Из ямы донесся вкрадчивый шепот зайца:
– Я помогу твоему другу, малыш Назар. Смотри.
Вой сирены, ко всеобщей оторопи, взвился до немыслимой высоты, причиняя барабанным перепонкам боль, а потом опустился до прежнего уровня. Пять или шесть человек вскрикнули, зажимая ладонями уши. У одного пошла носом кровь.
– Дай… их мне, старик… – попросил Симо. – Не гневи своего бога.
Антеро переменился в лице. На его памяти впервые кто-то столь удачно использовал силы острова – прикрывался ими, если угодно. И теперь только идиот мог при всех отрицать вмешательство в ситуацию их бога.
– Конечно, Симо Ильвес. Давай помогу тебе с этим камешком.
Прежде чем Симо успел что-либо сказать или хотя бы попытался самостоятельно разжать кулак, старик схватил его за запястье и достал из недр балахона нож. Клинок втиснулся между пальцами следователя и завертелся там, словно шершень в гнезде. Симо побагровел, сдерживая крик.
– Сколько тебе, Симо Ильвес? – с обманчивой вежливостью поинтересовался Антеро, когда «камешек» наконец поддался.
Взорам явилась поврежденная и заляпанная кровью упаковка «Никоретте». Из нее торчали перекрученные пластинки. Две полные и одна полупустая. Четыре или пять жвачек уже покинули «гнезда», и старик без сожаления стряхнул их на землю.
– Сперва Назару, – шепотом произнес Симо.
– Ну-ну, не наглей. Красный Амай не разрешает делиться желаниями.
– Это правда, – пророкотал голос из ямы. – Хочу, чтобы ты загадал свое, крошка Назар. Ты ведь понимаешь, о чем я?
В голове Назара все окончательно перемешалось. Неожиданно уравнение сложилось. Харинов, еще в секционной, когда только вынул бусины из той девки, поделился кое-какой догадкой. Сказал, что спасение только через рвоту. Спасение от бусин, способных навесить на мышцы пудовые замки. Но будет ли в плане Симо хоть какой-то смысл, если его проткнут черные колья?
А еще по какой-то причине Назар представил Харинова с большими заячьими ушами. Странный у них все-таки патологоанатом. Мог бы свои большие уши и не скрывать.
– Мое желание… – просипел Назар и на этот раз был убежден, что говорит по эту сторону реальности. – У меня тоже есть желание…
Антеро перевел на него взгляд. Глаза старика смеялись. Старейшина будто догадывался, что попросит оперуполномоченный.
– Швырните меня в эту дыру первым, – выдохнул Назар на пределе сил.
– Хороший мальчик. – Монстр в яме, как почувствовал оперуполномоченный, плотоядно улыбнулся.
Глаза Назара и Симо встретились.
Внезапно все слова, которые Назар мог бы сказать Симо или услышать от него, оказались не нужны. Это было взаимопонимание, какое может возникнуть только при одинаковом уровне моральных ценностей. Так водители, решившие занять одно и то же парковочное место, вместо того чтобы спорить, кидают монетку или играют в «камень, ножницы, бумага». Да и о чем спорить, когда требовалось решить такую простую вещь?
Назар давал шанс совершить задуманное. А Симо со слезами на глазах принимал его.
Антеро с усмешкой выдавил из блистера белый кирпичик и вложил следователю в рот.
– Еще!.. – Получив вторую жвачку, Симо крикнул: – Господи боже, дай их все!
Старик, с той же улыбкой воспитателя, кормившего ротвейлера, натасканного кусать детей, подчинился.
– Я вернусь, – вдруг промычал Симо. Его голова тряслась от напряжения. На подбородок вытекла слюна желто-табачного цвета.
– Вернуться может только Амай, – ласково ответил Антеро.
– Я сделаю это. Помяни мои слова, старик.
– Тогда я признаю, что ты – наш бог, Симо Ильвес.
Назар притих, ожидая, что на это скажет заяц, но тот загадочно молчал. Вероятно, высказанная дерзость стала сюрпризом и для него.
