– Только если ты мне поможешь, человек по имени Харинов. – Марьятта поднялась. Ее глаза блестели. – Ты меня разрежешь. Здесь. – Она показала себе куда-то в область промежности.
Рот Харинова открылся и захлопнулся. Нетрудно было догадаться, что она хотела. Марьятта была одной из жертв насильственной смены пола. Экотаоном – так их здесь называли. По крайней мере, так их окрестила Марьятта, когда Харинов упомянул баню, вкратце рассказывая о своем бегстве из общины.
– Здесь нет условий для этой операции, девочка, – соврал он.
– Тогда дай мне скальпель, и я все сделаю сама. Это ведь будет быстро, да? Иначе я не отведу тебя в общину.
– Да, это будет быстро, – устало согласился Харинов.
Он уже принял решение и не станет ждать. Раскрыв саквояж, извлек их него пузырек антисептического раствора, скальпель и бинт. Подумал и взял пластырь для сорванного ногтя девушки. Протянул все это Марьятте. Девушка схватила их с необъяснимой одержимостью, едва не порезавшись. Смотрела она при этом только на молчаливого Виктора.
– Я… я сейчас снова стану женщиной, и мы займемся любовью, да, Виктор Черкашин? Ты ведь говорил, что я – красотка, так? Что у меня приятный голос, верно?
– Он умер, – сказал Харинов, – но ты все равно можешь сделать это. Мне пора.
Он закрыл саквояж и подобрал карабин. Выбрался из кустов и побрел по песку в сторону подъема, тянувшегося среди лиственниц. Позади закричал зверь, которому только что капканом отхватило лапу. Другого сравнения на ум не приходило, настолько леденящим и жутким было рыдание Марьятты.
Вскоре за спиной заслышался топот, и Харинов невесело улыбнулся. По крайней мере, он вернется в этот котел не один, а с Марьяттой. Даже если бы некая сила в этот миг шепнула ему, что он умрет, так и не преуспев в своей спасательной миссии, он бы все равно продолжил шагать.
И он шагал.
46. Шемхамфораш
Продвижение по вулканической «глотке» продолжалось около десяти минут, и за то время фигуры в рясах не обмолвились и словом. Назар отрывался по полной: хрипел, орал, пускал кровавую отрыжку. Симо по большей части молчал, лишь иногда вскрикивал, когда его перекладывали на плечах. Боль, стягивавшая внутренности к желудку, превратилась в огонь маяка. И каждый взгляд этого жуткого фонаря окунал в забытье.
Наконец тряска прекратилась, и фигуры внесли мужчин в небольшой, созданный природой зал. Горели свечи. Несмотря на непрестанное желание подтянуть конечности, будто умирающий паук, Назар огляделся. Получилось так себе, но этой малости хватило, чтобы понять, что именно здесь черти плясали джигу или что там у них было в ходу.
Зал представлял собой сборище клишированной атрибутики, которая со стороны могла показаться декорацией к малобюджетному ужастику. Этакая мрачная лакуна в душе́.
В первую очередь в глаза бросался трапециевидный алтарь. Причем не пустой. На нем лежал труп – голая женщина, утратившая в смерти возраст. Веки ее напоминали сплюснутый пластилин. Бока были черными, словно страшный пожар нанес мазки. Толстые ноги – раскинуты, являя мерзкое, слипшееся естество.
В изголовье алтаря стояли две крупные свечи: черная – слева и белая – справа. На стене, прямо над алтарем, висело полотнище с намалеванной рожей козла, взятой в красный круг. Размахивать такой безвкусицей не погнушались бы и в аду.
Симо и Назара с издевательской бережностью опустили на лежаки, повторявшие контуры человека, принявшего позу зародыша. Еще два лежака, по краям, остались свободными.
«Вряд ли еще кто-то к нам присоединится. В прихожей были только мы с Симо. Как нехорошо», – справедливо рассудил Назар и зашелся в визгливом смехе.
Фигуры разбрелись по залу, и то, что сперва выглядело хаотичным, спустя мгновение обрело смысл. Все заняли места в соответствии с неким строгим порядком. У алтаря завозился «проповедник», тогда как «аудитория» выстроилась перед ним, держась друг от друга на незначительном расстоянии. Одна из фигур встала на караул у концертного гонга.
«Проповедник» взял с атласной подушки ручной колокол. Ухватился за «язык». Прозвучал первый удар, послав пронзительную звуковую вибрацию в пространство. Последовали еще семь ударов, и после каждого «проповедник» поворачивался в один из углов зала, обозначая этими действиями некий октагон.
Затем тьма сгустилась, став шипящей и дикой. По крайней мере, так показалось Симо, пытавшемуся в этот самый момент свалиться с лежака. Но это было не легче, чем вкатить по снегу здоровенный валун в гору. Кулак следователя намертво вцепился в никотиновые жвачки.
– Во имя Амая, носящего цвета красных огней, я взываю к крови, клокочущей в бездне! – произнес «проповедник» возвышенным голосом Антеро. Он занял место у изголовья алтаря. – Услышь нас, своих детей! Надели нас милостью подземного огня! Наши тела – сосуды для твоих даров!
– Слишком громко, – прохрипел Назар, а потом, задыхаясь, взревел: – ЭТО… СЛИШКОМ… ГРОМКО!
