Хелен делает себе еще один тост и садится на диван полистать телефонный справочник. Он на несколько лет устарел, потому что все теперь хранится в компьютерах.
Наконец Хелен долистывает до нужного раздела. Поблизости есть два учреждения для животных. Одно только для диких, другое принимает домашних питомцев от хозяев, которые больше не могут о них заботиться. Очевидно, что звонить лучше во второе. Не хочется, чтобы зверька смолотила какая-нибудь бешеная лисица, накачанная антибиотиками. От мысли, что его маленькое тельце угодит в чью-то пасть, Хелен бросает в дрожь – а ведь это тот самый мир, в котором она когда-то была счастлива.
Покончив с добавочным тостом, она возвращается в прихожую. Делает радио потише. Набирает номер.
– «Домашний приют». Тони у телефона.
– А… да, здравствуйте. Я звоню, потому что недавно нашла брошенного питомца.
Повисает пауза, потом собеседник насмешливо вопрошает, не ее ли это питомец, который больше ей не нужен.
– Нет, конечно, – резко отвечает Хелен. – Я же сказала, что его бросили.
– А кто бросил, знаете?
– Это «Домашний приют» или «Домашний допрос»?
– Чего?
– У меня в доме брошенное животное, которому некуда податься.
– У вас дома?
– Совершенно верно. Я нашла животное на улице, взяла его домой, покормила, дала воду и спальное место, так что с ним все в порядке.
– Кажется, вы подружились.
– Ничего подобного.
– Но вы о нем заботитесь. Животное не может остаться у вас?
– Вы одного не понимаете, Тони. Я восьмидесятитрехлетняя старушка, могу умереть в любую минуту, и тогда он вернется в прежнее положение. Одинокий, беззащитный и почти наверняка истощенный.
– Собака или кошка?
– Поменьше, – говорит ему Хелен.
– Кролик, морская свинка, шиншилла, хомяк, ежик, карликовая сумчатая летяга…
Слышно, что он зачитывает из списка, и это ее раздражает.
– Это мышь.
– Мышь? Так, а клетка у нее есть?
– Нет, он живет у меня в раковине.
– У вас в раковине?
– Мне нужно было место, откуда он не сбежит.
– И вы нашли брошенную мышь на улице?
– Именно так.
– А как вы ее забрали домой, если клетки нет?
– Он жил в старом аквариуме, который я принесла домой, не зная, что там внутри живое существо.
Короткая пауза, у ее собеседника вырывается смешок.
– Неплохо для человека, готового умереть в любую минуту. По-моему, дикая мышь просто угнездилась в ненужном аквариуме.
– Чисто теоретически, полагаю, могло быть и так.
– Ну вот, а мы принимаем только бездомных питомцев.
– Но раньше эта мышь была домашней. Я знаю, потому что с ней в аквариуме лежали всякие причиндалы.
– Наркотики?
– Игрушки! Колесо, трубка синий замок…
– А, просто вы сказали «причиндалы»…
Хелен отводит трубку от лица, чтобы от души помотать головой.
– Мне кажется, произошло следующее… – продолжает Тони, слегка растягивая слова, дабы подчеркнуть глубину своей мысли. – У кого-то сдох хомяк, хозяин выставил аквариум для сборщиков мусора, а потом мимо пробегала дикая мышь, учуяла остатки корма для грызунов, залезла внутрь и обустроила себе отличное жилище.
Хелен закрывает глаза.
– Вы волонтер, Тони?
– Да.
– А можно поговорить со штатным сотрудником?
– Мы тут все волонтеры. Если вам нужно официальное лицо, звоните в центр спасения диких животных.
– Так вы можете забрать мышь из моей раковины или не можете?
– Если вы мне докажете, что мышь домашняя, можно к нам привозить с десяти до шести, каждый день.
– И как я должна это доказывать?
– Не знаю. Я не специалист по мышам.
– Да уж, – отвечает Хелен, – похоже, вы ни в чем не специалист, кроме идиотизма.
18
На обед Хелен заваривает суп из пакетика. Такой, который с сухариками и кусочками зелени. Мышь все никак не проснется, думает Хелен, наверное, долгие дни неопределенности, до того как он угодил ко мне в раковину, его вымотали. Может, он ее считает мышиным божеством, а коробку от пирога, лимонадную крышечку, клубнику и несоленые орехи – частью мышиного воздаяния на том свете?
Убрав все за собой после еды, Хелен отмечает, что уже полдень. Половина вторника раз – и пролетела. Она идет в прихожую выключить радио, стараясь не наступить на сохнущие игрушки. Плюхается на диван в гостиной, включает телевизор. Не выпуская из рук пульта, позволяет себе закрыть глаза.
Когда она открывает их снова, начинается фильм. В программе «Радио таймс» он не был указан. Или, может, она не ту колонку прочитала. Хелен не понимает, сколько проспала, но фильмы по Би-би-си-Два обычно начинаются в час пятнадцать. Видимо, ее разбудила вступительная музыка. Этой картины Хелен давно не видела, но знает ее настолько досконально, что может процитировать все самые знаменитые реплики своего любимого персонажа, Железного Дровосека.
Посмотрев несколько сцен, Хелен стремглав мчится на кухню и принимается суматошно искать какую-нибудь емкость. При виде тапочек ее осеняет. Сначала она пытается просто оторвать клеевую ловушку, но та прилипла в буквальном смысле намертво, поэтому Хелен берет ножницы и обрезает всю клейкую поверхность, пока не остается один клетчатый тапок на пластиковой подошве.