Фигуры подняли оперуполномоченного повыше. Он еще раз вгляделся в тени шахты. На сей раз разбухший заяц из кошмара был на месте. Перекрыл собой дыру, нисколько не заботясь о сталагмитах, что, по идее, должны были пропороть его шкуру. Красные глаза сощурились.
– Не стесняйся, малыш Назар, – прошипело чудовище. – Прыгай сюда и расскажи, как поживаешь. Ну?
И Назар, получив энергию чужих рук, прыгнул. Прыгнул без какого-либо сожаления или воспоминаний о прошлом.
Зубастая глотка распахнулась, неся боль, тьму и избавление от мучений.
Калигари проснулся и открыл глаза. Конечно, змеи, даже такие замечательные, как этот карамельно-песочный полоз, не имели век и потому спали как тренированные десантники из армейских баек – с открытыми глазами. И все же рефлекс змей по пробуждении именно что «открывал глаза», как и любое другое проснувшееся живое существо.
Несмотря на всевозможные удобства, призванные скрасить жизнь полоза, тот чувствовал себя неважно. Происходило кое-что странное. Пока Калигари спал, до него словно дошел некий сигнал, вызвавший донельзя неприятное последствие.
Проглоченная вчерашним вечером мышь двигалась назад.
Уплотнение, обозначавшее грызуна, смещалось к пасти, и происходило это без желания самого Калигари, который не понимал, с чего бы это вкусная мышь решилась на такой трюк. Скользнув по субстрату из волокон тополя, выполнявшему в террариуме функцию грунта, полоз обвил корягу и крепко стиснул ее, пытаясь пресечь бегство грызуна с помощью давления. Не помогло. Сплюснутая и частично переваренная мышь будто растянулась, без особых проблем проскочив затор.
Беда застала Калигари на подступах к домику из пластиковых камней. Пасть распахнулась, и грызун неторопливо выплыл наружу. Вопреки ожиданиям полоза, мышь была мертвой.
Но это ничего не изменило для страдающего Калигари, и спустя минуту он умер.
51. Радость Лины
Лина с наслаждением выдохнула. Последний любовник, с явными признаками слабоумия, покинул ее около пятнадцати минут назад. Возможно, в этот момент, у спуска в колодец, они решали, кто сойдет к ней следующим.
– Я приму вас всех, – с улыбкой прошептала Лина, не открывая глаз.
Она лежала прямо, только ноги чуть раздвинула, чтобы ни у кого не возникало сомнений в ее намерениях.
Участь той девчонки, что задирала нос, потому что якобы могла отличить Сатану от Не-Сатаны, не беспокоила Лину. В той же степени ее не касалось и то, что приключилось с остальными членами группы. Разве не за этим они все прибыли сюда: чтобы обрести свою судьбу?
Судьба.
Да, Лина верила, что именно здесь она станет той, о ком, как выяснилось, грезила всю жизнь. Какая-то ее часть – та, что с безупречной непредвзятостью исследовала ножи, воровавшие жизни, или соскабливала брызги крови и спермы с обивок бесчисленных диванов, – твердила, что она сошла с ума. А все потому, что был взломан некий сокровенный погребок ее души, выпустивший из себя, будто из ящика Пандоры, все эти нездоровые пристрастия.
«Я не настолько свихнулась, чтобы не понимать, что со мной происходит, о нет, дамы и господа, – промелькнуло в ее голове. – Я просто раскрепостилась, обрела себя. Ибо здесь нет осуждения – только любовь Амая. Это святое место, в котором обитают женщины-сирены».
Внезапно эти мысли привели Лину в ярость. Она села и вцепилась в левую ногу. Руки разделили между собой пальцы ступни – и дернули в разные стороны.
Сила, приложенная к этому действию, была помножена на ярость и болезненную обиду на собственное несовершенное тело. Лина закричала от боли, когда кожа между пальцами лопнула, а сама ступня, со звуком рвущейся ткани, разошлась почти на четверть. В ладони потекла горячая кровь. Брызнули слезы. Следом пробудился лихорадочный смех.
Теперь она, Лина, как сирена!
