Когда она была маленькая, многие местные жители работали на заводах. Один находился неподалеку от ее дома, на другом берегу канала. В первый год жизни на Вестминстер-кресент Хелен каждый день слышала полуденный гудок. Но за шестьдесят лет ее отсутствия там все снесли подчистую, и гудок куда-то уехал среди кучи разбитых кирпичей.
Возвращаться спустя столь долгое время было непросто. Жизнь без нее продолжалась себе дальше, как будто Хелен не существовало вовсе. Уличный рынок, где мама любила поболтать с продавцом рыбы, превратился в автостоянку. На месте рыбного прилавка торчал высокий автомат, берущий деньги за парковку. Магазинчик возле школы, работавший допоздна, чтобы люди туда успевали по дороге домой с завода, никуда не делся, но выглядел и пах он теперь по-другому. Бордовый навес, трепыхавшийся на ветру, сменила белая пластиковая вывеска, подсвеченная изнутри. И касс стало несколько, а раньше только одна держала оборону перед стеной из мармеладок, леденцов и шербета.
Вернувшись через шестьдесят лет, Хелен ощущала свои личные обстоятельства как особенные: когда-то она была избрана для счастья, а теперь точно так же стала мишенью для безысходности. Но позже, прожив столько месяцев подряд в одиночестве, она пришла к осознанию, что подобные чувства – неизбежное следствие старости и более или менее одинаковы для всех. Те, кто на протяжении жизни скупился на любовь, наверное, ожесточаются. А такие люди, как она, каждый свой день наполнявшие до краев, оказываются привязаны к россыпи воспоминаний. Так или иначе, на нее, как и на других, надвигалась великая буря. Вон уже поднимается на горизонте, готовая разразиться. Придет и снесет даже самые заурядные вещи, ни следа не оставит от всего, что, как казалось, ей, Хелен, принадлежит.
2
Хелен открывает глаза. Вода в ванне остыла. Пошевелив руками и ногами, она смотрит в сторону коридора. Ковер тоненький. Когда-то был синий, а теперь бледно-голубой, как утреннее небо. Дверь в санузел она всегда держит открытой – даже когда подтирается, сидя на унитазе, – потому что слушает дом. Услышать там, конечно, нечего, но пустота успокаивает: мысли могут спокойно бродить, разворачиваться, не сталкиваясь. Хелен вылезает из воды и вытирается полотенцем. Рассвет уже наступил, и утро улеглось на мир своей плоской бледной щекой.
Грязный аквариум стоит внизу, протекает.
Хелен одевается и расчесывает волосы. От украшений она давно отказалась, даже от обручального кольца. Это было самое трудное. Но Лен ушел и назад не соберется. Еще она променяла классические дамские тапочки на более грубые, клетчатые, с эластичными задниками и на резиновой подошве. Хелен, конечно, готова к уходу, довольно давно готова, однако если она рухнет с лестницы, утратив способность двигаться, и найдут ее, допустим, через год, это будет как-то несимпатично. Трудно в точности сказать, почему она так считает, – но в детстве ей довелось упасть в заброшенный колодец и просидеть там два дня.
Внизу Хелен заваривает чай, включив радио в прихожей. Молодой мужской голос читает утренние новости. Когда речь заходит о погоде, обещает периодические дожди по всем низменным равнинам. Ничего нового. Но голос заполняет дом, как будто он тоже здесь живет.
Слышал, дома в Англии день и ночь хлещет.
Это было чуть ли не первое, что сказал ей Леонард. Вопрос в форме утверждения.
Они танцевали.
На дворе был 1960 год.
Для танцев она купила новые туфли в «Гулливере» – на каблучках-рюмочках, с пряжками. Но никто не замечал ее пряжек и переливающихся в них крошечных отблесков жизни. С Леном Хелен познакомилась на остановке автобуса № 7 неделю назад, и вот они пришли на первое нормальное свидание.
– Осталась бы ты в Австралии, милая…
Юная Хелен в новых туфельках продолжала танцевать.
– Это еще зачем, Лен? Потому что здесь все время солнце?
Их тела растворились в музыке; они смотрели друг на друга из двух своих миров, движимых больше желанием, чем опытом.
– Не только из-за погоды, Хелен. Думаю, ты могла бы здесь устроиться, если бы захотела. Пойти в колледж. Выбрать себе занятие по душе. Может, в какой-то момент свить гнездо со славным парнем по имени Лен.
Наверное, это именно тогда, думает она. Не когда сказал «люблю тебя» позже на дощатом тротуаре, не еще позже, когда «согласен» прозвучало в деревянной церкви… Но там, тогда, в задымленном танцзале с бесплатным лимонадом и обтрепанными занавесками, в водовороте музыки, которой заканчивалось детство.
Воспоминание было таким живым, что Хелен могла бы опустить взгляд и потрогать пуговицу на его рубашке.
Она не выключает радио. Несет кружку в гостиную. Звучит английская опера, на которую она однажды ходила, очень давно. Она стоит у журнального столика, прихлебывая горячую жидкость, а со столика в прихожей стонет тихий, но полный страсти голос Дидоны. В комнате аквариум выглядит более внушительным. Хелен поражается, как сподобилась дотащить его до дома. Лен бы ей аплодировал. Но тут ее посещает раздражающая мысль: может, она упустила какие-то еще сокровища, лежавшие в черных мешках.
