот уж о чем я никогда не задумывалась. Бояться чего-то боялась, но уж теоретизированием на тему собственных страхов… нет, подобных изысканий я не проводила. Да и потом, мелкие страхи, лежащие на поверхности сознания, ничего не стоят, с ними легко справиться. Но с тем, что может выползти наружу из глубин наших мозгов? С этим, несомненно, труднее, но кто и когда мог внятно ответить, чего боится, например, его собственная подкорка? И я не исключение, откуда мне знать? Вот когда оно вылезет на поверхность… рогатое такое… ой, мама, кажется, я знаю, чего боюсь…
В общем, я, конечно, соврала, когда сказала, что не знаю. Или нет? Может, и не соврала. Может, только кажется, что я боюсь именно этого, хотя на самом деле придется столкнуться с чем-то и вовсе неожиданным для себя. Поживем, а уж по мере поступления информации – увидим, что делать.
Во всяком случае, я выкручивалась из страшных снов всю жизнь, и никому из моих сонных кошмаров еще ни разу не удалось со мной сотворить ничего плохого. И просыпаюсь только тогда, когда все плохое, что хотело со мной приключиться, благополучно растворяется в глубине моего нежелания, чтобы оно приключалось. В общем, я просыпаюсь только после того, как со мной так ничего и не произошло, а не непосредственно перед тем, как оно вот-вот случится. Поэтому я спокойно продолжала обозревать окрестности, ведь даже в самом гадостном сне со мной ничего не может случиться.
И тут меня осенило поинтересоваться:
– А сам-то ты чего боишься? В чем заключается твой неизбывный страх, Расмус? С чем мне придется столкнуться?
Расмус побледнел, вот уж чего не ожидала!
– Надеюсь, ты не сможешь понять, в чем заключается мой страх.
– Что, он настолько велик и ужасен? – кокетливо спросила я.
– Нет, тебе нельзя с ним знакомиться, иначе он сбудется, – глухо, с усилием выговорил Расмус.
– И что же мне теперь делать? – мое веселье растворилось в холоде его голоса. – Получается, что я сама и являюсь твоим самым большим страхом?
– В какой-то мере, – покорно согласился он.
Какое-то идиотски безвыходное положение! Вот уж чего мне никак не хочется, так это находиться в столь двусмысленной ситуации. Не понять его страхов я, скорее всего, не смогу, но тогда они сбудутся… Чушь какая! Не хочу, чтобы его страхи сбывались. Может, мне глаза завязать, чтобы я ничего не видела? Или решить проблему радикальнее, оторвав голову Расмусу, чтобы он раз и навсегда перестал бояться чего бы то ни было?
– Не поможет, – криво усмехнулся он. – Потому что в этом случае мой страх тоже сбудется.
Я опять сболтнула что-то лишнее? Или этот деятель таки читает мои мысли? В общем, читает или нет, в настоящий момент меня мало беспокоило. Хочется ему знать, что за каша у меня в голове? Да на здоровье, я и сама не всегда могу понять, что там происходит, так что так ему и надо, если он влезает в мои мозги.
– Расмус, послушай, эти ребята могут принимать только облик человеческих страхов? Или способны на что-то другое?
– Что ты в них разглядишь, тем они тебе и покажутся, – немного раздраженно заметил он. – Просто люди, сталкиваясь с неизвестным и непонятным, чаще всего пугаются так, что из них лезет в первую очередь то, что лежит на поверхности. А там чаще всего хранятся именно их страхи.
– Хм! То есть ты сам совсем не обязан пугаться?
– В общем, нет. Дело в том, что они не будут спрашивать моего мнения о том, в каком виде я бы предпочел их лицезреть. Возьмут свой облик из моей головы сами.
– Расмус, – укоризненно заявила я. – Черт тебя дери, ты же колдун. Поставь какую-нибудь защиту вокруг своей лошадиной башки, вот и все!
– До этого я и сам додумался, – он высказался не очень уверенно. – А что, ты в самом деле считаешь, что у меня лошадиная башка? Ты все-таки думаешь, что я некрасивый?
Блин, кто о чем, а этот нашел, о чем печалиться. И когда? Накануне схватки с какой-то инопланетной нечистью! Между прочим, чего больше всего боятся эти твари?
– Скоро стемнеет, – предупредил он меня, и голос его был печальным-печальным. – И они тогда залетают. Я тебе настолько не нравлюсь?
– Да нет, ничего, терпеть можно, – успокоила его я, предположив: – Если они ночные, может, сильного света боятся?
– Боятся, конечно, – безразличным тоном ответил Расмус. – Но не настолько, чтоб улететь с планеты. Попрячутся по разным дыркам, пересидят и снова вылезут. Никакой энергии не хватит, чтобы освещать всю планету круглыми сутками, пока они не сообразят, что пора драпать. Значит, ты меня только терпишь?
