У Юрия Козловского кроме долга перед собственной совестью был еще и сыновний долг. Перед памятью отца, инженера-строителя, который в военные годы там же, в Забайкалье, работая для фронта, отдал делу Победы, будущему своих детей все силы и здоровье, по существу — жизнь. Перед матерью, которая в трудные послевоенные годы осталась с двумя малолетними детьми и сумела вырастить их настоящими гражданами страны. Это был долг и перед школьными учителями, перед первым рабочим коллективом в подмосковном Краснозаводске, перед училищными наставниками, которые поверили в его мужество, духовную силу и стойкость, — ведь для безвольных и малодушных не открывают дорог в небо. Сдаться перед злобой слепых обстоятельств значило для него предать и свой крылатый полк, боевых друзей и командиров, которые в те дни и ночи тоже не смыкали глаз, искали пропавшего летчика по всей огромной окрестной тайге, веря, что найдут живым. У него, офицера, был воинский долг, прямо повелевающий в самых суровых лишениях сохранять мужество и стойкость. Наконец, Юрий Козловский — коммунист, а партия, воспитавшая его, всегда славилась и славится несгибаемыми бойцами.
Нет, капитан Козловский не был безоружен в столкновении со своей бедой.
Юрия поддерживала вся мощь духовных связей с народом, которому он служил, перед которым отвечал за каждый свой шаг. Может быть, и неосознанно, но в своем долгом и жестоком поединке со смертью он следовал характеру своего народа, характеру армии, его воспитавшей. А черты этого характера, как известно, полнее всего выражают герои, которых народ и армия выбирают для себя.
У Юрия Козловского тоже есть любимые с детства герои, с ними он не расстается доныне, И, конечно, среди них — один из самых прославленных наших летчиков Алексей Маресьев. Дело не в том, вспоминал или не вспоминал Козловский Маресьева, когда пробивался навстречу людям, навстречу своему подвигу. Всякий героический пример, однажды потрясший молодое сердце силой и человеческим благородством, навсегда остается частью нашего сознания, нашей жизни, а в критический миг становится прямым руководством к действию. Маресьев жил в капитане Козловском, как жили в нем Гастелло и Талалихин, Покрышкин и Кожедуб, — все, на чьих подвигах он и его сверстники воспитывались в школе, в училище, в полку. Случись неладное в небе — он бы решительно пошел на таран, бросил самолет на вражеский объект, прикрыл собой командира. Но ему выпала доля Маресьева, и он принял ее как воин…
В пустынной студеной тайге Юрий не был одинок — недаром же в самые отчаянные минуты до предела измученному летчику грезилась не теплая постель, которая могла обмануть его волю и заставить уснуть на холодном камне. Ему виделись живые лица товарищей и близких, слышались родные голоса — в него, капитана Козловского, верили. Верили, что он, воин и коммунист, умевший до сих пор так надежно прикрывать своим крылом жизнь людей, и теперь, ведя безмолвный и яростный бой за жизнь, проявит характер своего народа. Он не обманул надежды людей, и люди, найдя его, обмороженного, едва дышащего, с каменно стылыми переломанными ногами, начали целую битву за его жизнь и здоровье. Она оказалась не легче той, что вел он среди таежных сопок, и длилась целых три года. И все это время, когда за него самоотверженно бились лучшие военные врачи, вооруженные современной медицинской наукой и техникой, когда у постели вместе с медиками дежурили мать и сестра, когда десятки знакомых и незнакомых людей старались выразить ему свое участие и поддержку, капитан Козловский вовсе не был простым «объектом» спасительных усилий для его целителей. Врачи признавались, что он заражал их своим стоическим терпением, мужеством и оптимизмом. Рядом с ним оживали и поправлялись даже безнадежные больные. Впрочем, и его самого поначалу сочли безнадежным даже иные повидавшие виды доктора. Но человек в единении с людьми, согретый всей силой человеческой любви и товарищества, снова разорвал кольцо смерти. Чудо свершилось — Юрий Козловский живет, ходит по земле рядом с нами, работает.
В разговоре с инженером-конструктором Козловским пытаюсь по отдельным фразам, интонациям, выражению лица угадать, достаточно ли уверенно он чувствует себя на земле сегодня, вполне ли удовлетворен своим делом. Юрий говорит, что ему чаще везло на людей, да в нашей стране это и не удивительно. В лаборатории коллектив дружный, умный, увлеченный большим и нужным делом. Не обошла Юрия и любовь. Девушка со счастливым именем Надежда стала его женой. Не забывают и старые друзья. Вот недавно наведались майоры Валентин Куренков и Леонид Коврижкин. Правда, оба теперь, кажется, уже подполковники. Глаза Юрия на миг грустнеют.
— Все время снится, будто по-прежнему летаю и бегаю вверх по лестницам…
Он замолчал, и вдруг стало ясно, что его борьба за свое место в человеческом строю, за чувство собственной полноценности, за новую высоту в жизни не окончена да и окончится ли когда-нибудь… Даже подчеркнутое внимание окружающих, предупредительное снисхождение к себе такие люди обычно принимают болезненно, хотя стараются не показать этого. Тому, кто узнал небо, жил в мире великих скоростей и высот, не так-то просто свыкнуться с иным делом, найти себя в нем. Но главное, конечно, характер — тот характер человека, который и в самой «земной» работе стремится достигнуть предельного потолка. И тут, бывает, мало добросовестного отношения к своим обязанностям, тут надо всей душой полюбить свое дело.