Не сходить ли еще раз?
Дождь перестал, но наверняка начнется снова. И люди уже будут гулять с собаками. Дети потопают в школу.
Нет. Этот этап дня для нее бесповоротно завершен. Если она и выйдет на улицу, то в роли покупательницы в магазине или гуляющей старушки, а не старьевщицы, копающейся в мусоре.
Хелен решает растянуть удовольствие от добычи на все выходные, пока большинство людей торчат перед телевизором или петляют по ярко освещенным магазинам в поисках чего бы прикупить и увезти домой. В субботу утром она начнет выуживать коробочки по очереди, изучать содержимое, тщательно отмывать каждый предмет и откладывать для более подробного анализа в воскресенье – пока что-нибудь будет печься в духовке. У Хелен как раз припасены несколько пар колготок, недавно угодивших в опалу по причине дырявости на больших пальцах, так что дефицита очистительных тряпиц не предвидится.
В кухню она возвращается до странности бодрой. Наполняет водой чайник, чтобы сделать еще чаю. Когда все готово, Хелен снимает с полки жестяную коробку с печеньем и уносит с собой в гостиную несколько хрупких кружочков вместе с источающей пар кружкой. Просто созерцать игрушечного аквалангиста на его аквариуме – достаточно на сегодня, думает она. Главное – иметь план и не торопиться.
Когда с печеньем покончено и сладкий чай наполовину выпит, Хелен поднимает ноги на диван и опускает голову на подушку. Смотрит на стоящий перед ней аквариум. Под пластмассовым аквалангистом и картонными коробочками видны цветные предметы, тоже пластмассовые, непонятных ей форм. Хелен пытается представить себе человека, который прикасался к этим штукам последним. Где сейчас эти руки, чем они заняты?
Как случается очень часто, последняя ее мысль перед сморившей дремой возрождается в виде сна: она стоит рядом со своим сыном Дэвидом. Они вышли на террасу второго этажа. Солнечно, ужасно жарко. Одежда на них разноцветная, в кронах деревьев за домом переругиваются большие птицы. На птиц никто никогда не обращает внимания, это просто привычный звуковой фон. Трава на некошеном газоне во дворе темная и шелковистая, множества оттенков. Лен в солнцезащитных очках, которые она для него выбрала в аптечной витрине. Терраса тянется вокруг всего дома, выйти на нее можно из любой комнаты, кроме туалета. Хелен тридцать восемь лет, она стоит босиком. Ступни выглядят миниатюрными и мягкими на плитках пола. Их сын готовится открыть подарок. Он знает, что там, ведь неделю назад родители торжественно сопроводили его в зоомагазин, чтобы помочь все выбрать и упаковать. Но они все равно завернули подарок, потому что с детьми так положено. И торт где-то есть. Во сне Хелен его не видит, но знает, что он на стойке, сразу за раздвижной дверью. Спустя все эти годы. После всего, что произошло. Подумать только: есть место, где торт ко дню рождения твоего ребенка все еще ждет, когда его съедят.
3
Хелен спит далеко за полдень. Дожди, как и было обещано, не прекращаются. Мир снаружи мягкий, весь промокший. Радио все играет, и фортепианная мелодия журчит по дому, как будто она тоже дождь, только другой.
Кружка с чаем холодная на ощупь – так Хелен определяет, сколько продремала. Иногда кажется, что несколько часов, а на самом деле минут десять. Но тут легко разобраться, тогда бы кружка еще была чуть теплая.
Однажды, пару месяцев назад, Хелен проспала весь вечер, почти до ночи. Проснулась в деловитой компании десятичасовых новостей Би-би-си. Вот уж досада: ужинать уже поздно, а сна ни в одном глазу. Куда деваться, пришлось смотреть телевизор, пока новая волна усталости не загнала ее наверх. В прежние времена, вспоминает она, телевещание в надлежащий час заканчивалось. Сотрудники телеканала отправлялись по домам, в объятия накрахмаленных постелей. А теперь программы идут всю ночь. Бесконечная череда голосов. Даже если в студии никого и у экранов ни одного зрителя, вещание продолжается, пытается заполнить пустоту, но лишь делает ее ощутимее.
Лежа на диване и постепенно возвращаясь в реальность, Хелен упрекает себя в глупости: как можно было приволочь домой нечто столь явно просящееся на свалку? Ну смотрите: огромный грязный аквариум, наверняка в нем трещина где-то под коробками, в которых, скорее всего, лежат унылые немытые запчасти от какого-нибудь прибора, более не подлежащего сборке.
Но аквалангист… в нем определенно что-то есть.
Хелен садится на диване и рассматривает игрушку. Никогда еще к ней таким путем не возвращалось что-то настолько личное. Интересно, не связано ли это как-то с тем, что она находится в родном городке. А вдруг еще каких осколков прошлой жизни сюда принесет?
Оставшееся до вечера время Хелен сначала расставляет по цветам продукты в холодильнике, потом смотрит детские передачи, которые начинаются в четыре, а в пять сменяются мыльной оперой.