Тапок она относит к раковине. Из коробки не доносится шебуршения, но Хелен знает, что зверек на месте. Времени совсем мало. Она поспешно выуживает несоленый орех из пакетика, стоящего возле хлебной корзинки, и помахивает им над отверстием. Ничего. Тогда она тихонько стучит орехом по коробке. Фильм отсюда слышно, и Хелен помнит, что вот-вот начнется лучшая в нем песня. Появляется серая голова, сонные глаза жмурятся. Хелен бросает орешек в заднюю часть тапка и подносит всю конструкцию ко входу в коробку. Мышь принюхивается. Чешет ухо.
– Давай, залезай. Хочу, чтобы ты кое-что послушал, – обращается она к нему, насыпая в тапок щепотку овсяных хлопьев.
Мышь перетекает вслед за ними, и Хелен мчится в гостиную. Чем она занята – самой не верится. Чего надеется добиться? Опять те же грабли, что и с аквалангистом. А если зверек улизнет? Наведет шороху в доме? Думать над этим нет времени. Устроившись на диване, она ставит тапок рядом с собой на подушку. Мышь держит орех в передних лапках, как маленький мячик. И вот начинается песня. Песня, которую она в детстве выучила наизусть, пока папа был в море. У Хелен перехватывает дыхание.
– Эта девочка – Джуди Гарленд.
Мышь уже успела перебраться в самый нос тапка – холмик на клетчатой ткани.
– Я не рассчитываю, что ты станешь смотреть фильм, – обращается Хелен к кончику мышиного хвоста, – но хотя бы послушай. Это хорошая песня о радуге… на самом деле не о радуге, понимаешь, вообще-то она о другом. Я ее пела, когда была маленькая, в надежде, что папа… где бы он ни был… услышит мой голос и вернется домой.
Хвост шевелится, но зверек остается в укрытии.
– Уверена, ты поймешь, ведь мыши отлично умеют слушать.
Когда Дороти, окончив песню, заводит беседу со своей собачкой, Хелен опускает взгляд на тапок.
– Может, выглянешь и познакомишься с Тото?
И тут она вспоминает. Так давно это было, но ощущение не изменилось и приходит к ней во всей полноте.
– Однажды, – объясняет она, – во время бомбардировки города (а у нас здесь было много заводов) мы набились в подвал пивоварни, нас окружали бочки с элем и наверняка кое-кто из твоих сородичей. Я бомбежек не боялась, но другие дети плакали, потому что их питомцы остались дома. И так я из-за этого рассердилась, что начала петь «Над радугой». И, представляешь, через пару куплетов уже все подпевали. Мы пели и пели, пока не прозвучал отбой тревоги. Тогда мы ушли из этого места, еще не подозревая, что оно останется для нас особенным и что мы будем мысленно туда возвращаться годы спустя. Когда мы выбрались наружу, небо полыхало огнем. Все вокруг горело, воздух резал глаза. На некоторых участках пути нам с мамой приходилось закрывать рукавами нос и рот. Кое-где улицы превратились в сплошные груды обломков, но, подходя ближе, мы замечали среди кирпичей разные вещи, стулья, осколки пианино, одежду… ну и всякое другое, конечно… совсем непохожее на то, как оно выглядело при жизни. Но мама так держала меня за руку, что я верила: с нами ничего ужасного не случится.
Хелен постукивает пальцем по носу тапка, и серая мордочка выныривает.
– Через пару лет после войны я упала в глубокую яму. Как тебе такое? И тогда я тоже пела «Над радугой». Вот поэтому-то я и торопилась вытащить тебя из раковины, чтобы ты запомнил эту песню на случай, если во что-то подобное вляпаешься.
Час спустя, когда все зрители Би-би-си-Два узнают правду о так называемом волшебнике, мышь бесстрашно топчется в пяточной зоне тапка, привставая на задние лапы, точно на корме гондолы.
Хелен чувствует, как учащается ее дыхание.
– Я-то думала, мыши всего боятся.
Зверек сопит. Передние лапы сложены под мордочкой. Мех на животе мягкий, как детские волосы.
– Если ты просишь еще орехов, тебе хватит, я считаю. Сама бы не прочь весь день уписывать бейкуэллские пироги, но куда бы это нас завело?
По окончании фильма Хелен следит за титрами. Вглядывается в список имен, ничегошеньки не зная о тех, кто когда-то эти имена носил. Поворачивается к мышке, которая тихо сидит рядом с ней в тапке, как будто тоже смотрит телевизор.
– Единственное утешение для того, кто остается последним, – признается она, – это знать, что твоим самым близким людям не придется страдать так же, как ты страдаешь из-за их отсутствия.
Она откидывается на диванную подушку. Скрещивает руки на груди. У нее нет ни малейших сомнений, что в приюте ему будет лучше. Она поступает не так, как хочет, а так, как должно.
19
Пора ужинать, и Хелен относит тапок обратно в раковину. Как только она его ставит, зверек вылезает и неторопливо шествует к бутылочной крышке. Пьет, отчего вода идет рябью. Хелен представляет себе, как капли размером с дождинку увлажняют ему горло и скатываются в крошечный желудок. Прихватив по пути кусочек еды и не бросив взгляда наверх, мышь проскакивает в свою коробку.