Она тревожно посмотрела на него. Голова у него закинулась, глаза полузакрылись, губы посинели и пальцы двигались в судорогах.
– Да что с тобой?
– Ничего, – ответил Варгин через силу, – внутри жжет... как... огнем...
– Жжет внутри, губы синие, шум в ушах?
– Да!
Леди вскочила и наклонилась над ним.
– Отвечай скорее, дело серьезное! Что ты ел сегодня, пил? Соберись с силами, ответь!
Художник полулежал на диване, вытянув ноги, и, казалось, уже не слыхал того, что говорили ему.
Напрасно леди Гариссон добивалась ответа от Варгина. Судороги у него от пальцев перешли в руки. Полуоткрытые глаза помутились. Рот полуоткрылся, губы вздрагивали, и трудно было разобрать, силился ли Варгин произнести ими что-нибудь, или это вздрагивание было так же непроизвольно, как судорожные движения пальцев и рук. В мастерскую постучали. Леди Гариссон бросилась к двери, повернула ключ в замке и, приняв эту предосторожность, спросила:
– Кто там?
– Варгин дома? – послышалось за дверью.
Леди не знала, что ответить ей.
– Кто вы такой? Что нужно? – повторила она, меняя голос с неподражаемым искусством, так что узнать его не было возможности.
В дверь опять постучали, и затем послышалось:
– Я спрашиваю, дома ли Варгин. Петрушка, ты дома? Отвори!
– Да кто вы такой?
– Товарищ его, Елчанинов. Отворите, мне нужно сейчас же видеть Варгина. Отворите, или я выломаю дверь.
«Товарищ его – тем лучше, он мне поможет, по крайней мере!» – решила леди и отперла.
– Леди, вы здесь? – удивленно произнес Елчанинов, входя и останавливаясь.
Это был он, живой, здоровый и невредимый.
– Вы меня знаете? – воскликнула она, пораженная, что этот незнакомый ей приятель Варгина называет ее.
Отворить дверь приятелю художника она ничуть не побоялась. Не было ничего предосудительного, что он заставал ее здесь. Она могла свободно приехать с заказом или на сеанс для портрета. Она это сообразила сейчас же.
– Моя фамилия Елчанинов, – представился он, – а вас я узнал по этюду. – Он хотел еще добавить что-то, но остановился. Он увидел лежавшего на диване Варгина, и у него невольно выразилось одно только слово: «Успели!»
С первого же взгляда он понял все, не ища и не спрашивая объяснений.
– Что вы хотите сказать этим? – спросила леди Гариссон беспокойно и вместе с тем изумленно.
– Вчера было решено «отделаться» от него, а сегодня это уже приведено в исполнение.
– Что вы говорите? Кем решено?
– И решено из-за вас, – продолжал Елчанинов. – Он им мешал, потому что вы обратили на него внимание.
– Откуда вы знаете это?
– Знаю. Теперь не время объяснять. Нужно постараться – нельзя ли помочь ему. Как это случилось с ним? При вас?
– При мне. Я только что приехала, он почувствовал себя дурно, упал на диван, тут постучали вы.
– Нужно скорее за доктором.
– Нет, доктор едва ли поможет, если это то, что я предполагаю и что подтверждается вашими словами. Пока вы побежите за доктором будет уже поздно, доктор приедет разве только для того, чтобы подтвердить его смерть, да едва ли в официальной медицине найдется и лекарство. Я думаю, что сама лучше помогу. Мне только нужно узнать, что он ел или пил.
– Вы полагаете, что это отрава?
– Не сомневаюсь. Все признаки яда, и притом сильного, известного только братьям иезуитам. Ради Бога, нельзя ли узнать, с чем он проглотил этот яд? Мне нужно рассчитать, какое количество дать противоядия.
– У вас оно есть?
– Я его ношу всегда с собой. Имея дело с этими людьми, необходимо принимать меры и быть готовой на всякий случай. Секрет противоядия открыт мне одним из их же братьев.
– Так дайте побольше!
– Нельзя! Нужно знать точно, сколько капель, иначе не поможет.
– Что же делать? Кроме чая, он, вероятно, ничего не пил сегодня. Чай он заваривает обыкновенно сам, – ответил Елчанинов.
– Погодите, – остановила его вдруг леди, – я, кажется, нашла. Он успел рассказать мне, что к нему приезжал какой-то граф от моего имени, Кастильский, а никакого графа Кастильского я не знаю. Этот граф заставил его рисовать акварельными красками. Художники, рисуя акварелью, имеют обыкновение брать кисть в рот... Ваш приятель, вероятно, тоже?
– Да, это его привычка.
– Гадкая привычка, но теперь я знаю, что делать. Скорее принесите мне воды!
Говоря это, молодая женщина схватила со стола граненый стакан, полный еще замутившейся от красок жидкостью, в которую Варгин макал кисть, когда рисовал портрет графа. Затем она достала из кармана флакон и начала капать из него в стакан.
Когда упала в него пятая капля, мутная жидкость вдруг получила фиолетовый отлив, потом побелела и стала молочной с перламутровым оттенком.
– Так и есть, – сказала леди Гариссон, – я не ошиблась. Так вот отчего почернели и краски на портрете! Яд был подброшен ему в стакан для красок в расчете на обыкновение художников брать кисть в рот. Скорее воды!
– Вот она! – сказал Елчанинов, подавая ей стакан с чистой водой.
