Пока доктор Мун промокал нос и лоб, он заметил большую птицу, кружившую над глубокой долиной, пролегавшей вдоль тропы. Птица парила над Пятьюстами генералами – скалистыми утесами, которые взирали на море со своих продуваемых всеми ветрами постов.
– Потрясающий пейзаж, правда? – Донмин посторонился, чтобы пропустить группу целеустремленно шагавших туристов. – Но на этой тропе так же многолюдно, как в любимом торговом центре Юнчжи во время распродажи.
Доктор Мун указал вдаль:
– Там смотровая площадка. Давай передохнем, когда доберемся туда.
– С тобой и в Америке такое случалось? – спросил Донмин с набитым ртом, запихнув в него половину кимпаба.
Они вдвоем дождались, пока большая группа молодых, общительных туристов закончит пикник, чтобы занять их места. Уходя, туристы предложили двум старикам оставшиеся у них роллы, обернутые в водоросли, и те с благодарностью приняли их.
– О чем ты? – спросил доктор Мун, смакуя кимпаб, который, к его удивлению, оказался исключительно вкусным.
– Тебя вечно чем-нибудь угощают. Тогда это тоже постоянно случалось.
– Не припоминаю ничего подобного.
– Как же не припоминаешь? На раздаче в столовой девушки всегда подсовывали тебе что-нибудь в придачу. Когда накладывали пшенную кашу, ты единственный получал полный черпак с горкой. И для тебя всегда оставляли самый большой кусок рыбы.
– Разве? Я не замечал.
– Ну и ну. Тебя, должно быть, и впрямь отвлекала Чунчжа.
Доктор Мун задумался.
– Полагаю, ты был точно так же одержим Юнчжей, – произнес он наконец.
– Нет, еще сильнее, – рассмеялся Донмин. Дыша полной грудью, он обводил взглядом сверкающий океан. – Нас отвлекали гормоны, и мы, по-видимому, не оценили, насколько красив был тогда Чеджудо без автомагистралей и больших отелей. Гораздо красивее, чем сейчас.
Его перебил чей-то низкий голос:
– Совершенно согласен с вами. Раньше Чеджудо был куда красивее.
На тропе стоял иссохший старик в мешковатых серых штанах и бесформенной серой куртке. Голова его под широкополой соломенной шляпой была гладко выбрита. Это был монах, с лица которого, кажется, никогда не сходила улыбка. Он указал на смотровую площадку:
– Можно мне присоединиться к вам?
Донмин встал и, поклонившись, освободил для монаха место. Тот снял рюкзак и устроился рядом с ними.
– Я всегда непременно останавливаюсь здесь, ибо это одно из немногих оставшихся на Чеджудо мест, где вид не слишком изменился с прежней поры. Если вы заслоните вон те здания ладонями, то как будто отмотаете время на пятьдесят лет назад.
Все трое мужчин подняли руки, чтобы скадрировать вид.
– Так гораздо лучше, – вздохнул Донмин.
Доктор Мун опустил руки и обратился к монаху:
– Пятьдесят лет назад вы жили на Чеджудо?
Монах с улыбкой кивнул:
– Я жил на Чеджудо всю жизнь, большей частью здесь, на этой горе. Родился тут и никогда не уезжал, даже чтобы посетить Сеул. И умру тоже здесь.
Донмин посчитал на пальцах и воззрился на своего друга:
– Мы тоже были здесь пятьдесят лет назад?
– В октябре исполнится ровно пятьдесят три года, – ответил доктор Мун. И добавил: – Но если считать по лунному календарю, получится другой срок.
Монах кивнул.
– С луной время течет иначе. – Он поскреб затылок. – Судя по акценту, вы оба, видимо, не с Чеджудо. Если вы тогда находились здесь, надо полагать, что попали сюда солдатами.
Донмин покосился на доктора Муна и только потом ответил:
– Что вы скажете, если мы и впрямь были солдатами? Вернее, новобранцами…
Следующий вопрос монаха поразил обоих друзей.
– Вероятно, вы приехали, чтобы помолиться о прощении? – спросил он.
Мужчины промолчали, и в наступившей неловкой тишине монах с улыбкой прооизнес:
– Приношу свои извинения. Я не имел в виду, что вы совершали какие-то неблаговидные поступки.
Слова застряли у доктора Муна в горле перед тем, как вырваться наружу:
– Войска националистов творили ужасные вещи. Мы были здесь. И видели, чтó происходило.
Донмин быстро добавил:
– Но сами не принимали в этом участия.
Доктор Мун очень тихо, так что монаху пришлось наклониться, чтобы его расслышать, произнес:
– Однако и не предотвратили этого.
Донмин посмотрел на небо:
– Если бы мы попытались, нас бы здесь сегодня не было.
Доктор Мун опустил голову. Монах, слушая их, качал головой.
– Вы явились на гору, чтобы просить о прощении. Так же как и я, – кивнул он.
Доктор Мун и Донмин не нашлись с ответом. Они с трудом могли представить, чтобы этот улыбчивый старик сотворил нечто такое, за что его нужно прощать.
Монах указал посохом вниз, на предгорья:
– Видите этот склон прямо под нами? С большой поляной между деревьев?
Посреди лесной зелени виднелась непонятно как образовавшаяся прогалина.