Продолжая изнывать от восторга и боли, Лина не сразу заметила на лесенке мужчину. Тот, чьи гены застыли создать на его лице уродливый коктейль из плоти и хрящей, наблюдал за ней.
А потом его губы разлепились – и раздался всхлип.
– Я как сирена, видишь? Как маленькая добрая сирена, – сказала ему Лина. Она никак не могла взять в толк, почему он застыл, почему не хочет разделить с ней любовь. – Ну же, иди ко мне, лакомка.
Однако «лакомка», активно работая руками и ногами, уже поднимался по лесенке. Бежал прочь из колодца, в котором, судя по всему, обосновалась сумасшедшая.
Несколькими секундами позже сверху донесся его хриплый голос:
– Как… птица.
«Да, я как птица», – подумала Лина и расплылась в блаженной улыбке.
Она обхватила пальцы правой ступни, разделила их и крепко сжала. Очередная порция восторга и боли излилась на ее тело.
Часть IV. Краснее красного
52. Из глотки
1
Внутри Симо бушевал водоворот из боли, ужаса и никотинового опьянения. Хуже того, в некоем подобии водяной мясорубки пребывал и он сам. Холод омывал свежие раны и ссадины и странным образом успокаивал их. Сквозь темно-синие тучи било красное солнце. Его лучи освещали сцену, на которой плавающий следователь бился со стихией за жизнь.
К вящей радости Симо, тело сносно реагировало на попытки держаться на плаву. Отплевываясь, следователь мотнул головой, сбрасывая капли воды с глаз. Он болтался на волнах и пытался отыскать место, куда можно было бы забраться. Но взгляду не за что было зацепиться, не говоря уже о руках. Кругом блестели потемневшие от воды скалы, будто клыки в преисподней.
На какой-то миг в голове Симо промелькнула сумасшедшая мысль. А не рвануть ли на материк? Не то чтобы рвануть, как бы это сделал подготовленный пловец в гидрокостюме для плавания, а просто медленно поплыть, подолгу отдыхая на волнах. Глаза отыскали материк. Небо над ним висело красновато-хмурое. Чуть правее вспыхивало и гасло огненное око Подтайбольского маяка.
Вспышка – темнота…
Вспышка – темнота…
Ужас будто игла вошел Симо в затылок и уже оттуда пополз вдоль хребта. Маяк был ни при чем. Глаза. Чертовы глаза Симо закрывались, словно на каждое веко давил холодный пальчик.
«Господи, если я не покину воду, то попросту окоченею!» – пронеслось в засыпающем разуме Симо. Он отчаянно заработал руками и ногами. Вода, даже с учетом аномальной природы острова, едва ли превышала десять градусов тепла.
Повернув голову в сторону, насколько это было возможно, Симо с риском для жизни ринулся на камень. За ним начиналась почти отвесная скала, имевшая несколько платформ, на которых блуждали багровые тени.
Пальцы за что-то зацепились, и Симо ощутил себя человечком из веревочек, неспособным на какое-либо сокращение мышц. Импульс дала некая внутренняя струна, и Симо полез вверх. Не успел он преодолеть и четверти подъема, как его стошнило.
Боясь сорваться, Симо так вцепился в выступы, что не заметил, как во рту, вместе с соленой и густой слизью, появились две бусины. Они щипали полость рта, от них немел язык, и следователь выплюнул их.
Еще с полметра осталось позади, и Симо нащупал удобный выступ, который сумел полностью обхватить правой рукой. Перед глазами возник Назар, бледный, умирающий. Симо хрипло закричал, не осознавая, что к воде на лице примешиваются слезы, и за три рывка сумел выбраться из воды.
Симо отполз от края скалы и подался вглубь каменистого пятачка. Если ему не показалось, отсюда – при должной сноровке, разумеется, – можно было забраться выше. Скальные выступы здесь вполне годились для того, чтобы он, голый, сверкая причиндалами, попробовал вернуться на остров.
Но сперва требовалось привести себя в порядок.
