Художник вернулся домой, хотя и огорченный этим, но все же еще полный впечатлениями вчерашнего и потому настроенный довольно бодро.
Восторг и счастье, выпавшие вчера на его долю, еще были живы в нем, и он испытывал то, что обыкновенно бывает с человеком, бедным и несколько обиженным судьбой в смысле удачи, когда вдруг он почует благополучие и из своей бедности попадет в роскошь хоть гостем.
Он целый день провалялся на диване и мечтал. Эти мечты были самые смелые, фантастические и широкие.
Он видел себя известным, прославленным художником, картины которого лишь потому не ценятся на вес золота, что слишком мало идет драгоценного металла на этот вес, и он продает свои произведения на вес кредитных ассигнаций.
Эта комбинация ему почему-то особенно понравилась, и он мысленно на разные лады разговаривал с многочисленными заказчиками и так говорил им:
«Кладите на одну чашку весов картину, а на другую – ассигнации!»
Само собой разумеется, при этом он был счастливым мужем красавицы-леди, а управляющего выгонял в шею, но был чрезвычайно благороден с ним и назначал ему ежегодную пенсию. Вместе с тем он сам путешествовал с красавицей-женой по разным отдаленным морям на ее яхте.
Так Варгин и заснул, убаюканный своими мечтами. Но в его сонных грезах произошла какая-то путаница: управляющий гонялся за ним с длинной хворостиной, а он, как это часто бывает во сне, делал страшные усилия, чтобы убежать от него, и не мог сдвинуться с места.
Этот сон всю ночь, как кошмар, мучил художника, но наутро, когда он проснулся, все стало опять хорошо и даже неожиданно вышло так, как будто вчерашние грезы стали осуществляться.
Довольно рано в мастерскую к Варгину постучали.
«Кто бы это мог быть? – подумал он. – Вероятно, Елчанинов!»
Но это был не Елчанинов, а незнакомый, очень хорошо и богато одетый господин, назвавший себя графом Кастильским. Он объяснил Варгину, что слышал от леди Гариссон о его несомненном таланте и вот, найдя его адрес, явился к нему сам, чтобы сделать спешный заказ. Ему нужен его собственный акварельный портрет для подарка через три дня. За деньгами он не постоит, весь вопрос в том, успеет ли Варгин исполнить свою работу к сроку.
Варгин, не отрезвившись еще от своих вчерашних мечтаний, с важным видом, вдруг ни с того ни с сего, как бы войдя уже в роль знаменитого художника, стал говорить графу, что у него много работы и что он для того, чтобы принять такой спешный заказ, должен отложить эту работу, а потому дешево взять не может.
– Значит, вы хотите взять дорого? – улыбнулся граф. – Я согласен на это. Какую же цену вы хотите получить?
«Что с него взять? – стал прикидывать Варгин. – Бухнуть разве пятьдесят рублей?»
– Я возьму с вас... – значительно начал он и все-таки нерешительной скороговоркой добавил: – Сорок пять рублей!
Запросить пятьдесят он все-таки не решился. Эту цену он считал хорошей и для своих масляных картин, а не то что для акварели.
Граф улыбнулся на этот раз шире прежнего.
– Сорок пять рублей я дам вам в виде задатка! – проговорил он, вынимая бумажник. – За свою работу вы получите вдвое, то есть девяносто рублей, если только успеете.
И он, вынув деньги, подал их Варгину.
Тот, как ни старался, не смог удержать своей радости, усадил графа и принялся рисовать.
Акварельные краски у него были старые, засохшие, ему немножко стыдно было за них перед графом, но зато у него имелся старинный хрустальный стакан, который он пустил ради важного заказчика для воды, чтобы макать кисть.
– Ах, – вспомнил граф, – я забыл сказать моему кучеру, чтобы он подождал меня здесь. Нельзя ли послать ему сказать, чтобы он не уезжал?
– Отчего же? – подхватил Варгин. – С большим удовольствием! Конечно, можно послать! А не то лучше я сам пойду.
«Послать» он мог только рябую девку Марфу, находившуюся у него в услужении, вечно щеголявшую без обуви, на босу ногу и с неуклюже подоткнутым грязным сарафаном. Показывать это сокровище графу он не решился и потому заявил, что лучше сам пойдет, чтобы отдать приказание кучеру, и отправился исполнять это. Он вернулся, очень довольный собой, и с жаром принялся за работу.
Граф сидел у него, позируя, часа два, потом распрощался и ушел, сказав, что опять приедет завтра.
Варгин, забыв уже всю свою важность, проводил его до самой кареты.
Начатый портрет выходил очень хорошо, краски ложились ловко и свежо. Словом, Варгин чувствовал себя в ударе и, не желая расхолодиться после отъезда графа, взялся снова за кисть.
«Вот что значит, когда повезет, – радостно думалось ему, – тогда и чувствуешь себя другим человеком и работается вдвое легче и лучше!»
И вдруг, точно он сглазил себя этими словами, он почувствовал какое-то странное, неприятное ощущение внутри, не то боли, не то тяжести.
«Что это со мной? – удивился он. – Странно!»
Вместе с тем он заметил, что те самые краски на его акварели, свежестью которых он только что так любовался, начали темнеть, быстро, на его глазах, покрываясь как будто свинцовым налетом.