Симо задрожал. Ему не было видно оперуполномоченного, находившегося слева от алтаря, но он почему-то был уверен, что тому сейчас не поздоровится. «Господи, как будто до этого нам здоровилось, – с полубезумным смешком подумал Симо. – „Господи“? Здесь, поди, и думать-то запрещено о Боге. Ох, простите».
Однако никто не утихомирил Назара, и тот продолжил жаловаться и стенать. Стенать и жаловаться. Казалось, от оперуполномоченного ничего не осталось, кроме сломанной ноги, порезов, нескольких граммов лавового камня в желудке и крика.
– Заклинаем тебя – даруй нам силу! – сказал, словно выплюнул из-под капюшона, Антеро.
– Шемхамфораш! – грянул хор голосов.
Дежурившая у гонга фигура ударила в гулкий гонг.
– Заклинаем тебя – уничтожь наших врагов!
– Шемхамфораш!
Еще один удар в гонг, породивший протяжное эхо.
– Заклинаем тебя – призови свои полчища!
– Шемхамфораш!
Гонг вновь поставил акцент.
Перед глазами Симо всплыл текст прочитанной накануне «Сатанинской Библии». Схожесть творящегося с описанным была налицо, и он предположил, что дальше начнется перечисление имен сатанинских шестерок. И не ошибся.
– Астарта!
– Шемхамфораш!
БО-ОМ.
– Бегерит!
– Шемхамфораш!
БО-ОМ.
– Позови меня с собой! – неожиданно взревел Назар пьяным голосом.
– Кимерис!
– Шемхамфораш!
БО-ОМ.
– Я приду сквозь злые ночи!
– Хаборим!
– Шемхамфораш!
БО-ОМ.
– Я отправлюсь за тобой!
Вплетая песню «Я отправлюсь за тобой»[11] в дьявольский безумный ритуал, Назар не особо задумывался над тем, насколько это стереотипно выглядит. Подумаешь, опер исполняет самую известную композицию сериала «Улицы разбитых фонарей»[12].
А ведь он вполне мог быть кем угодно из киношных оперов: Казанцевым, или Лариным, или тем же Дукалисом. В меру выпивал бы, ловил бы себе тихонько всяких киношных преступников и все такое. Но, к величайшему своему огорчению, Назар был и оставался собой – Назаром Евсеевым, тридцатиоднолетним сотрудником оперативно-разыскного отдела, однажды чуть не скормившим дамочке замороженную мышь.
Мысли Назара перескочили на оставшегося дома Калигари. Как там полоз? О чем он вообще думает? Не мешало бы порадовать его гостинцем с острова. И оперуполномоченный уже знал, что привезет питомцу.
Вот этого огромного зайца.
Тварь, неведомым образом выбравшаяся из сна, сейчас находилась в туннеле, откуда «балахоны» внесли их в зал. Налитые кровью глаза, сверкавшие во мраке багровыми фонарями, следили за Назаром. Гигантские лапы держали блюдце с зубами, изредка их помешивая. Туша закупорила собой проход.
Рассудок Назара и без того впихивал голову опера в петлю, а с появлением зайца еще и стул из-под ног выбил.
Имена приспешников Красного Амая закончились, и черная месса сделала очередной виток.
– Причащение, братья и сестры! – Антеро взял корзинку.
Фигуры в рясах подходили к старику, брали крошечные просвирки и направлялись к трупу.
Симо передернуло от отвращения. Трясясь и шипя, ощущая жар во всем теле, он тем не менее не сводил глаз с чудовищного действа. Вероятно, здесь и сейчас совершалась самая мерзкая вещь в мире.
Сатанисты подносили просвирки куда-то к промежности трупа, совершали зачерпывающее движение рукой, а потом съедали литургический хлеб, испачканный в чем-то влажном. Будь безумие съедобным, оно имело бы именно эту форму.
Четвертого в очереди скрутило, а мгновением позже и вовсе стошнило. Никто не обратил на это внимания.
– Что, не так вкусно, как дома? – участливо просипел Симо и расхохотался во весь голос. В глотке разлилась горячая боль; в рот выплеснулась кровь.
«Господи, надеюсь, ты до сих пор не отвернулся от этой вони. Если так, прошу тебя, заклинаю, пусть эти кретины останутся собой до последнего! – взмолился он про себя. – И я разберусь с ними. Разберусь со всеми! Только пусть они и дальше верят во все это безумие».
Симо не был религиозным человеком и считал, что молитва любого вежливого атеиста должна начинаться примерно такими словами, но сейчас он как никогда нуждался в крохотном чуде. Таком крохотном, что рассмотреть его могла только сверхъестественная сила, вооруженная мощным микроскопом.
– А теперь, Дети Амая, – пергаменты! – выкрикнул Антеро.
Фигуры еще раз образовали очередь к алтарю с трупом. Одна из них сутулилась, держась за живот. На сей раз они сжигали по два клочка овечьей кожи. Один клочок доставался пламени черной свечи, другой – белой.
Симо без труда сообразил, что они делали. Если верить книженции Лавея, таким образом сатанисты загадывали желания, записанные на бумаге или шкурах животных. Требования и необходимые милости скармливались черной свече, белая же пожирала проклятия, адресованные врагам.
В голове следователя, стиснутой болью, возник несуразный диалог:
«Алло, служба всяческих дел Красного Амая слушает. Что вы хотели?»