«Дамы и господа! Вашему вниманию предлагаются…» – Додумать эту идиотскую мысль Симо не успел, потому что из желудка пошла колючая волна, и Симо, излишне напрягая мышцы живота, раскрыл рот. Под аккомпанемент из отрыжки наружу вышли еще три бусины, вытащившие за собой отвратительно теплый сгусток крови. Никотин, что б его, так сильно накачал собой организм, что тому ничего не оставалось, кроме как пытаться избавиться от табачного алкалоида всеми возможными способами. Например, с помощью чудовищных спазмов желудка, которому удалось скинуть оцепенение, вызванное токсическим действием бусин.
Вышли буквы «Р», «М» и «О». При желании из них можно было бы сложить слово «МОР». Но любое желание сейчас сводилось к одному: очищению желудка и борьбе с тошнотой. Пусть и не сразу, но Симо сообразил, что трясется не только от холода или спазмов. Он рыдал, и некая извращенная часть его души радовалась, что никого нет поблизости… А значит, можно было спокойно оплакивать гибель Назара.
2
Назара первым швырнули в ту зубастую шахту. Просто раскачали, как мешок с картофелем, который предстояло забросить в кузов грузовика, и избавились от него.
Симо в тот момент выкрикивал нечто бессвязное, рискуя случайно выплюнуть огромный ком никотиновой жвачки. Он готов был поклясться, что в глазах Назара горела невероятная решимость, граничащая с одержимостью. Возможно, так оно и было. Оперуполномоченный словно бросал вызов дьяволу, поджидавшему в шахте.
Исчезая в темноте, Назар не кричал и не вопил, и Симо не мог гарантировать, что с той же стойкостью примет происходящее. Откуда-то из глубин донеслись глухие удары и необъяснимый треск, точно рвалась ветошь.
«Путь Аннели», – подумал Симо и ощутил, что не готов к смерти.
Что бы ни предлагали эти религиозные твари, он отметал все. Не хотел даров их прокля́того бога. Плевал на них. И понял это не умом, не четкой мыслью, что промелькнула как серебристая рыбешка. Понял это по безумной скорости, с которой разжевывал никотиновую жвачку, и причмокиванию, с которым глотал горькую слюну. Сколько сигарет он успел «выкурить» таким образом? Кто знает… Но чем больше, тем лучше.
Под завывания людей, коим больше подошли бы ярлыки животных-падальщиков, Симо повторил полет Назара.
Шахта, усеянная черными зубами-крыльями, стала исполинским конусом и всосала следователя. Вой сирены оглушал.
Симо прижал голову к груди, расслабил тело, следуя золотому правилу каскадеров, которым частенько приходилось перекатываться и падать. Или падать, а потом уже перекатываться – на большой скорости. Он понятия не имел, в какой момент жизни почерпнул это знание. Да и было ли это важно?
Главное, человек выживал в восьми случаях из десяти, если на момент падения пребывал в «мягком состоянии». Опьянение, доставленное жевательным эквивалентом сигарет, расслабило тело, и Симо решил не сопротивляться этому, как бы ни хотелось сжаться в скользкий комок. Его будто забросило в барабан огромной сушилки с острыми зубьями, чередовавшей обороты и удары об эти зубья. И ударов было значительно больше.
А потом Симо и Назар встретились, точно некий адский механизм, разделявший живых и мертвых, позволил им это краткое свидание. Падение резко прекратилось. Настолько резко, что тело чуть не оторвалось от головы. Симо показалось, что он проскользнул через баскетбольную корзину ногами вперед, и та пропустила его таз, живот, грудь и плечи, но почему-то вцепилась в подбородок и затылок.
Обручем корзины была левая рука Назара. Хрипя и задыхаясь, Симо вцепился в неожиданную спасительную опору. Посмотрел вниз.
Изгибающаяся шахта с зубьями через три метра уходила вбок. Сюда проникало не так много света, но его хватало, чтобы в розовых и красных отблесках увидеть тела. Обычные и имевшие различные степени генетических увечий, смердящие и ссохшиеся, находящиеся на разных уровнях разложения, они висели на «зубах акулы». Все как один голые. В самом низу шахты часть сталагмитов была сломана, и некоторые несчастные, не задержавшись на пиках, судя по всему, скатывались дальше.