Не успел он разглядеть хорошенько и распознать, действительно ли потускнели краски, или это помутилось у него в глазах, как его внимание было отвлечено стуком нового подъехавшего экипажа. Он пошел сам отворять и встретил приехавшую к нему в мастерскую леди Гариссон.
– Тебя вчера не пустили ко мне, – быстро проговорила она, входя, – тебя вчера против моей воли не пустили ко мне, и вот я назло им приехала к тебе сама!
Варгин никак не ожидал появления у себя самой леди. Он так мало был подготовлен к этому, что растерялся, забыв даже о своем недомогании, которое почувствовал за минуту перед тем.
– Это вы... то есть это – ты... – начал он говорить, сам не зная, что ему сделать.
– Ну, что же ты, – ободрила она его, – не рад что ли? Разве так встречают? – и она, вскинув руки, положила их ему на плечи. – Ну, посмотрим теперь, как ты живешь? – не умолкая тараторила она, осматриваясь. – Палаты у тебя незавидные! А это твои работы? Что хорошо, то хорошо. Таланта у тебя много. Так вот я и говорю, что назло им приехала сама к тебе...
Варгин не знал, кто были «они», назло которым она приехала, но, во всяком случае, чувствовал, что ничуть не в претензии на этих людей.
– Ну, как бы там ни приехала, но ты здесь, у меня, и я очень рад этому, – просто проговорил он.
– Вот за это я тебя и люблю, за непосредственность твою, – продолжала леди. – Другой бы стал обижаться, зачем приехала назло только кому-то, а не для него, а ты прямо так и говоришь, что рад видеть меня.
– Ну, еще бы не рад!
– Значит, ты очень огорчился, когда вчера не пустили тебя ко мне?
– Конечно! Я не знал, когда же мы увидимся снова.
– И увиделись скорее, чем ты ожидал.
– Но как же, если тебе не позволяют?
– «Не позволить» мне никто ничего не может. Знай это раз и навсегда. Я.свободна.
– Все-таки не пустили же меня к тебе.
– Зато я сама приехала.
– В своей карете?
– Ну, разумеется!
– Но лакей, кучер! Ведь они донесут, что ты тут была.
– Кому?
– Хотя бы твоему управляющему.
Леди расхохоталась.
– Пусть доносят. Я не боюсь его. Постой, сядем поудобнее! – Она поднялась со стула, на который было присела, и перешла на диван. – Боже мой, как тут жестко! – сказала она, усаживаясь.
– Я этот диван сам себе сделал, – пояснил Варгин, садясь возле нее, – я сделал ею из ящиков.
– И очень плохо сделал. Лучше бы поручил такую работу мебельному мастеру... тот исполнил бы ее как следует, и уж, конечно, не из ящиков.
– На изделие мебельного мастера у меня денег нет.
– Ах ты, бедный! Ну, так вот, ты знаешь, я вчера еще решила, что приеду к тебе, хотя адреса твоего и не знала.
– Я управляющему говорил.
– У него я не спрашивала. Да эта подробность меня не интересовала, ну, думаю, разыщу как-нибудь. Сегодня отправилась в город и взяло меня сомнение...
– Почему же сомнение?
– А вдруг ты женат? Вдруг я приеду, а у тебя жена, дети? Скучно! Карета между тем везет меня. Потом она остановилась. Лакей соскочил с козел, отворил дверцу и говорит: «Приехали». – «Куда?» – спрашиваю. «К художнику Варгину». Я не помнила, что велела везти себя к тебе, напротив, почти наверное ничего не велела. «Разве я приказывала?» – говорю. – «Приказали», – отвечает лакей. Ему, оказалось, и твой адрес был известен, он и привез меня. Ну, делать нечего – я вышла.
– И увидела берлогу, не очень-то роскошную. Ты к такой обстановке, как у меня, не привыкла.
– Откуда ты знаешь, к чему я привыкла? Обстановка дело наживное.
– В этом ты права. Теперь я скоро заменю ее другою. И у меня будут и статуи, и цветы. Ковры постелю, диван у мебельного мастера сделаю. Теперь у меня хорошие заказы появились. Вот сегодня граф Кастильский был, хорошую цену дал... я его акварельный портрет писал. Ты его знаешь?
– Никакого графа Кастильского не знаю.
– Как так? Он прямо мне сказал, что приехал по твоей рекомендации.
– Что-то ты путаешь.
– Да нисколько. Он очень определенно объяснил, что явился от тебя.
– Положим, я в последнее время со многими завела новые знакомства, но не помню, чтобы видела какого-то графа Кастильского. И фамилии его не помню. Каков он собою?
– Да вот его начатый портрет, – и Варгин, встав с дивана и взяв свой рисунок, хотел подать леди, но пошатнулся.
– Что с тобой? – испугалась она. – Ты мне сразу показался бледным, а теперь совсем побелел.
– Не знаю, неможется что-то. Я вдруг почувствовал себя нехорошо перед самым твоим приездом, – и художник, вдруг ослабев, бессильно опустился опять на диван.
Леди Гариссон, взглянув на портрет, который он держал в руках, произнесла:
– Нет, это лицо мне вовсе незнакомо. Но отчего так почернели краски?
– Не знаю... Я вот что все хочу спросить у тебя, – произнес Варгин заплетающимся языком, – отчего ты говоришь по-русски и где ты научилась этому языку?