Марьятта опять взглянула на Юсси. Тот, задрав голову, следил, как за ветвями сосен гаснет в чернеющих облаках солнце.
– Там дождь, – неопределенно протянул он и вернулся к работе. Очередной камень, обсыпанный землей, ощутил на себе силу его рук.
– Почему? – тихо спросила Марьятта.
– Ты что-то сказал, экотаон?
– Ничего, просто с камнем ругаюсь.
– Всыпь этой заразе по первое число. – Юсси поплевал на ладони и закряхтел, поднимая камень.
«Ты ведь тоже не идеален, Юсси, разве не знаешь?» – подумала Марьятта.
Красный Амай обожал, когда люди рождались непохожими друг на друга. Поэтому Юсси был награжден кривым позвоночником и сильными руками, а Марьятта – ногами с птичьими ступнями, как и бедняжка Аннели.
Какое-то время ей мнилось, что они половинки разломанного дерева. Соедини такие – и образуется нечто целое, волшебное, лучшее, из чего возникнет счастливый поющий лес.
Но воссоединения не произошло. Никакого. Совсем.
Когда Марьятте исполнилось тринадцать, ее впервые отвели в Яму Ягнения. Три дня ей полагалось ублажать мужчин. Это время она провела в полнейшем одиночестве. Так было и в последующие семь раз. Почти два года Марьятта ждала, но никто так и не возжелал плачущую в колодце девочку.
Не пришел даже Юсси, когда ему исполнилось пятнадцать. В этом возрасте он мог наравне с другими мужчинами наслаждаться женщинами. Возможно, Юсси попросту не хотел видеть лицо той, что временами смотрела на него чересчур уж внимательно и нежно. Марьятта понимала это… и не могла ему простить.
Теперь она была той – или тем, – кому Красный Амай поручил бремя мужчин: пахоту, расчистку поля от камней, добычу угля и прочее. За этот тяжелый труд мужчины имели право на безграничную любовь женщин. Но Марьятта по понятным причинам была лишена подобной примитивной радости. Зато она по полной наслаждалась ссадинами, синяками и болями в спине и суставах. А еще внутри нее зрело облако чего-то вязкого, обшитого колючками. Вероятно, Аннели переполняло схожее чувство бессильного гнева.
Воспоминание об этой жертве мужского равнодушия переполнило Марьятту горечью.
До Аннели тоже не снизошел ни один мужчина, и в январе ее объявили экотаоном. Когда Вирпи в своем сарайчике ужасов с ней закончила, Аннели еще два дня не могла встать с постели и ходила под себя кровью. В этом плане ее судьба не отличалась от судьбы Марьятты. С той лишь разницей, что позавчера Аннели поймали, когда она пыталась покинуть остров, а на следующий день заставили харкать кровью и вопить от боли. И все во славу Красного Амая.
Неожиданно Марьятта осознала, что просто стоит и смотрит на землю. Она торопливо огляделась и наклонилась к очередному камню, надеясь, что никто не заметил ее оплошности.
В северной части острова завыла далекая зубастая шахта. Так Амай благословлял прокля́тую жизнь Марьятты.
7. Загадки секционной
1
Поставленный баритон патологоанатома Бориса Харинова пробирал до мурашек, особенно сейчас, когда его голос звучал в западной секционной городского морга Кеми. Вот как сейчас.
В узкие окошки, расположенные почти под самым потолком, лился мутный дневной свет, бросая вызов металлогенной медицинской лампе. За отдельным столиком сидел патлатый парень, выполнявший роль регистратора: то есть со скучающим видом заносил все, что говорил Харинов, в протокол вскрытия. Симо, занявший стул на колесиках в другом углу помещения, с непроницаемым выражением на лице следил за ходом аутопсии.
Мертвая девушка, покоившаяся на секционном столе, выглядела зеленоватым экспонатом некоего чудовищного показа. Харинов уже извлек из ее ран фрагменты черного минерала, природу которого еще только предстояло выяснить. Складывалось впечатление, что неизвестная перед смертью побывала в огромной барабанной сушилке с зубами. И мотало ее там до тех пор, пока зубы этой самой сушилки не обломались.
– Продолжаем внешний осмотр, – произнес Харинов. Потирая пальцы, он переместился к изножью секционного стола. Заскрипели галоши. В правой руке возник нож, отдаленно напоминавший хищную версию столового ножа. – Налицо проведенная вагинэктомия. Оставлен канал для отвода менструальных выделений. Следовательно, матка и яичники не удалены. Ну что ж, вызов принят.
