Дверь была не заперта. Снайпер на всякий случай надел перчатки, достал свой пистолет и осторожно толкнул створку.
Нет, приятель Вероники не покинул гостиницу через черный ход. Его ноги торчали из-за кровати, и по тому, как были расположены носки ботинок, снайпер сразу же определил, что их обладатель не вполне жив.
Больше в комнате никого не было.
Снайпер поглядел на часы. До окончания матча оставалось примерно четверть часа. Значит, в это время его никто не побеспокоит: все-таки играет сборная Франции, и этот матч крайне для нее важен.
Он затворил дверь и приступил к осмотру.
Его многое удивляло. Удивляло, что Малыш Дитрих мертв. Удивляла мебель, пострадавшая от пуль. Удивлял, наконец, пистолет на груди Дитриха — тот самый, знаменитый пистолет Вероники Ферреро, на рукоятке которого внизу были выцарапаны ее инициалы.
Интересно, за что она его укокошила? Скажем, он собирался сдать ее Максу. А что? Хотя у Дитриха и была репутация самого близкого Веронике человека, деньги, как известно, способны поколебать любую преданность. Макс, по слухам, обещал неплохое вознаграждение за ее голову — десять миллионов зеленых, ровно в два раза больше, чем должны были дать ей за его голову спецслужбы.
Ладно, это, положим, ясно. Но стулья, развороченные пулями, и дверь, простреленная снаружи (он, как профессионал, сразу же заметил это), — все это уже не лезло ни в какие рамки. Вероника и Дитрих — оба славились своей меткостью и в случае чего сумели бы за себя постоять. Во всяком случае, друг друга они бы не спутали со шкафом или кроватью. А еще этот залихватски подкинутый пистолет… Мол, глядите, люди добрые, что я натворила!
И снайпер задумался о том, что натворила Вероника Ферреро. Тогда, на улице, он, как пишут возвышенным слогом иные романисты, «прочитал у нее в глазах свою смерть». Это было очень просто. Никогда, ни при каких обстоятельствах она бы не оставила его в живых. И, однако, она это сделала.
Это было странно. Положим, Дитрих был другом Вероники, и все же снайпер мог поверить, что при определенных обстоятельствах она могла захотеть от него избавиться. Тут как раз ничего особенного не было. Но то, как она это сделала, тоже было странно.
Снайпер заметил у себя под ногами лоскуток какой-то материи и развернул его. Это был платок с бабочками, и Феникс знал, что Веронике его подарил сам Макс в ту пору, когда был всерьез ею увлечен. Платок был сделан вручную и расписан, кстати сказать, по его собственному эскизу. От него пахло тонкими нежными духами. Снайпер поморщился и бросил его, но не утерпел и вновь подобрал.
Казалось бы, какая никчемная вещь — платок, а берешь его в руки и тут же начинаешь фантазировать, что за человек его обладательница. И хотя ты знаешь, как дважды два, что для нее убить — раз плюнуть (и еще хлеще: даже плевать не надо), и вообще, язык никак не поворачивается назвать ее женственной, симпатичной или хотя бы милой, — ничего не помогает. Снайпер скомкал платок и сунул его в карман, рассудив, что полиции он все равно ни к чему.
После чего исчез, как исчезают тени, и ни в гостинице, ни в ее окрестностях никто его больше не видел.
Глава семнадцатая
Всегда нужно осмотреть тело, прежде чем сделать заключение.
Та же самая гостиница, утро следующего дня
– Дитрих Бергер, — сказал Миртиль.
Его коллега Клеман очнулся.
– Да, никаких документов, — машинально произнес он и тут же переспросил: — Что?
– Этого человека зовут Дитрих Бергер, — повторил Миртиль.
– Вы его знаете? — удивился Клеман.
– Террорист. Лучший друг Вероники Ферреро. Это он помог ей сбежать из тюрьмы в Панаме.
– Ну и память у вас! — сказал Клеман и прищелкнул языком.
– М-м, — недовольно протянул Миртиль.
Этот разговор имел место приблизительно через двенадцать часов после того, как снайпер растворился в сиреневом парижском полумраке, покинув гостиницу. Когда утром туристы позавтракали и удалились осматривать парижские достопримечательности, горничная стала убирать номера, а так как она привыкла начинать с самого верхнего этажа, труп тотчас же был обнаружен. Вскоре, кстати сказать, обнаружилось и еще одно обстоятельство — что девушка, которую администраторша сочла переводчицей при группе американцев, на самом деле вовсе таковой не являлась и заняла этот номер с помощью банального обмана.
– Можно увозить его? — спросил врач.
– Вам, докторам, — проворчал Клеман, — обязательно надо разрезать парня вдоль и поперек, чтобы убедиться в очевидном. Лично я бы с легкой душой выдал свидетельство, написав: смерть наступила от пули в сердце.
Никто даже не улыбнулся.
– Забирайте его, — разрешил Миртиль. — Как насчет отпечатков? — обратился он к эксперту, колдовавшему над столом.
– Вы не поверите, — отозвался тот, — но отпечатков полно, и они повсюду.
– Разные?
– Одна группа. Могу утверждать с уверенностью.
– Горничная или предыдущие постояльцы, — проворчал Клеман.
– Вряд ли. Хотя фиг его знает.