По тому, как наш разговор все чаще возвращался к самолетам, стало казаться, что Юрий в душе не расстался с ними, и, может быть, освоившись в новом своем положении на земле, он подумывает о возвращении в авиацию?
— О чем вы мечтаете, Юрий Валентинович?
— О небе, — ответил не задумываясь. Уловив удивление, усмехнулся: Нет, проситься за самолетный штурвал я не собираюсь, хотя руки помнят машину, и при случае справился бы. Сейчас мирное время, а ведь после войны даже Маресьеву не разрешили летать — это логично и справедливо. И все же мечтаю о небе…
Был теплый мартовский день, и в глубоком весеннем небе пролетевший невидимый истребитель оставил серебряный, долго не тающий след. Стоя у окна, Юрий Валентинович несколько минут отрешенно следил, как уходила к горизонту серебряная полоса, выгибаясь дугой по куполу неба, и глаза его, казалось, видели что-то свое, далекое и вечно близкое. Может быть, он мысленно находился сейчас в кабине стальной птицы, летящей у самой границы стратосферы, или желал успеха в учебном бою парню, что вел ее? Или вспоминал синий морозный март в горной тайге Забайкалья, где принял свой первый бой без всяких условностей — жестокий и долгий бой за жизнь? А может быть, решал какую-то нынешнюю задачу, от которой его отвлекли? Но вот, словно очнувшись, виновато улыбнулся:
— Простите, мне надо снять показания.
Чуть прихрамывая, он направился к своему рабочему месту, но даже и теперь в стройной фигуре его замечалась выправка военного человека. Он шел к своему рабочему месту на земле, где продолжает борьбу за новую высоту, за свое небо.
И стало вдруг понятно, отчего большинство людей с детства мечтают летать. Настоящая жизнь, вероятно, и состоит в вечном стремлении к своему человеческому небу — профессиональному, нравственному, духовному. Мечта об этом небе, борьба за жизненные высоты сближают людей сильных, не позволяют увязнуть в паутине мелочных сиюминутных интересов, расчетов и отношений, построенных на своекорыстной выгоде. Но даже и те люди, которые брюзгливо советуют смотреть лишь под ноги, — пусть спросят себя наедине: разве в глубине их собственной души не живет мечта о высоком небе — гражданском подвиге ради других людей, ради своего народа?..
Нет, и взрослея, растворяясь в «чисто земных» заботах, не должен человек расставаться с мечтой о небе, с героями своей юности. У нынешних наследников великого подвига отцов и дедов-фронтовиков таких настоящих героев тысячи. В любом возрасте они придут на помощь в трудный час, если человек останется верным их памяти, их заветам, желанию достигнуть их высоты.
Юрий Козловский в критические минуты жизни проверил это на себе, потому он остается верным своему небу.
На рассвете
В серых предрассветных сумерках лета холмистая равнина казалась вымершей, самый зоркий и опытный глаз не заметил бы на ней малейшего движения, но командир танковой роты старший лейтенант Игорь Веселов, казалось, физически ощущает громадное напряжение затаившейся здесь могучей жизни, готовой заявить о себе по одному слову команды. Это напряжение отдавалось в нем нетерпеливым ожиданием и острой тревогой, отгоняющей усталость и сон. Веселов пока не различал своих танков. Покрытые пылью после долгого ночного марша, они растворялись в сумерках, сливаясь с серой, обожженной солнцем землей. Он лишь угадывал их приземистые стальные тела, не остывшие за ночь, и чудились в теплой тьме под броней знакомые лица танкистов. Всю ночь они не смыкали глаз, всю ночь их укачивало на марше, и теперь молодым солдатам, не столь закаленным, как их командир, легко было задремать, прослушать сигнал — не отсюда ли его тревога?
Рота стояла в линии взводных колонн на дне широкой лощины, прикрытая спереди длинной плоской высотой, за которой сейчас в боевом порядке расположились основные силы батальона и приданное ему мотострелковое подразделение, готовые во всякий миг вступить в бой с крупными силами «противника», наступающего с юга. После того как «противник» увязнет в бою за эту гряду высот, настанет черед роты старшего лейтенанта Веселова. Стремительным выходом из глубины и ударом во фланг «противника» она должна приковать к себе его внимание, связать огневым боем и обеспечить общую контратаку главных сил. Задача для Веселова не новая, но по мере того, как светало, его смутная тревога росла.
«На фронте самое опасное время — рассвет», — звучали в уме чьи-то слова, и он вдруг вспомнил, что слышал их от своего отца, который попал на фронт в сорок третьем, освобождал Прибалтику, штурмовал восточно-прусские крепости фашистов. Прав старый солдат, теперь и сам Игорь Веселов знает, как тревожны рассветные часы даже на учениях. И не только потому, что к ним часто приурочиваются атаки. Ночью обстановка на поле боя меняется все же не так заметно, как днем, поэтому утром и случаются самые опасные неожиданности.