Сирена морских глубин — страница 46 из 49

Потом взглянул на солнце и сощурился: пора отзывать гончих. Он поднял пистолет и прицелился в темное пятно на полотнище палатки. Передумал, приставил пистолет к своей голове. И стоял так, набираясь смелости, пока у него не затряслись руки.

Пуля насквозь прошила верх палатки. Он поднял глаза на дыру, которая взирала на него сверху. А когда увидел, как высоко поднялось солнце, выстрелил еще раз. Привлеченные этими выстрелами солдаты скоро вернутся. Набив мясом свои животы, они уничтожат деревню, обуянные жаждой крови.

Он должен сдержать данные обещания и не примет участия в этой заварухе.

Порывшись в груде дров, он вытащил припрятанное полено. Оно было гладкое, без задорин, с двумя сучками, за которые можно ухватиться. Он отвел полено как можно дальше, ударил и почувствовал, как разбились очки. Звук удара – глухой, тупой – удивил его. Он опустился на колени, довольный, но полный сожалений…


Когда аромат апельсиновых цветов развеялся, Донмин вскочил.

– Куда вы отправились, когда закончилась война? – спросил он. – У вас есть семья? – Толстяк всегда считал лейтенанта героем, который спас им жизнь с огромным риском для себя.

Шаманка склонила голову набок. Лейтенант Ли погиб в пещере. Он до сих пор ждал, когда ему устроят достойные похороны, но эта правда для них не предназначалась. Женщина резко отвернулась и снова закружилась, волоча за собой ленту.

Доктор Мун ткнул пальцем в друга:

– Эй, ты рассказал ей про лейтенанта?

Донмин печально покачал головой:

– Вероятно, ему не захотелось общаться. Вместо этого мне следовало поблагодарить его.

Когда причитания стали громче, ударили тарелки, напугав мужчин и заставив их вздрогнуть. Барабанная дробь сотрясала пол, плясунья топала ногами, размахивая вокруг себя лентой. Снова остановившись перед доктором Муном, шаманка протянула к нему руки и, взъерошив ему волосы, ухватила за нос, как обычно делал его отец.

– Вы так долго ждали, – хрипло проговорила женщина. – Ваш отец ужасно сожалеет, что так и не вернулся домой.


Когда отец Гончжу возвращался из Сеула, его остановили на границе и обвинили в том, что он шпион. Военные расколотили все дыни в его повозке и, хотя ничего не нашли, отказались ему верить. Он не кричал, когда они его избивали, но разрыдался, когда высыпали на землю муку.

Может, им не понравилось его лицо. Может, ему просто не повезло. Он оказался единственным, кого задержали, тогда как остальных отпустили по домам. Он сжал руку своему соседу и попросил его передать весточку родным: «Пожалуйста, скажите моей жене, чтобы она забрала сына и уехала на юг, к сестре. Я приеду к ним как только смогу».

Увидев пустой мешок, мать Гончжу заголосила. Пронзительный вопль перешел в утробный стон. Когда у нее вышел весь воздух, она упала в обморок.

Солдаты повели связанного, с кляпом во рту отца Гончжу в лес. Когда они подняли стволы, чтобы сделать выстрел, неожиданно поступил новый приказ. В северных горах обрушился туннель, и для рытья нового требовалось много рабочих рук.

Отец Гончжу копал целыми днями, которые незаметно превратились в годы. Он копал до тех пор, пока спина его не сгорбилась, а волосы не поседели. Он так долго смотрел на лопату, что уже не видел дальше ее лезвия. Днем он копал под землей, в темноте, а по ночам ему снился свет.

Сон неизменно был один и тот же: туннель, который он рыл, вел домой, к жене и сыну. Мужчина бросал лопату, выходил на поверхность земли и приближался к своей ферме. Там, у ворот, его, как и всегда, поджидал сын. Его драгоценный сынок, даровитый мальчуган, который научился считать еще до того, как ему исполнилось два года. Жену мужчина заставал в огороде: она срывала стрелки зеленого лука. Он с поцелуем отдавал ей муку и говорил: «Это тебе, любимая».

Однажды ночью, через десять лет после ареста, отец Гончжу во сне поднялся с нар. Он уже собирался открыть дверь своего дома, и тут все погрузилось во тьму.

Его застрелил в спину охранник, решивший, что пленник пытается бежать.


Прекрасная шаманка отпустила доктора Муна, который только что рыдал в ее объятиях, как ребенок.

– Ваш отец нашел вашу мать, и они снова вместе, – заверила она.

– Мама… – Доктор Мун вытер нос. – Можно я и с ней поговорю?

Шаманка внезапно смутилась. Она уставилась в пол, не в силах поднять глаза на доктора Муна. Беспокойно потерла ладони и наконец кивнула.


Когда мать Гончжу увидела пустой мешок из-под муки, грудь ее будто разорвало на части. С этого мига сердце женщины превратилось в пустую оболочку, и все человеческое в ней умерло. Ее умоляли образумиться ради несчастного сына. Но ей было невыносимо смотреть на мальчика, так похожего на отца.

Ребенок никогда не жаловался на мать, которая, даже будучи рядом, всегда отсутствовала. Когда она доила корову, молоко переливалось через край ведра, когда варила суп, он выкипал, а кастрюли подгорали. Поскольку женщина больше не чувствовала голода, то часто забывала стряпать.