– Знаете что: сверьте с отпечатками нашей дамы, — сказал Миртиль.
– Сеньориты Ферреро?
– Si[11].
– Думаете, это она?
– По описанию тех, кто ее видел, — определенно.
Эксперт шмыгнул носом. Свою работу, по милости которой он ежедневно сталкивался с худшими сторонами человеческой жизни, он терпел только потому, что за нее платили деньги. Отношение же к ней Миртиля, который был явно увлечен своим делом, его раздражало, и эксперту захотелось сказать что-нибудь колкое.
– Знавал я парня, — заявил он веско, — который не узнал свою жену, встретив ее на улице с другим.
Миртиль пропустил это замечание мимо ушей.
– Соседей опросили?
– Сосед один. Слева.
– Глухой и слепой, конечно.
– Угу. Ничего не видел, ничего не слышал. Оно и немудрено: его убили, когда по телевизору шел матч.
– Соседа? — хмыкнул Миртиль.
– Почему соседа? — обиделся Клеман. — Нашего клиента.
– А тебя послушать — выходит, что соседа. Какой он из себя?
– Старый хрыч себе на уме. Дед кузена хозяина этого заведения или что-то в этом роде. Приехал из Шинона на какой-то салон филокартистов. Ничего особенного.
– Филокартисты — это те, кто открытки собирает?
– Угу.
– Интересно, какой жанр он предпочитает, — задумчиво заметил Миртиль.
– Вы это к чему? — насупился Клеман, чуя подвох.
– Да так, — туманно ответил инспектор. — Так где он живет?
– С левой стороны. Номер четыреста два.
– С этой? — спросил Миртиль и ткнул пальцем — будто бы наугад — в стену. В ней виднелась дырочка, вполне достаточная для того, чтобы подглядывать за теми, кому придет в голову порезвиться в постели.
– Ах ты!.. — сказал Клеман и разразился серией крепких выражений отнюдь не в минорной тональности.
Когда он выдохся, Миртиль кратко сказал:
– Айда к филокартисту.
Филокартист вполне соответствовал описанию Клемана. Правда, инспектор забыл упомянуть, что на физиономии пожилого любителя открыток красовались по меньшей мере четыре бородавки: две — на лбу, одна — на подбородке и одна — на левом веке.
– Инспектор Миртиль, — представился блондин, входя. Клеман семенил за ним тихой, но сильно разъяренной тенью.
– Надо же! — удивился Гриб. — Еще один? Как много вас у каждого трупа, ребята. Помню я, как в детстве задавили моего школьного товарища, так тогда…
– Месье, — оборвал его Миртиль, — давайте перейдем к делу. Вы ведь кудесник, видите сквозь стены. Так расскажите нам, что вы увидели, и не морочьте голову.
Старик сощурился с хитрецой во взгляде.
– А вы далеко пойдете, молодой человек, далеко!
Тут Клеман пробормотал сквозь зубы нечто нечленораздельное, что ни в коем случае не стал бы печатать дамский журнал.
– Вы ее видели? — бросился Миртиль в атаку.
– Кого?
– Женщину из четыреста первого. Она была одна?
– Одна. До того как начался матч, одна. Потом я уже не смотрел. Сами знаете, «синие»[12] играли…
– Опишите ее нам.
Старик ненадолго задумался.
– Ну… Возраст — года двадцать четыре. Личико свежее. Волосы темные. Глаза — не знаю какие. Татуировка на запястье.
– Как браслет? — насторожился Клеман.
– Красная с зеленым. Как браслет, да.
– На какой руке?
– На левой.
– Она, — одними губами прошептал Клеман. — Портье ничего не говорил про татуировку.
– Симпатичная девушка, — грустно продолжал старик. — Но чудная, я вам доложу. С приветом. И одна. Я не люблю, когда девушка одна. Когда она с кем-то еще, гораздо интереснее наблюдать. И знаете, что я вам скажу: молодежь совершенно разучилась заниматься любовью. Пыхтят только, а пыла никакого. Страсти нет. Одна сплошная гимнастика, и больше ничего.
Клеман сжал руки в карманах в кулаки. Миртиль взглянул на него с веселыми искорками в глазах.
– Вы сказали, что она с приветом. Почему вы так решили?
– Конечно, с приветом, — фыркнул старик. — Кто будет в здравом уме таскать с собой столько оружия?
– Сколько?
– Два пистолета. Один она собирала-разбирала, а из другого все в зеркало целилась. С придурью барышня, это точно.
Клеман потер ладонью лицо. Так, у Вероники две пушки — это кое-что. Целилась в зеркало — значит, заранее готовилась к приходу своего любовника, чтобы укокошить его. И время подгадала такое, когда никто ничего не заметит.
– А еще она волосы красила, — вставил старик.
– В какой цвет? — спросил Миртиль довольно спокойно. Он уже нашел коробку из-под краски в мусоре и знал ответ.
– А ни в какой. Не вышло у нее ничего.
– А еще что?
– Мылась под душем, но это я уже не видел. Слышал только шум воды.
«Голая она ничего, — думал любитель открыток. — Только вам, олухи полицейские, я ничего про это не скажу». Он и впрямь не сообщил, что Вероника разделась до белья, когда красила волосы.