— А тебе со мной тоже не скучно? Скажи: скучно или не скучно? — говорил он с наигранным беспокойством, будто хотел посмеяться над собой.
Она только загадочно молчала в ответ, потому что думала совсем о другом. Прошлой жизни как будто не стало, вся она теперь казалась бледной и никчемной: с Антуаном, с мелкими страстишками, с незначительными победами и поражениями… Сейчас весь смысл будущего сосредоточился для нее в Далласе. Она желала его во всех смыслах этого слова, и она не знала, как дальше будет без него жить и как жила без него раньше.
Боясь сознаться себе в главном, она каждый день находила разные причины, чтобы скрыть свои чувства от себя же самой. Она собиралась влюбить Далласа в себя, влюбить безоглядно и до полного растворения. Вместо этого — его сердце, похоже, осталось нетронутым, а ее — тает, как мороженое под солнцем…
Правда, иногда… Иногда ей казалось, что вот сейчас, еще немного, и он не выдержит, и заветные слова сорвутся с его губ. Но он замолкал, сводя опасные диалоги к шутке, или просто переводил разговор на другую тему. Впрочем, может быть, ей это просто казалось.
Зато за это время она узнала его лучше. Даллас больше не представлялся ей таким противоречивым и странным. Шерли поняла: в его душе есть трещина. Пока он скрывает ее от окружающих, но трещина эта все время болит и с каждым днем становится шире. Какое-то глубокое внутреннее противоречие гложет его. Конечно, хотелось бы надеяться, что это противоречие связано с мучительным выбором между ней и Луизой, но при всей своей самонадеянности Шерли понимала, что причина его проблем гораздо глубже, чем просто любовная интрига. Ей оставалось только ждать, когда Даллас сам раскроет карты…
За это время им никто не позвонил — они не взяли с собой мобильных телефонов. Даллас только сообщил из аэропорта своим директорам, что его не будет до конца месяца. А Шерли позвонила мистеру Белли и поставила перед фактом: она увольняется. Причем — сама, а не потому, что ее об этом попросили. В начале июня она приедет и заберет документы. Даллас еще позвонил отцу, а потом они торжественно отключили аппараты и оставили их в камере хранения.
Дни бежали за днями, прошла вторая неделя отдыха, третья… Шерли и Даллас так и не завели друзей среди соседей по хижинам, они так и прожили все двадцать дней дикарями, ни с кем не общаясь, слишком увлеченные друг другом и слишком гордые, чтобы это признать.
И чем ближе подходил день икс, тем сильнее и трепетнее сжимал Даллас ее руку во время прогулок, тем более прочувствованным стал секс, в нем даже появился какой-то надрыв. Шерли казалось, что Даллас сейчас расплачется, когда он целовал ее тело. Да ей и самой хотелось плакать, содрогаясь от наслаждения, а не кричать, как раньше…
В последний вечер перед отъездом они оба сидели грустные на веранде своего бунгало и пили вино. Шерли ждала. Сейчас, по законам пьесы, Даллас должен будет сказать ей о любви. Может быть, он и не сделает предложение так сразу, но хотя бы намекнет. Да-да, по-другому быть не может, ведь он ТАК смотрит! У него ТАК дрожат руки, когда он держит ее ладошку в своей широкой лапище.
А она сама? Она просто не сможет жить, она умрет на месте, если Даллас сейчас встанет и скажет, что ему было приятно провести с ней время и он никогда не забудет эти двадцать волшебных дней… А теперь, дорогая, пойдем, последний раз займемся любовью, а то завтра рано вставать, прежде чем каждый вернется в свою жизнь.
Эти слова представились ей настолько реально, что она не на шутку испугалась. Вот сейчас… сейчас… еще секунда — и ОНО случится! И чтобы не допустить этого, она набрала воздуху в легкие и почему-то назидательно заговорила:
— Даллас. Я хотела бы сказать… — Она еще не знала, как продолжить… — Я хотела бы сказать… Прежде чем мы вернемся на большую землю и разойдемся навсегда…
Она сделала выразительную паузу, но Даллас молчал.
— В общем, я не знаю, что сказать, — тоскливо закончила она и отвернулась, потому что по щекам сами собой побежали слезы.
Он не сразу понял, что произошло, а потом развернул ее к себе и тихо проговорил:
— Ты так сильно не хочешь, чтобы я уходил?
Он уже спрашивал ее об этом, сидя в машине, только тогда они еще говорили на «вы».
— Нет! — сквозь слезы ответила она.
Даллас откинулся на спинку шезлонга:
— Этого я больше всего и боялся.
— Чего ты боялся? — умирая, спросила она.
— Того, что ты… тоже…
— Что я «тоже»?
Он молчал и смотрел на море.
— Даллас, умоляю, объясни мне, что происходит?
— Я сам не знаю, что происходит. Может быть, меняется наша с тобой жизнь.
— Наша с тобой?
— Да. Но ты считаешь, что мы разойдемся навсегда.
— Нет!!! Нет!!! Я так не считаю!!! Я просто этого боюсь.
Он внимательно посмотрел ей в глаза, а потом снова перевел взгляд на море.
— Красиво, правда?
Шерли уронила голову на грудь. Кажется, битва была проиграна. Что ж, поражение тоже надо уметь встретить достойно. Только вряд ли у нее это получится.
