30. Самый зоркий и усидчивый
Одежда богомолов, разложенная на циновке дозорного, выглядела дурацкой и неудобной. Книжка лежала рядом. Небо распогодилось, и теперь материк выглядел ясным и четким, хоть и по-прежнему далеким.
Первыми Тео попытался примерить рыболовные ботинки. Для этого пришлось не только снять сапоги, но и размотать портянки. Хоть мужчины и омывались почти каждый день, после чего надевали чистую одежду, Тео никогда не доставалось носков. Он считал это личным проклятием и иногда называл себя не только одноруким и одноглазым, но и безносочным. Под портянками были мозоли.
– Глупые мозоли, – прошипел Тео, ощущая соленый запах, идущий от ступней. – Будь у меня носки…
Но их не было. В том числе потому, что он не догадался стащить их у того богомола. Тео вскочил и со злостью поочередно зашвырнул ботинки в одинокую серо-коричневую тучу. Запоздало сообразил, что до тучи ботинки не долетят. И не ошибся: они, кувыркаясь в воздухе, упали в море.
– Красный Амай, только не злись на меня! Только… – Тео зажал рот здоровой рукой. Ему полагалось изображать богомола, а они, как известно, в Амая не верили.
Вдобавок владыка мог и не простить подобного оскорбления: когда по острову и рядом с ним расшвыривали богомолье барахло. Так что Тео живо сменил свои широкие штаны на пятнистый полукомбинезон, чтобы тот не касался земли, зля Амая еще больше. От икр и до ягодиц растеклось покалывающее тепло, а ветер прекратил кусаться, и Тео повеселел.
Он скинул пиджак и натянул красную куртку с капюшоном, но перед этим тщательно оттер с дырочек, оставшихся после ножа, кровь. Теперь Тео выглядел как заправский богомол… только босой, с маленькой ручкой и почти слепым левым глазом. Тео снова расстроился.
Не прекращая хмуриться, он намотал портянки на посиневшие от ветра ноги и надел сапоги, растянув по ним штанины полукомбинезона. Покосился на безмолвную рацию с катера богомолов и две крупные гильзы: красный и белый фальшфейеры[7]. И почему Антеро назвал их шипящим огнем?
Богомолы, хоть наверняка и были молодцами по своим богомольим меркам, совершенно не сопротивлялись. Ристо и Улла, взяв какого-то ребенка из общины, напали на большой и красивый катер, а Юсси, не так давно ставший мужчиной, и Джакко, вечно сопящий боров, прикончили того, кто ошивался на берегу.
Вид крови и все эти выкрики не прельщали Тео, поэтому он никогда не участвовал в таких делах. Просто торчал рядом, вспоминая прочитанное. Но Красный Амай все равно любил его – как самого зоркого и усидчивого.
На лице Тео всплыла улыбка. Самый зоркий и усидчивый поджидал богомолов.
31. Омовение
При виде Зала Омовения Еву охватил ужас. Чувство было таким объемным и фактурным, что кожа напомнила наэлектризованное полотно с поднятыми волосками. Откуда-то издалека донесся истеричный крик, и Ева не сразу сообразила, что вопль, пронзивший пар, принадлежал ей.
В центре зала стоял сам Сатана. Он ждал. Гордый. Хищный. С расправленными плечами, ловившими тусклый дневной свет и отблески свечей. Прислугой Князю Тьмы служили голые люди с птичьими ногами. Трое или четверо, не больше.
Разум Евы подсказывал: «Это статуя, Ева. Она не шевелится. Возьми себя в руки. Это просто чертова статуя. Я испугалась творения неизвестного безумного скульптура».
– Я расстроила Сатану, – прошептала Ева.
Капли конденсата, покрывавшие изгибы статуи. Казалось, изваяние хорошенько разогрелось и теперь предлагало желающим сделать то же самое, а в конце – отдаться ему. Иначе для чего было лепить такую штуку?
К оторопи Евы, статую заслонило бледное лицо с глазами настолько черными, что они казались непроницаемыми. С краев широкополой шляпы свисали столь же черные ленты. Девушка с содроганием припомнила, что именно эта женщина ударила ее, когда их с Линой вывели из храма.
– Сатана с остальными живет на материке, дитя, – произнесла женщина голосом, напоминавшим скрежет ржавых дверных петлей. – Здесь владения Красного Амая. Не забывай об этом.
– Что вы с нами сделаете?
– Ты ведь и сама это знаешь, верно?
Да, Ева знала. Как знала и то, что кругом находились сумасшедшие, больные люди.
И Лина была лучшим тому примером. Женщина-криминалист в этот момент, приподнявшись на цыпочках и раскинув руки, танцевала в клубах пара, точно балерина, махнувшая рукой на стыд и зрителей. Конвой из женщин, тоже голых, поглаживал ее и улыбался. Выглядело это так, будто хихикающие ведьмы обхаживают будущую товарку.
Их подвели по мокрому дощатому полу к статуе. Слева ярко пылала одна из трех печей. Видимо, когда зал был полон, работали все разом, но сейчас хватало и одной.
От статуи Красного Амая отходили люди с птичьими ногами. Коротко стриженные женщины, напоминавшие ту мертвую девушку. Та же патология, съевшая на каждой ступне по нескольку пальцев. Те же невероятные и жестокие шрамы на месте грудей. Те же ясные и притягательные лица.
И вдруг свою лепту в происходящее внесла Лина.
