Громовой раскат оглушил Чунчжу, находившуюся в своей комнате. На ней был желтый наряд со струящимися юбками, волосы заколоты серебряной заколкой, губы и щеки нарумянены, однако ноги все еще не обуты. Девушка выскочила на улицу.
Послеполуденное солнце заслонял темный силуэт. В сторону Чунчжи летел самолет, сопровождаемый вихрем, который взметал листья и взбивал в пену ее желтые юбки. Из самолета выбросили небольшой предмет. Сверкая, он на миг завис в небе, словно болтаясь на ниточках, а потом начал падать, кувыркаясь в воздухе.
Какой-то мужчина дернул Чунчжу за руку, потащив со двора к ближайшим деревьям. Горячая вспышка толкнула ее вперед, и она упала, зарывшись лицом в листья и грязь. Мужчина накрыл ее тело своим.
Чунчжа попыталась сделать вдох, но воздух точно высосали из леса.
Когда она пришла в себя, мужчина уже исчез. Глаза начал есть дым, и девушка заморгала. Шатаясь, она побрела на двор, залитый неестественным оранжевым светом.
Верхом на главном доме сидел гигантский огненный демон, облизывая раздвоенным языком черепичную крышу и раздирая когтями деревянные колонны. Зверь громко и хрипло дышал, забрасывая соломенные крыши окружающих домов огненными шарами.
Женщины и мужчины боролись с адским пламенем с помощью ведер и ковшей с водой, подбрасывая сверкающую жидкость в воздух. Капли воды приводили огненное чудовище в ярость, оно поднималось на дыбы и ревело. Его гневный рык сотряс человека, сидевшего на приставной лестнице, и тот упал в пылающее чрево демона.
– Помнишь, где находится источник?! – крикнул с ног до головы весь в саже человек, выводя Чунчжу из транса.
Она оторвала взгляд от испепеляющего огня и попыталась что-то сказать. Но во рту у нее пересохло, и она смогла только кивнуть в ответ.
– Поди набери воды, сколько сможешь! – Почерневший человек сунул ей в руки котел для приготовления пищи.
Взбираясь по горной тропе, Чунчжа посмотрела себе на ноги. Желтая юбка свисала грязными лохмотьями, ступни были измазаны пеплом и запекшейся кровью. Тот человек из сажи, подумала она, должно быть, ее жених.
Девушка всегда знала, что вода побеждает огонь. Но это демоническое пламя казалось неугасимым. Поглотить сверхъестественное чудовище мог только океан. Чунчжа взмолилась богу драконов, чтобы он пришел им на помощь. Но каждый раз, когда она взглядывала на море, оно по-прежнему оставалось на месте, поблескивая далеко на горизонте. Когда зашло солнце, Чунчжа перестала ждать, что поднимется божественная волна и спасет их.
К месяцу потянулся облачный завиток. Возможно, эта серая муть была последней струйкой поднимавшегося к небу дыма. Балки главного дома превратились в раскаленные угли размером с валуны. Хлопья пепла устремлялись вверх, с неба падал темный снег. На земле тут и там лежали тела, накрытые наскоро сделанными саванами.
Чунчжа, шедшая через двор с котлом, остановилась, чтобы проводить взглядом черный силуэт с крошечной фигуркой на руках.
«Еще один», – подумала девушка, гадая, когда же перестанут появляться еще и еще трупы. Она провела рукой по лицу. Надо плакать, не так ли? Наверное, у нее опалены глаза.
И она снова устремилась в гору за водой.
Чунчжа сбросила ведро в колодец, жалея, что не может сама погрузиться в прохладную тьму внизу. Потом вытащила его обратно, чувствуя, как оно становится легче, когда вода переливается через края. Девушка потянулась к дужке, но чья-то грязная рука остановила ее.
Она подняла взгляд и увидела глаза Суволя – две дырки в черной маске лица. Он вылил в котел Чунчжи ведро и снова зашвырнул его в колодец. Ведро с плеском ударилось о поверхность воды, качнулось и через миг погрузилось в глубину. Юноша рванул его наверх, так быстро, что вся вода расплескалась. Он опять скинул ведро вниз и вытащил его обратно. Суволь проделывал это снова и снова, швыряя ведро с такой силой, что Чунчжа слышала, как оно ударяется о воду. Когда Суволь уже был готов совершить новую попытку, Чунчжа остановила его. Юноша позволил ей забрать у него ведро, а сам опустился на корточки у каменной стены, закрыл лицо руками, и все его тело затряслось.
– Это моя вина, – пробормотал он. – Только моя.
Чунчжа коснулась рук Суволя, но он отдернул их.
– Не трогай меня. Моя глупость может в конечном итоге погубить и тебя.
У нее защипало глаза, но слез не было. Чунчжа заморгала. Она невольно заметила, что небесная река все еще излучает свет. Какая звезда – Ткачиха, а какая – Пастух? Почему она не в силах вспомнить?
Суволь попытался встать, но пошатнулся и упал на колени.
– Мне надо все исправить. Я должен что-то сделать.
Чунчжа положила руки ему на плечи.
– Тебе нужна вода. И отдых.
Юноша кивнул. Его взгляд пронзил девушку насквозь.
– Не могла бы ты дать мне напиться?
Чунчжа зачерпнула ковш и подала Суволю. Он залпом выпил воду и снова протянул ей ковш, прося еще.