Патологоанатом склонился к паховой области девушки и, подняв локоть, принялся аккуратно водить там ножом. Симо отвернулся. Никакой брезгливости или отвращения к происходящему у него не было. Но смотреть на такое нет необходимости.
В морге было чертовски холодно, гораздо холоднее, чем снаружи. Настоящая морозильная камера. Возможно, это игра воображения и никакой холодрыги на самом деле не было. Да, признал Симо, озноб вызывало лицо девушки, ее обезображенное тело и птичьи лапы.
И этому самому существу между ног заглядывал пятидесятилетний патологоанатом с паршивым чувством юмора.
Симо взял цветные снимки, часть которых была сделана Линой еще на берегу, а часть – здесь же, в морге. Благо струйный принтер, чтобы их распечатать, нашелся в административной комнатушке. Следователя интересовали руки и бедра девушки. Точнее, то, что на них оставил неизвестный. Слова. Четкие и читаемые, покуда их не обрывали раны.
Глаза Симо остановились на одном из снимков. «Я испрашиваю суть его Золотого Правила и хочу знать…» – было написано на левой ноге трупа, а потом надпись пропадала в бескровной яме, на дне которой остро поблескивала кость.
«Что ты хочешь знать? Кто ты? К кому обращаешься? – Симо перевел взгляд в никуда. – Какая странная фраза».
– Предположение о том, что матка и яичники на месте, абсолютно верно, – подытожил Харинов, и парень-скучающий-регистратор записал это. – Как дела у Щуровой? Симо? Эй?
Симо вскинул голову, сообразив, что по какой-то причине искал ответы на свои вопросы на чистом линолеуме секционной.
– Она в порядке. Все такая же безрадостная, как воды Белого моря.
– Как думаешь, мне пригласить ее на свидание?
На мгновение их взгляды встретились. Симо считал, что высокий и худой Харинов – такой же пришелец с Луны, как и молчаливая женщина-криминалист. Так почему бы этим двоим не образовать союз лунных жителей?
– Попробуй. Только, умоляю тебя, не шути при ней, – посоветовал Симо.
Усмехнувшись, Харинов вернулся к вскрытию. На его желтоватом лице с ввалившимися щеками играл румянец.
– Срезанные груди и вагинэктомия говорят о попытке смены пола. Успешной на… ну, пусть этак процентов на пятьдесят. И на все сто – насильственной. – Харинов пригляделся к ранам на груди девушки и опустил взгляд ниже. – Грубая ампутация молочных желез и крайне аккуратная работа с вульвой трупа. Не исключено, что к моменту проведения вагинэктомии девушка смирилась с происходящим и позволила неизвестному завершить работу с должной тщательностью.
– Или же она была без сознания, – угрюмо подсказал Симо.
– Или же она начала получать удовольствие, – возразил Харинов и хохотнул, сообразив, что взобрался на очередную вершину цинизма.
Видя, как Харинов, поигрывая ножиком, выполняет разрез на груди трупа, Симо ощутил, как губы попытались сжать фильтр несуществующей сигареты. Он сунул руку в карман пальто, чтобы достать «Никоретте», но сразу отказался от этой идеи. Ему не хотелось что-либо жевать в морге, даже заменитель никотина. Раздался хруст вскрываемой грудной клетки, и желание закурить переросло в нестерпимое жжение где-то в глотке.
Пытаясь отвлечься, Симо взялся за смятый клочок бумажки и бусину, которые Назар получил от рыбака. Конечно, эти вещицы следовало передать в лабораторию, но сейчас это не имело значения, поскольку бумага и бусина уже побывали в руках уймы людей. Так что изначальные отпечатки пальцев, если они и имелись, к этому моменту были безнадежно заляпаны или стерты.
Он еще раз углубился в изучение списка. Снова отметил, что буквы выведены чересчур усердно – не так рублено, как на трупе. Так обычно пишут дети, еще не зная, что вскоре жизнь потребует от них не красоты написания, а скорости.
Неизвестным с острова Сирены Амая требовались, казалось бы, несочетаемые вещи:
Прорезиненные сапоги (размеры 40 и 42) – 5 пар.
Витамины для беременных – 20 шт.
Семена картофеля «Лакомка» – 30 шт.
Семена свеклы «Пиковая дама» – 25 шт.
Семена моркови «Рубиновая» – 30 шт.
Семена капусты «Белорусская» – 40 шт.
Тонкогубцы – 1 шт.
Портновские кусачки – 1 шт.
Сборочный коврик – 3 шт.
Кримпер – 1 шт.
Застежки для бижутерии – 60 шт.
«Супрастин» – 30 шт.
«Хлоропирамин» – 30 шт.
«Спазмалгон» – 50 шт.
«Кеторол» – 70 шт.