Чтобы выжить, мальчику пришлось перенять хитрости нищих. Он пил дождевую воду, обманывая пустой желудок, и жевал кору, притворяясь, что ест. Он узнал, кто из лавочников бросает лакомые кусочки собакам и сиротам. Ночью он закрывал глаза и притворялся спящим, давая матери возможность вволю наплакаться.

Мать терпела горе сколько могла, пока бомбардировки не приостановились. И если мир делал вид, будто война прекратилась, для этой женщины борьба так и не закончилась. Когда ее сын наконец стал юношей, она позволила себе сдаться. Несчастная несла дрова, ноги у нее подогнулись, и поленья рассыпались. Она неподвижно лежала на земле, пока кто-то не опустился возле нее на колени. Женщина открыла глаза, чтобы посмотреть, кто это, и у нее перехватило дыхание.

Это был ее любимый, который протягивал ей руку, чтобы отвести домой.


– Вашей матери очень стыдно. Она умоляет вас простить ее, – с грустным видом поведала прекрасная шаманка.

Комок, давно застрявший в горле у доктора Муна, исчез, позволив ему ответить:

– В те ужасные времена она делала все, что могла. Я обещаю каждый год проводить в честь обоих родителей надлежащий обряд.

Шаманка улыбнулась:

– Ваш отец просит дыню. Мать – лапшу.

Из глаз доктора Муна потоком хлынули слезы, которые он никогда не проливал в детстве, слезы, которые застревали у него в горле, мешая ему нормально говорить. Рядом рыдал Донмин, вспоминая, сколь горестной была юность его друга.

Шаманка возобновила ритуальный танец, притопывая ногами в такт глухому барабанному бою и тряся руками в такт ударам тарелок. Она завязала ленту узлами и встряхивала этот клубок мертвецов.

Порыв ветра распахнул дверь, подхватив знамена над алтарем. Кончики сигарет и благовоний светились красными огоньками, по комнате плыл дым. В ушах у шаманки раздавался шепот всех ее бабушек – жуткий хор вздохов. Ее ласкали невидимые руки, а она осторожно распутывала узел душ, цеплявшихся за доктора Муна, как репьи.


Зазор между мирами тонок, как тень, и краток, как вздох; его трудно преодолеть, не умерев. Пересекать это пространство могут только медиумы и провидцы, но ощущать его способны даже самые невосприимчивые души: это озноб, бегущий по спине, и интуиция; хорошие сны и ночные кошмары; предчувствия; дежавю; случайные совпадения.

Быть одержимым – все равно что быть любимым: кто-то должен желать обнять тебя, кто-то должен ответить на объятие. Некоторые духи вселяются с добрыми намерениями, принося с собой все самое лучшее. Другие вламываются силой, как грабители, и настолько алчны, что опустошают своего хозяина. Потерянные души забредают случайно, как заплутавшие в лесу дети. Шаман же – тот, кто перемещается между мирами, – должен принимать всех.

Но есть границы, которые необходимо уважать, и протоколы, которым надо следовать. Ибо то, что происходит в мире духов, находит отражение в мире людей.


Прекрасная шаманка подняла ладонь, чтобы унять свидетельствующих призраков. Она пообещала, что если они потерпят еще немного, то наконец дождутся своей очереди.

Два старика внимательно взирали на шаманку, которая, опустив голову, стояла на коленях в центре комнаты. Она не двигалась, но, кажется, задыхалась от напряжения.

Доктор Мун прошептал другу:

– Всё? Закончилось?

Донмин, наблюдая за шаманкой, растерянно ответил:

– Не уверен. Просто жди.

Двое мужчин уже собирались встать, но тут шаманка поднялась и отряхнула юбки. Потом быстро подошла к доктору Муну, искривила губы в полуулыбке, уперла руки в бедра и, понизив голос до знакомого ему альта, произнесла:

– Помнишь мускатниковый лес, йобо?

– Чунчжа? – У доктора Муна задрожали губы. – Это и впрямь ты?

Донмин проворчал себе под нос:

– Ох и сильна эта ведьма, до чего же сильна. Даже сильнее моей матери.

34

Умирая, Чунчжа вспомнила, как вынырнула на поверхность с жемчужиной в ладони, а ее морской сон тянулся за нею шлейфом пузырьков. Как и предсказал морской царь, годы стали разматываться черно-белым полотнищем. Что будет в конце, Чунчжа не знала до того самого момента, как он наступил. Это была милость бога, понимавшего, что смертного, которому известно слишком много, всегда будет преследовать видение смерти.

Она сделала выбор в пользу выживания и всю войну провела в окружении военных. Шила форму для живых, в то время как Гончжу изучал трупы погибших. С воем воздушных сирен, прорезáвшим темноту, они съеживались в ожидании страшных звуков войны. Что раздастся на сей раз: пронзительный свист снарядов или глухой удар бомбы? Их детям никогда не придется узнать разницу между ними, поклялись молодые люди друг другу.

В Филадельфии они жили в доме в тюдоровском стиле, под сенью дубов и кизиловых деревьев. Водили машины, говорили по-английски, играли в гольф. Каждую осень Чунчжа и ее приятельницы из числа церковных прихожанок готовили кимчхи в тени пресвитерианской колокольни, пока их мужья практиковались в нанесении ударов по мячу. Когда женщины квасили капусту с красной пастой, глаза у них щипало от слез. Что заставляло их шмыгать носом: острый перец или болезненные воспоминания обо всех тех женщинах, которые когда-то учили их отмеривать продукты на глазок?