Чунчжа наблюдала, как юноша пьет. Когда она забрала у него ковш, Суволь содрогнулся.
– Прости, – выдавил он. – У меня нервы… не в порядке.
Чунчжа посмотрела на его дрожащие руки.
– Тебе нужно поесть. Я пойду поищу какую-нибудь еду.
Суволь кивнул и прислонился спиной к каменному колодцу. Чунчжа пробормотала, что сейчас вернется. Поднимаясь с корточек, она ощутила боль в ногах, но подавила вскрик. Суволь закрыл глаза. Она велела ему отдыхать до ее возвращения, и он опять кивнул. Уходя, девушка дважды оглянулась, опасаясь, как бы он не лишился чувств и не упал. Однако ссутулившийся Суволь по-прежнему сидел у колодца с закрытыми глазами, точно солдат, сдающийся на милость врага.
Когда Чунчжа вернулась, его уже там не было.
Часть вторая
Вода на Халласане собирает тысячу листьев. Вода в гавани собирает труху с тысячи кораблей. Это сердце растворяется в горьких слезах. Перевали гору с моей песней, Переплыви море с моей песней.
Филадельфия. 2001 год
Доктор Мун старался не ерзать, когда священник, прервав свои расспросы, произносил краткую проповедь о вечной жизни и самарянке у колодца. Он подавил зевок и посмотрел налево, где обычно сидела Чунчжа. Вместо жены там устроилась их старшая дочь Хана, сморкавшаяся в промокший платочек. Младшая дочь Окчжа с каменным лицом восседала справа от него.
Всякий раз, когда доктора Муна спрашивали насчет организации похорон, тот по привычке умолкал, ожидая, чтобы ответила жена. Не услышав ее, он озирался по сторонам и только тогда вспоминал, что ее нет. Даже сейчас, четверо суток спустя, мужчина все еще ожидал, что Чунчжа вернется, словно она ненадолго отлучилась в ванную. Как врачи из реанимационного отделения объяснили ее внезапную смерть? Божьим промыслом? Когда доктор Мун вспомнил это выражение, ему пришлось подавить смешок. Ну конечно, Всевышний лично озаботился его супругой. Меньшего она и не ждала.
Священник поинтересовался, имеется ли у него участок для захоронения, и доктор помотал головой. Они не делали никаких приготовлений, хотя давно достигли того возраста, когда смерть уже не нежданная посетительница, а привычная гостья. Только Чунчжа знала, какой стих из Библии следует выгравировать на ее надгробии, какие гимны исполнять и надо ли открывать гроб на прощании.
Доктор Мун поймал себя на том, что жалеет, что не ушел первым, уже хотя бы для того, чтобы избежать принятия всех этих решений. Это хуже, чем заблудиться в торговом центре. Он почесал лоб, пораженный неожиданной мыслью. Цветы, лимузин, меню, список гостей, программа, музыка: похороны складываются из тех же составляющих, что и свадьба, за исключением гроба. Вспомнив о свадьбах, которые Чунчжа никогда уже не организует, доктор Мун покосился на дочерей и нахмурился.
Добрый пастор повторил вопрос.
– Служба будет в корейском или в американском стиле? – Он привык к рассеянности понесших утрату родственников.
Не зная, что ответить, доктор Мун снова посмотрел на дочерей. Хана промокала глаза; руки у нее совсем как у матери: крепкие и сильные. Скривившееся лицо Окчжи напомнило ему лицо его бабушки, которая точно так же хмурилась, прежде чем хлестнуть его ивовой веткой. Хотя у обеих была корейская внешность, они отнюдь не казались кореянками. Выросшие в стране, где люди слишком много едят и слишком громко смеются, его собственные дочери превратились в иностранок.
Наконец доктор Мун ответил тихим хриплым голосом:
– В американском, из-за наших дочерей.
Они наденут черный траур, а не белый. Его дочери, если они когда-нибудь выйдут замуж, будут в белых платьях, а не в красочных традиционных корейских свадебных нарядах. Неудивительно, что американцы так часто разводятся. Они прокляли свои браки, облачая невест в бледные саваны.
Доктор Мун почти въяве слышал, как Чунчжа упрекает его: «Ты старомодный деревенщина! В наши дни в Корее все выходят замуж в белом!»
Пастор сложил пальцы домиком и обратился к дочерям усопшей на своем вкрадчивом английском:
– После службы вы должны будете произнести речь. Надгробное слово. Если вы набожные христианки, как ваша мама, можете рассказать какую-нибудь библейскую историю или стих. Или поведать о том, как она пожертвовала собой ради вас, переехав в Америку. Что-нибудь в этом роде.
Доктор Мун вздохнул. Их дочери-американки ничего не смыслят в самопожертвовании.
Пока гроб опускали в прямоугольную могилу, скорбящие исполняли энергичный гимн, призванный ободрять людей. Доктор Мун, у которого не было музыкального слуха, произносил положенные «аллилуйя» одними губами, как давным-давно велела ему жена. Чунчжа строго смотрела на него с портрета, напоминая о необходимости хранить молчание. Он кашлянул, чтобы отвести взгляд, и посмотрел вниз, на гроб. Его глаза изучили темные кольца на глянцевой деревянной поверхности и задержались на полированной латунной отделке. Блеск гроба раздражал его, хотя он не мог объяснить почему. Правильно ли это – зарывать в землю совсем новую вещь?