«Найз» – 40 шт.
«Черная книга» (Холокост) – 1 шт.
Симо нахмурился. Понятное дело, речь шла об упаковках, а не о тридцати семечках, из которых вырастут тридцать морковок, и не о тридцати таблетках от аллергии. И рыбакам удавалось без лишнего шума доставать столько лекарств? Харинов тоже видел список и однозначно указал, что подобного рода обезболивающие назначаются при болевых синдромах, характе́рных для воспаления связок и дьявольских сращиваний.
«Дьявольское сращивание». Симо тогда впечатлило это словосочетание, хотя ничего конкретного, кроме язвительного обозначения процесса заживления, оно в себе не несло.
Однако это не помешало разуму сотворить образ темных фигур, будто сошедших со страниц творчества Лавкрафта[1]. И эти дикие, немыслимые существа, в которых едва угадывались очертания людей, скользили сквозь морскую темень на лодках. Они упрямо плыли к берегу, чтобы забрать свои средства от аллергии и пять пар прорезиненных сапог сорокового и сорок второго размеров.
Но для чего им могла понадобиться книга об ужасах холокоста?
Ход мыслей следователя нарушил приятный баритон Харинова.
– Симо, пам-парам, результат! Наша девочка захлебнулась. Впрочем, это ничего не меняет: через минуту-другую она умерла бы от кровопотери. В воде пробыла не больше суток. Посмотри-ка сюда.
Симо без особого желания поднялся со стула и подошел к секционному столу. Неизвестная напоминала экзотический цветок – влажный, смердящий и вывернутый наизнанку.
– Обрати внимание на эпидермис ладоней и подошв. Симо, это «рука прачки», – сказал Харинов так, будто знакомил между собой гостей банкета. – Эпидермис бело-серый, набухший. Пробудь она в воде чуть больше, и мы увидели бы формирование «перчаток смерти».
– Как это? – спросил Симо и тут же пожалел о заданном им вопросе.
Широко улыбаясь, Харинов произнес:
– Это когда кожа слезает, будто перчатки. Или носки.
Парень, выполнявший роль технического регистратора, вздохнул. Харинов расхохотался и попытался толкнуть следователя кулаком в плечо, чтобы тот оценил шутку, но вовремя вспомнил о перепачканных перчатках.
– Кстати, что любит Лина? – поинтересовался Харинов.
Симо ошарашенным взглядом окинул его с головы до ног, удивленный столь быстрой сменой темы. «Он безнадежен», – наконец подумал он и направился к своему месту.
– Расскажи ей про эти «руки прачки».
– Ты шутишь? Она же это знает.
Харинов сказал еще что-то, но Симо не стал слушать. Он пытался увязать мертвую девушку и остров, на котором, если верить слухам, никого не было… кроме мрачных фигур из воображения, нуждавшихся в предметах из списка.
– Только не уходи, Симо, – сказал Харинов и широко улыбнулся. – Мы еще не заглянули в желудок и кишечник нашей девочке. Любопытно, она откапывала этими лапками червяков? Знаешь, как называется подобное отклонение в развитии плода?
– Нет, – с усталостью отозвался Симо.
– Эктродактилия! Ду-да! Ду-да!
Вид запевшего Харинова окончательно привел Симо в смятение. К счастью, в этот момент в секционную вошел Назар.
2
Заметив, что грудная клетка девушки раскрыта, оперуполномоченный поморщился. Затем сунул озябшие руки под свет настольной лампы, в котором Симо не так давно изучал фотографии и список.
– Узнал что-нибудь, Назар?
– Как сказать… Сирены Амая – самый обыкновенный клочок земли, поросший лесом. Береговая охрана сообщила, что с воздуха ничего не видно, вертолету сесть негде, а пристать к острову можно только со стороны моря. Кругом крошево из скал.
– То есть девушек там нет? – встрял Харинов. Он как раз выкладывал извлеченный розовато-белесый мешочек, бывший желудком, на эмалированный поднос. Мерзко шлепнуло.
– Каких еще девушек? – не понял Назар.
– Как вот эта. Сирен. Остров же называется Сирены Амая, так?
Все опять посмотрели на труп, даже парень-регистратор обернулся. Взгляды остановились на отталкивающих лапах. При их виде не содрогнулся только патологоанатом.
– Из ума выжил, Боря? Я бы скорее поверил в настоящих Сирен, чем в певучих девок. – Назар вынул из куртки смартфон, открыл заметки и отыскал последнюю. – Так. Вот. В двадцатых годах некий Тарой Кеттунен из Корпуса военных топографов посетил со своей группой скопление мелких островов Белого моря – от Кандалакшского залива до Онежской губы. Он финн, я прав, Симо?