Цепляясь за скользкую от крови руку оперуполномоченного, Симо поднял глаза.
Из левой части груди Назара торчал крошечный темный рог, почти незаметный в волосках. Сталагмит пробил себе путь со спины и проклюнулся под ключицей. Сам оперуполномоченный, тряся головой от натуги, свободной рукой удерживал нечто невидимое. Что-то такое, что наседало на него, вынуждая мышцы руки сильно напрягаться. На обескровленном лице Назара застыло хищное выражение, какое бывает у пса, умирающего в драке победителем. Агония и адреналин еще бушевали в его теле.
А потом руки Назара обмякли. В свисте воздуха и хрусте крошек из минеральных смесей до Симо, покатившегося по зубастому желобу, донесся слащавый и мощный голос:
– Я о нем позабочусь, Симо Ильвес. А ты – позаботишься обо мне.
Назар и его невидимый противник, чей голос Симо отнес на счет собственного воображения, остались позади. Скольжение и кувырки понемногу замедлялись и наконец совсем прекратились. Жадно хватая ртом воздух, Симо сделал несколько важных открытий. Во-первых, ком никотиновой жвачки вылетел вместе с выдохом после очередного удара. Во-вторых, красноватый полумрак позволял осмотреться. И, в-третьих, Симо барахтался на бело-розовом ковре из костей тех, кому не посчастливилось угодить в Глотку Амая.
Симо с кашлем попытался распрямиться. Именно тогда его организм избавился от первой бусины, выронив ее через глотку на чью-то берцовую кость. Увидев бусину, Симо хохотнул, и его вырвало еще раз.
Воздух, как ни странно, был чистым. И объяснение этому нашлось почти сразу. Стены лавового туннеля изобиловали отверстиями, не больше яблока каждое. Из них били струи воздуха и доносилось протяжное многоголосье, образовывавшее тот самый вой. Вероятно, основание острова представляло собой огромную губку, в порах которой ветер и рождал рев сирен.
– Назар! – проорал Симо. Будто лай в морозную ночь. – Наз… ар!
Его опять вытошнило. Сверху не доносилось ни звука. Даже не было видно, где они с Назаром простились.
Неосторожное движение привело к тому, что Симо угодил рукой в воду. Он вздрогнул и вспомнил, что Аннели, эту бедную девушку, каким-то образом вышвырнуло в море. Видимо, ей повезло докатиться до воды – если в происходящем с ней имелась хоть капля сволочной удачи.
Пытаясь отдышаться и прощупывая живот, Симо задумался. Он вполне мог остаться здесь, ожидая, когда выйдут остальные бусины. Но удачное ли это место для восстановления сил? Сыщется ли хоть один кусочек пищи на этих костяных полках? Или он, понемногу теряя кровь, ослабеет настолько, что у него хватит сил лишь на то, чтобы подтянуть ноги к груди и умереть?
Серьезных повреждений Симо не получил – спасибо никотиновой вялости… и Назару. Ушибы и царапины не в счет. Ерунда по сравнению с письменами на коже и содержимым желудка.
Следователь придвинулся к матовой глади воды, всмотрелся. Слева затопленный рукав подсвечивало розовым светом. Судя по всему, расстояние, которое нужно проплыть, не такое уж и большое. Только вот свет все густел и густел, стремясь к черному.
«Останусь здесь, чтобы перевести дух, и придется задержаться до утра, – подумал Симо. – Бог знает, что там снаружи, в темноте, а я не пенопласт, чтобы преспокойно себе плавать, высматривая, к какой канализации лучше пристать».
Но еще до того, как закончить эту мысль, Симо скользнул в воду. Холод обжег так, что пришлось приложить усилия, чтобы не завопить. Не последнюю роль в этом отчаянном рывке послужили лица группы, выплывшие из подсознания. Ева, Харинов, Лина, остальные – все доверились ему, Симо Ильвесу, сыну лесоруба и актрисы.
К счастью, до выхода в открытое море было рукой подать. Правда, один раз пришлось проплыть два метра под водой, и самым худшим в этом была тошнота. Но все обошлось, и меньше чем через полминуты он уже болтался у юго-восточного края Сирен Амая.