– Пятьдесят три года назад там находилась деревня. Пока ее не разбомбил американский самолет. Возник такой сильный пожар, что деревня горела целый день и всю ночь. Долгое время там был пустырь, да и теперь еще трава растет с трудом. – Монах закрыл глаза. – На Халласане были разрушены десятки деревень, но мне пришлось стать очевидцем уничтожения именно этой. Я шел по тропе. Увидел самолет и бомбы. Когда добрался до храма – было принято решение об эвакуации. Мы с братьями-монахами коротким путем ушли с горы, хотя обязаны были задержаться, чтобы помочь. – Старик пристыженно опустил глаза. Потом снова поднял голову; выражение его лица было печально. – С тех пор я молюсь за все погибшие на Халласане души.
Два старых друга переглянулись, поняв друг друга без слов. Доктор Мун кивнул Донмину.
– Что ж, видите ли, господин… Вы кое-чего не знаете… – Донмин прокашлялся. – Дело в том, что мы… э‑э… мы… – Его лоснящееся лицо побагровело, и он повернулся к доктору Муну. – Я не уверен, что…
И доктор Мун заговорил сам.
– Мы с ним… Мы уб-б‑бежали от н‑н‑националистов. Мы д‑д‑дезертиры. – Он снова начал заикаться, хотя, переехав в Америку, избавился от этого дефекта.
Вот и все. Их позорная тайна наконец перестала быть тайной. Теперь, когда Чунчжи не стало, кроме троих мужчин, сошедшихся на горе, об этом было известно только Юнчже.
Монах сморщил лицо.
– Какое интересное совпадение, что мы вот так встретились на Халласане. Каждый из нас троих, – он указал на доктора Муна, Донмина и себя, – дезертир.
Донмин покачал головой:
– Ваши действия – не дезертирство. Это здравомыслие. И, по-моему, то, что совершили мы, тоже нельзя считать дезертирством.
– Мы, может, и не считаем это дезертирством, но власти точно сочли бы, – упрямо возразил доктор Мун.
Двое друзей явно не впервые обсуждали это.
Донмин воскликнул:
– Но мы выполняли приказ!
– Приказ? – перебил его монах. – Чей?
– Нашего командира, лейтенанта Ли, – ответил доктор Мун. – Он велел нам покинуть Чеджудо. Вернее, он приказал нам сбежать.
1948 год
– Пожалуйста, господин, умоляю вас, пустите меня на гору! – дрожа, просила Чунчжа. Она должна как можно скорее отправиться на Халласан – ради бабушки.
Девушка, склонив голову, стояла на коленях перед лейтенантом Ли, который просматривал стопку бумаг, переданных ему рядовым, который исполнял обязанности его секретаря. Несмотря на позу, в голосе Чунчжи не слышалось никакой приниженности. Он звучал так, словно она изо всех сил пыталась смягчить приказной тон.
– На Халласан доступ запрещен! – Лейтенант Ли взглянул на Чунчжу сквозь очки.
Чунчжа постаралась сдержать гневный взгляд. За тот месяц, что его войска стояли в деревне, лейтенант ни разу не осведомился о самочувствии ее бабушки. Девушка понимала, что ему необходимо соблюдать видимость, но он вполне мог бы найти способ помочь, не компрометируя себя.
– Я знаю. – И, после паузы, Чунчжа почтительно добавила: – Господин.
– Тогда зачем тратишь мое время впустую? – Лейтенант гадал, как она отреагирует.
Только Чунчже и ее бабушке было известно о его истинных связях. Перед солдатами он разыгрывал рьяного приспешника националистов и их американских кураторов.
– Бабушка очень больна. Ей нужны грибы и коренья, которые можно отыскать только в горах!
«Лейтенант должен удовлетворить эту просьбу, – с отчаянием подумала девушка. – От бабушки остались одни кожа да кости, она уже не может есть».
– Для грибов слишком холодно. – Росчерком золотого пера лейтенант подписал документ, поданный секретарем.
– Не для тех, которые мне нужны, – разжав челюсти, процедила Чунчжа. – Эти грибы прирастают к стволам. Они твердые, как дерево. – Чунчжа решила пасть ниц и простереть руки в мольбе. – Умоляю вас, господин, сжальтесь над моей больной бабушкой. Пожалуйста, позвольте мне собрать на горе целебные грибы! – Она силилась придать голосу почтительность и кротость, но он звучал так, словно у нее что-то застряло в горле.
Лейтенант Ли повернулся к секретарю:
– А вы что думаете, Ун?
У секретаря Уна были хитрые маленькие глазки и такое же хитрое маленькое сердце. Он несколько раз пытался заговорить с Чунчжой на раздаче в столовой, но девушка всегда отшивала его. Теперь Ун учуял благоприятную возможность.
– Командир, по-моему, вам следует разрешить девушке сходить на гору, но дать ей сопровождающего.
Лейтенант Ли не доверял этому молодому проныре, потому и держал его при себе.
– Полагаю, это чересчур снисходительно. Что значит здоровье какой-то там бабушки в сравнении с нашей великой новой республикой? Старуха все равно скоро умрет.
Чунчжу затрясло, но она по-прежнему касалась лбом земли. Ей пришлось напомнить себе, что она знала лейтенанта, когда он был еще констеблем Ли. Этот человек никогда не действовал прямолинейно; казалось, каждое его слово служит некой важной цели.
Секретарь Ун видел, что шанс добиться Чунчжи ускользает от него.
– Мы должны относиться к нашим соотечественникам с состраданием, командир, даже если они заблудшие коммунисты. Я могу сопроводить девушку, чтобы удостовериться, что она сделает то, что якобы и собирается.