— Мне очень хорошо с тобой, Шерли.
— И?
— Я никогда не был так счастлив, как в эти безумные двадцать дней.
Она чувствовала, как слезы сжимают горло.
— Я никогда не забуду их. Просто потому, что знаю: такого у меня больше не будет ни с кем. Понимаешь?
— Угу.
— Шерли, прошу: не плачь! Я же все понимаю. Я же не дурак!
— Угу.
— Я мог бы сказать тебе: «Я тебя люблю»…
Она поперхнулась и закашлялась. Слезы хлынули градом из глаз, и Шерли закрыла лицо руками.
— …но очень хорошо знаю, как это опасно. Понимаешь, я не верю в сказки.
— Ты… — Она не смогла говорить.
— Шерли, ты действительно очень дорога мне. Мне безумно тяжело, что наш рай заканчивается, но…
Она встала и, не дослушав его, побрела по пляжу.
— Шерли!
Просто больше невозможно сидеть рядом с любимым… да! Да! С любимым мужчиной и слушать, как он с тобой прощается!
Он догнал ее у самой воды и обнял:
— Шерли, прости меня, я просто идиот. Я не должен был тебе все это говорить. Тем более что это только отчасти является правдой.
— Ну почему же? Я уже большая девочка… И должна все знать.
Он словно обжегся об это слово:
— Девочка… Да, ты — моя девочка… Господи, как я тебя… — Он принялся нежно целовать ее лицо, волосы… Шерли не сопротивлялась и не радовалась: она больше ничего не чувствовала. Завтра у нее не будет этого мужчины.
— Шерли, я с ума схожу, когда ты рядом! — прошептал он тихо.
— Ну вот и хорошо. Значит, одиночество пойдет тебе на пользу.
— Почему?
— Ты не сойдешь с ума.
Он продолжал нежно гладить ее по волосам, но она действительно утратила всякую чувствительность и молча принимала ласки.
— О каком одиночестве ты говоришь?
— Ах, да, извини. У тебя же есть Луиза.
— Шерли, я хочу быть с тобой.
Она немного отстранилась:
— Я не ослышалась? А кто только что говорил мне, что не верит в сказки?
Он тяжело-тяжело вздохнул:
— Я просто запутался. Я просто боюсь. Я с самого первого дня, когда увидел тебя, боялся, что будет все так сразу и так серьезно.
— А разве это было сразу?
— А разве нет?
— И — серьезно?
Он немного помолчал.
— У меня — да.
— Тогда я ничего не понимаю.
Он снова смотрел на море, повернувшись к нему лицом и засунув руки в карманы.
— Тогда мне придется тебе кое-что объяснить.
— Любопытно будет послушать.
— Предупреждаю: это будет что-то вроде «исповеди плохого мальчишки».
— Ты не похож на плохого мальчишку. Как раз наоборот.
— Пай-мальчик?
— Да. Тебя в классе не били за то, что ты нравился учителям?
Даллас рассмеялся, и Шерли поразилась: до чего она уже привыкла к его смеху и к его голосу — самому родному в мире. И может быть, еще не все потеряно…
— Нет, я не был пай-мальчиком, и меня ненавидели учителя… Впрочем, я хочу сказать о другом…
Он вдруг взял ее за плечи:
— Послушай, я никогда не казался тебе скучным типом?
— Нет, — удивилась она.
— Просто мой отец.
— Тот, к которому ты ездил в Йорк?
— Да. Он у меня один. Мамы нет, но это не имеет значения. Хотя, если бы она была жива, может быть, моя жизнь сложилась бы по-другому… Не знаю, с чего лучше начать.
Даллас надолго замолчал, печально глядя, как красное солнце садится в тучу на горизонте. Становилось влажно и холодно, и Шерли тут же вспомнился сиреневый апрель…
— Видишь ли, моя жизнь всегда была расписана на годы вперед: учиться, жениться, завладеть частью отцовского бизнеса… Папа все решил, составил план и, выбрав момент, когда я заканчивал университет, ознакомил меня с этим планом…
— А он кто?
— У нас — династия юристов.
— О боже! — не удержалась она. — Везет мне на династии юристов!.. Извини.
Он театрально потрогал челюсть и спросил:
— Твой Антуан — тоже юрист?
— Еще как! — засмеялась она. — Вместе с отцом. Но как видишь, нью-йоркские юристы дерутся лучше.
— Это потому, что у нас династия длинней.
Она тронула его за рукав:
— Даллас, ты извини, что я перебила. Я хочу послушать про твою семью.
— Мама всегда говорила, что я — сам по себе и отец не удержит меня на семейном поприще. Она говорила, что меня надо отпустить…
Он еще помолчал. Интересно, когда он лишился матери? — подумала Шерли. Судя по всему, уже в сознательном возрасте, если так любит ее.
— А папа закрыл мои счета от моего имени… — Даллас невесело усмехнулся. — Это было довольно лихо! Знаешь, у него все местные банкиры — в лучших друзьях. И заявил, что не даст мне заниматься ничем, кроме семейного бизнеса. Просто в нашем городе мне будут так «помогать», что я не смогу открыть даже маленькой дешевой забегаловки.
— Вот это да!
— У меня было немного сбережений, на которые я хотел создать сеть ресторанов… Не знаю, мне почему-то всегда это нравилось. А еще — гостиничный бизнес, например.