Чтоб тебя… лучше бы ты выяснил, как они могут отсюда удрать, каким путем, каким образом? Как их сюда эти, как их там… Три Короля… засунули? Так нет, его волнует совсем другое. Вот навязался на мою голову…
– Расмус, чего ты от меня хочешь услышать? – недовольно поинтересовалась я. – Что я к тебе неравнодушна?
– На мой вкус, такой ответ предполагает как минимум два толкования.
– Ну, хорошо, – не выдержала я, – иногда ты мне даже нравишься…
И тут мою шею сзади нежно обхватили две ледяные ладони. Я с диким визгом оглянулась, все-таки мой страх достал меня!..И принялась истерически хохотать. За спиной стояла невыносимо смехотворная версия Расмуса, да, именно так, с рогами, копытами и хвостом.
Расмус недоуменно обернулся на мой визг, пригляделся. Его громовой хохот заставил меня втянуть голову в плечи.
– Ну, Холли, ну, спасибо! Вот, значит, что ты обо мне на самом деле думаешь? Странно, что я тебе хоть иногда еще нравлюсь…
Наши эмоции явно не понравились явившемуся нас испугать чучелу. Оно, пытаясь сохранить достоинство, стало медленно растворяться в темноте. Я старалась разглядеть, на что оно все-таки похоже на самом деле. Черт, какая красивая штука! Что-то продолговато-прозрачное со складками вдоль тела, какие-то смутно видимые перистые щупальца. И складки-крылья, и щупальца по краям светились слабыми голубоватыми огоньками, которые мерцали во мраке, создавая совершенно изумительную картину.
Я восхищенно ахнула:
– Черт возьми! Да он прекрасен!
Собравшиеся было удалиться от нас пульсирующие огоньки остановили свое движение и, слегка поразмыслив, вернулись. Как все живые существа похожи друг на друга, где бы они ни жили, подумала я, никто критики не переносит. Зато все обожают нравиться другим, а уж перед восхищением своей особой никто устоять не может.
Я засмеялась:
– Расмус, может, ему зеркало поставить? Как ты думаешь, ему понравится?
– Кто его знает, – задумчиво пожал он плечами. – Не исключено, попробуй.
Я щелкнула пальцами, может, и не так звонко, как у Расмуса получается, но у него и пальцы намного длиннее моих. Результат не замедлил явиться – огромное зеркало, чтобы это чудо могло рассмотреть себя в полный рост. Как ни странно, оно и в самом деле подлетело к зеркалу, мерцание создания усилилось. Оно стало медленно поворачиваться вокруг своей оси, стараясь рассмотреть собственную особу со всех сторон. Я давилась от смеха, стараясь его не показывать, но вряд ли у меня хорошо получалось. Величественно отодвинувшись, оно вдруг стремительным движением махнуло в темноту.
Я посмотрела на Расмуса:
– Ну что, будем дожидаться твоего страха?
Он перекосился, но, как оказалось, совершенно напрасно. Его страха мы не дождались, вместо него на нас налетели толпы совершенно омерзительных монстров, полуразложившихся покойников, раздолбанных скелетов и тому подобной мерзости. Они все целенаправленно летели к моему зеркалу, устроив перед ним безобразную толкучку, пихая и отталкивая друг друга, меняя свой отвратительный облик на нечто настолько прекрасное, что у меня даже немножко сердце защемило от нежности к волнующейся вокруг нас мерцающей красоте.
Я неодобрительно покачала головой.
– Как все-таки однообразны человеческие страхи… А твой?
– Я ж тебе говорил, – с нескрываемым облегчением заявил Расмус, – что я единственный и неповторимый. Моего здесь нет, и, значит, все в порядке. Тебе не кажется, что им не до нас?
Столпотворение усиливалось, тучи тошнотворных уродов налетали, не обращая на нас ни малейшего внимания, растворяясь во мраке ночи, становясь изысканными светящимися линиями, мелькающими в воздухе в волнующем, ликующем танце.
– Может, им еще одно зеркало слепить? Пока они друг друга не подавили? – обратилась я к задумчиво созерцавшему происходящее Расмусу.
– Да хоть десяток, – согласился он. – Пусть им будет хорошо.
Десяток, на мой вкус, было чересчур, но, подумав, я решила, что лучше больше, чем меньше. Такой счастливой толпы мне в жизни видеть не приходилось. Восхищение этих ребят собственной персоной меня удивляло, ведь друг друга они видеть всегда могли. С другой стороны, рассудила я, осознание именно собственной привлекательности не может не греть душу. И тут в мою глупую голову пришла мысль, что я только что продемонстрировала всей этой инопланетной своре ее красоту, предварительно если и не обидев, то ничем и не обрадовав Расмуса. А ведь он, очевидно, был задет моими словами…