Все это вереницей красочных картинок промелькнуло перед глазами Симо, пока он бессильно стучал кулаком по камню, борясь с острой болью в животе. Наконец способность нормально дышать вернулась.
Симо перевел взгляд, полный тоски, на материк и прохрипел:
– Ладно, продолжим.
3
«Хотя последовавшие за этим события можно без колебаний отнести к жестоким и бесчеловечным, факт остается фактом. Симо Ильвес, руководитель следственно-оперативной группы „Архипелаг“, выжил. И выжил он – вопреки всему и вся.
Угодив в так называемую Глотку Амая, этот храбрец не только пережил падение – не без помощи оперуполномоченного Назара Евсеева, – но и сумел вернуться на поверхность. Сей подвиг вполне заслуживает увековечивания в бронзе, потому что доказал, что возможности воли в несколько раз превосходят возможности тела.
Но все ли так однозначно?
Прояснить ситуацию с невероятной живучестью Симо Ильвеса согласилась научная сотрудница отделения острых отравлений и соматопсихиатрических расстройств ГБУЗ „НИИ СП им. Н. В. Склифосовского ДЗМ“ Валентина Дмитриевна Корешкова. И вот как она это прокомментировала:
„Проба крови Симо Ильвеса, взятая у последнего сразу же после возвращения с острова, позволила сделать два вывода. Первый – в организме Симо Ильвеса находилось сразу несколько веществ, в том числе конфликтующих друг с другом. И второй вывод – этот человек должен был взорваться как наглухо запаянный чайник. В его крови были обнаружены: биологический нейротоксин, антигистаминный препарат, сорбент, алкалоид типа никотин и наркотический анальгетик. Предположительно, димедрол.
Воистину гремучая и опасная смесь. Нейротоксин ударил по нервно-мышечным синапсам и тем начал угнетать сердечную деятельность и дыхание. Никотиновое отравление, которое, по мнению самого Симо Ильвеса, „раскодировало“ его тело, лишь усугубило эти симптомы. Спутанность сознания, тошнота, рвота, понос, затруднение дыхания, аритмия – вот немногие из симптомов никотинового отравления, которое этот человек намеренно вызвал в себе.
Теперь о димедроле и антигистаминном препарате. Насколько мне известно, в состав „Архипелага“ входил патологоанатом, иногда выступавший в роли судмедэксперта. И вот мое компетентное мнение. Дать эти препараты вместе мог только распоследний кретин! О мертвых либо хорошо, либо никак, правильно? Значит, будет „никак“, потому что я бы и у мертвеца отобрала все лицензии, какие только есть.
Одновременный прием димедрола и антигистаминных средств – прямой путь к серьезным пробоинам в интеллекте и психоорганическому синдрому, так называемому состоянию общей беспомощности. Пусть этот эффект достижим лишь в случае длительного приема обоих препаратов, это мало что меняет для клинической картины Симо Ильвеса.
Помогло ли никотиновое отравление в борьбе с нейротоксином? Нет; конечно же, нет.
Самым полезным во всем этом коктейле оказался мощный сорбент. Именно он стирал с организма отпечатки белкового яда. Димедрол тоже оказал свой спазмолитический эффект, хоть и добавил к нему противорвотное действие.
Спасло ли никотиновое отравление Симо Ильвесу жизнь? Да. Хотя бы тем, что вынудило организм отторгнуть зараженные нейротоксином предметы, которые рано или поздно сделали бы свое черное дело. Вероятно, большего в той ситуации и желать было нельзя.
Симо Ильвес был маленьким реактором, который пожирал сам себя“.
Можно было бы порассуждать о роли адреналина во всем этом, но уважаемая Валентина Дмитриевна о нем не упомянула, и потому я тоже смолчу.
Итак, клиническая картина состояния Симо Ильвеса стала более или менее ясна, не находите? Бедолага был так накачан различными „опьянениями“, что без труда смог переступить через пресловутый „условно преодолимый паралич“.
И, вероятно, именно это позволило ему в дальнейшем перешагнуть порог человечности».