Леди пустила в него пять капель из флакона и ловким движением потихоньку влила в рот Варгану содержимое стакана. Елчанинов поддерживал ему голову.
У Варгина хватило силы проглотить противоядие, которое единственно могло спасти его. Сделал он это бессознательно, захлебываясь, но действие лекарства стало заметно сейчас же. Судороги прекратились. Он задышал ровно и тихо.
– Спасен! – радостно проговорил Елчанинов.
– Не совсем еще! – возразила леди Гариссон. – Еще придется похлопотать над ним, прежде чем можно будет сказать, спасен он или нет! Вы видите эти закатившиеся, полузакрытые глаза, эти синие губы? Это признаки того, что количество яда было значительное, да и потребовалось целых пять капель противоядия – это очень много. Я никогда не решилась бы дать столько, если бы не убедилась, что это необходимо. Каждая лишняя капля лекарства действует быстрее и сильнее самого яда. Теперь нужно внимательно следить за ним. Вероятно, нужно будет повторить прием противоядия через некоторое время.
– Так вы останетесь со мной при нем?
– Не в этом дело. Вопрос в том, как мне остаться?
– Ради спасения человеческой жизни нужно пожертвовать всем, – твердо и уверенно произнес Елчанинов.
– Ах, дело опять вовсе не в этом! Я боюсь, что сюда придут, чтобы убедиться, умер он или нет, – промолвила леди.
– И застанут вас здесь? Вы боитесь, что это отзовется на вас дурно?
– Не столько на мне, сколько на нем. Если удастся отходить его, через два дня он будет здоров, но эти два дня потребуют большой возни и ухода. Едва ли, кроме меня, кто-нибудь может указать, что и как нужно будет делать, я одна могу угадать симптомы улучшения или ухудшения; следовательно, в течение двух, по крайней мере, дней я должна следить за ним. К себе на яхту я не могу его взять.
– Вам не позволят этого?
– Да, мне не позволят. Мало того, если застанут или увидят меня здесь при нем, не пустят больше сюда... просто силой не пустят, и тогда все будет потеряно.
– Что же делать?
– Единственно – перевезти его сейчас куда-нибудь отсюда, куда бы я могла приезжать так, чтобы не знали, что я езжу к нему. Другого выхода я не нахожу.
– Но едва ли выход этот возможен, – упавшим голосом возразил Елчанинов, – кроме моего собственного угла, я ничего не имею, но перевезти Петрушку ко мне при данных условиях – все равно что оставить здесь. Вам одинаково неудобно быть у меня, как и в квартире Варгана.
– Конечно. Но нет ли у вас родственницы, знакомой, какой-нибудь близкой семьи?
Родственники Елчанинова жили в провинции, а близких людей в Петербурге у него только и было что Кирш да Варгин.
– Нет, у меня никого нет! – ответил он.
– Я тоже не знаю никого в Петербурге, я чужая здесь! – сказала, в свою очередь, леди.
И оба замолчали, словно придя к преграде, сокрушить которую, казалось, не было человеческой силы.
– Вот что, – проговорил наконец Елчанинов, – сделать все-таки что-нибудь надо. Можете вы мне дать час в распоряжение?
– Вы придумали что-то?
– Не знаю, не надеюсь; мое предположение почти невозможно, но утопающий хватается за соломинку! Все, что я могу сказать: авось! Позвольте мне уехать, через час я вернусь... Дайте мне час в распоряжение.
– Это, пожалуй, будет слишком долго. Возьмите мою карету, чтобы съездить скорее.
– Нет, туда, куда я хочу отправиться, мне в вашей карете нельзя. Если мне удастся сделать что-нибудь, я вернусь в ямском экипаже и перевезу в нем Варгина.
– Одному вам, пожалуй, не справиться. Нет ли у вас еще кого-нибудь, кто бы помог вам?
– У меня есть один человек, я заеду за ним. Мы приедем сюда, вы уедете, чтобы не вызвать подозрения у ваших слуг, и затем отправитесь в то место, куда мы перевезем Варгина. Туда вы можете явиться смело. Никто не заподозрит, что Варгин там. Лишь бы мне удалось устроить его.
– Так идите. Я подожду вас здесь.
ГЛАВА XXIV
Сговорившись с леди Гариссон, Елчанинов выбежал из дома, вскочил на первого попавшегося извозчика и первым делом отправился домой, откуда послал денщика за ямской каретой.
Станислав, которого он приютил у себя, спал крепким сном, очевидно, вознаграждая себя за неудобства, причиненные ему в погребе; Елчанинов разбудил его и велел быть готовым на всякий случай. Он сказал ему, что, может быть, скоро вернется и они поедут вместе в карете, которую приведет денщик. Куда и зачем они поедут – Елчанинов не объяснял Станиславу, потому что не имел на то времени. Он поспешил дальше.
Соломинкой, за которую он схватился, как утопающий, было его свидание с Верой, назначенное ею на сегодня в два часа. Ему пришла в голову отчаянная мысль уговорить Веру взять Варгина на два дня в верхотуровский дом, где она жила.
В самом деле, если бы оказалось возможным поместить тайно бедного художника где-нибудь, хоть в той же оранжерее, через которую Елчанинов имел сообщение с домом князя, – леди Гариссон могла бы смело приехать туда явно, не вызвав никаких подозрений. Очевидно, она была знакома с Верой, и никто не помешал бы ей навещать свою знакомую по нескольку раз в день.