– Сирены! Это сирены! – завопила она, подаваясь вперед. Ее голое тело с черными лобковыми волосами сотрясал экзальтированный восторг. – Погодите! Покажите… Погодите…
«Сирены» попятились. Одна из них запнулась о шайку и едва не упала. Мыльная вода, перехлестнувшись через край, покрыла доски пеной.
В руку Лине вцепилась та черноглазая женщина в дурацкой шляпе, украшенной лентами.
– Амай запрещает мужчинам мыться вместе с женщинами! – Ее взгляд неожиданно смягчился. – Но тебе, дитя, похоже, не терпится узнать нас поближе, так?
– Да. Да! – Лина перехватила державшую ее руку. – Пожалуйста. Я хочу быть… ближе.
– Хорошо. – Женщина посмотрела на «сирен». – Экотаоны, вы останетесь и помоете своих новых сестер.
В сгустившейся тишине пронеслось проклятие, адресованное черноглазой. Настолько тихое, что было похоже на шепот умирающего.
– Когда-нибудь мы убьем тебя, Вирпи. Прикончим как черную овцу. Когда-нибудь.
Ева услышала это. Возможно, потому, что не сводила глаз с «сирен» и буквально прочитала это по губам одной из них. Конвой ничего не заметил.
Ужас охватил девушку. Она получила уйму информации. Во-первых, черноглазую звали Вирпи. Во-вторых, Вирпи ненавидели все экотаоны, судя по их лицам, полным затаенной злобы. И, в-третьих, экотаонами называли женщин, прошедших кустарную процедуру смены пола, если таковой процедурой можно было назвать эту звериную жестокость.
Какая-то часть разума Евы, та, что не спала на лекциях по истории и философии культур, припомнила, что «экотаон» в переводе с греческого означало «транс».
«„Транс“, господи боже! – Мысли Евы метались. – Эти твари называют их трансгендерами, транссексуалами! Какой ужас!»
Пока экотаоны брали шайки с горячей водой и мочалки, Лина, встав на колени, хватала их за уродливые ступни. Гладила, шептала что-то и покрывала розовую распаренную кожу поцелуями.
Никто не удивился такому поведению, и Ева впала в уныние. Было всего одно место, куда их могли отвести после того, как дочиста отмоют.
В Яму Ягнения.
32. Странное желание
Заострившееся лицо неизвестного напоминало камень, обтянутый бледной кожей. Марьятте вдруг почудилось, что она может смотреть на этого мужчину вечно – на эти ровные линии, в которых не было и намека на причуды Амая. «Самый совершенный человек», – подумала Марьятта. В ее сердце родилась чахлая эмоция, слепленная из жалости и тоскливой симпатии.
Неожиданно Марьятту охватил столь странный порыв, что она, не имея сил сопротивляться, отдалась ему. Она наклонилась и обхватила губами холодные губы мужчины. Чуть сжала.
Мертвец, которому надлежало бы уже трудиться на рудниках Красного Амая, внезапно заговорил.
– Кто ты? – На зубах неизвестного скрипнул песок.
– Марьятта.
Охватило желание схватить его за руку и прижать к груди, но она быстро отказалась от этой затеи. Она не хотела, чтобы хоть кто-то касался больных мест.
Неизвестный попытался пошевелиться, но лишь усугубил свое тяжелое положение. Из раны на животе выступила кровь, еще больше пропитав некогда белую майку. Опомнившись, Марьятта выдернула из кармана пиджака платок и прижала его к ране. Застиранная ткань стала красной.
– Где я? Что с «Северной Звездой»?
Марьятте приходилось буквально ловить слабый шепот мужчины, чтобы понять, что он говорит.
– Тебя убили. И твоего друга – тоже. Красный Амай теперь хозяин твоей лодки. Мы в кедровом стланике. Чуешь, как пахнет?
Словно желая убедиться, не врет ли она сама, Марьятта огляделась. Чуть меньше получаса назад она, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, добралась до отмели. Правда, перед этим заглянула к Обугленным Скалам, куда при определенном безрассудстве могли высадиться чужаки. Она не знала маршрута незваных гостей, в отличие от того же Тео.
И уже здесь поняла, что опоздала. На фоне серого и местами голубого неба и таких же странного цвета волн последователи Амая как раз заканчивали исполнять волю подземного бога.
Первого человека Саргула, того, что находился на бело-коричневом крупном катере, спихнули у нее на глазах в море. Безвольная фигурка быстро слилась со стихией. Второго в этот момент оттаскивали в кустарник. Именно там Марьятта его и нашла, раздетого до нательного белья и носков.
Прежде чем проверить, жив ли посланец Саргула на берегу, Марьятте пришлось выждать. Она не знала, остались ли на катере с красивым названием «Северная Звезда» другие чужаки. Да и какое это имело значение? Если вышвырнули в море одного – вышвырнули и остальных. Но в том, что на катере затаился кто-то из общины, она не сомневалась.
Из кустарника показались трое. Марьятта, укрывшаяся на подъеме за стволом лиственницы, увидела Юсси. Теперь это был настоящий мужчина Красного Амая: тот, кто спускался в Яму Ягнения и убивал чужаков. Вторым был Тео, оповестивший общину о прибытии «богомолов», коими он по непонятной причине окрестил незваных гостей. Тео тащил охапку добытой одежды. Третьего, толстощекого, заросшего щетиной, вроде звали Джакко.