– Да, Назар, господи, он финн. Давай дальше.
– А дальше, собственно, ничего и нет. Этот финн сгонял на остров, заявил, что тот непригоден для чего бы то ни было, а после Тарой и его группа, включая семьи членов группы, бесследно исчезли. Может, есть еще что-то интересное, но я так глубоко уже не рыл.
Симо нахмурился. Исчезновение военного топографа казалось важным, но сейчас это больше напоминало ответ, для которого не находилось вопроса.
– А у меня для вас подарочек, – неожиданно заявил Харинов. В его голосе чувствовалась задумчивость. – Прошу ко мне. – Заметив, что парень-регистратор тоже начал подниматься со стула, он добавил: – К тебе это не относится, Рома. Веди летопись.
Парень без особого сожаления плюхнулся обратно на стул.
Симо и Назар подошли к патологоанатому и увидели, что тот орудует пинцетом во вскрытом желудке, вынимая предметы, похожие на бусины. С каждой из них Харинов брал соскоб с помощью ватной палочки. После этого палочки отправлялись в индивидуальные пакетики, а бусины – в широкую литровую банку с дистиллированной водой. Распространяя вокруг себя красную вуаль, они стукались о дно банки и медленно подпрыгивали.
– Вот черт. – Симо торопливо вынул из кармана пальто бусину, «купленную» Назаром у рыбака. Сравнил с теми, что находились в банке, и пришел к выводу, что они вполне могли болтаться на одной нити. – Боря, можно одну?
– Хоть все. Секунду. – Харинов хорошенько перемешал пинцетом воду, затем достал первую попавшуюся бусину и положил на свободный медицинский лоток. Подал следователю латексную перчатку. – Я вот о чем думаю. Мышцы нашей девочки перед смертью были… как бы это сказать… вроде как обесточены неким спазмом.
– Спазмы как от удара током, что ли? – спросил Назар, не сводя глаз с Симо, натягивавшего в этот момент перчатку.
– Больше похоже на легкий паралич, вызванный действием яда. И яд, даю голову на отсечение, вот на этих крошках.
Все воззрились на бусины, а потом перевели взгляды на ту, что задержалась в руке побледневшего следователя.
– Нет-нет, эта абсолютно чиста, – поспешно заверил Харинов.
Симо убрал бусину в карман и уставился на улов из желудка мертвеца, не решаясь его коснуться.
– Неизвестную парализовали ими?
– Не знаю, не знаю, я могу и ошибаться. Нужна отдельная экспертиза. Но одно точно: внутри желудка – ожоги. Проглоти такую дрянь – и тебе конец, если ты, конечно, не съел перед этим тухлую рыбу и беляш, поданные на обувной стельке. Спасение через рвоту, господа. Или чик-чик – зовите хирурга.
Симо очень внимательно выслушал патологоанатома, потом осторожно взял бусину с медицинского лотка и поднес к глазам. На покатой поверхности была выточена буква «Ш».
– А остальные? – быстро спросил он. – Что там?
Когда все бусины перекочевали на поднос, выяснилось, что их одиннадцать и на каждой – буква. Итого получалось: две «Ш», две «М», две «А» и по одной «Х», «Р», «Ф», «Е», «О». Мужчины сгрудились у подноса. Ни о чем конкретно не думая, Симо принялся переставлять бусины, пытаясь собрать слово. Но ничего не получалось, крепкий орешек анаграммы не давал себя раскусить. Выходили всякие «фарш», «хром», «хер» – и больше ничего путного.
– Как я понимаю, мы посетим Сирены Амая, да? – Назар опять достал смартфон и сделал несколько снимков бусин.
– Несомненно, – отозвался Симо. Он все еще переставлял бусины местами. На этот раз ему повезло чуть больше, и получилась «ферма». – Но сперва нам потребуется помощь религиоведа.
Харинов, следивший за перемещением бусин с вялым интересом, встрепенулся.
– А позвоните в Управление образования, – предложил он. – Преподавание – обычный исход для растяп с дипломом религиоведа или философа. Никакой практической ценности, доложу вам, от них нет.
– Да, хорошая идея. Спасибо, Боря. – Симо наконец-то оставил бусины в покое.
К нему наклонился Назар:
– А я выяснил, для чего нужны тонкогубцы и кримпер. Ну, те вещи из списка.
– Для создания украшений?
– Черт, я мог бы и не стараться. Кстати, не займешь пару тысяч?
Симо против воли улыбнулся. В животе у него все то замирало, то резко пускалось в пляс, будто он катался на американских горках. Это дело грозило стать самым громким в его карьере.