Дядек вытащил шомпол с ветошью, засунул большой палец в промежуток, образованный открытым затвором, и поймал солнечный зайчик на блестящий от масла ноготь. Ноготь, как зеркальце, отбросил луч света вдоль ствола. Дядек прижал глаз к дулу и замер от восхищения – вот это настоящая красота! Он мог бы часами, не отрываясь, созерцать эту совершенную, безукоризненную спираль нарезки в мечтах о счастливой стране, круглый портал которой виделся ему на дальнем конце ствола. Его блестящий от масла ноготь, подцвеченный розовым, сиял в конце нарезки, как истинный розовый рай. Настанет день, когда Дядек проползет вдоль ствола и доберется до самого рая.
Там будет теплым-тепло, и луна там будет только одна, мечтал Дядек, и эта луна будет полной, величественной, неторопливой. Еще одно райское видение померещилось Дядьку в конце ствола, и четкость картины его потрясла. В раю были три прекрасные женщины, и Дядек видел их совершенно ясно! Одна была белая, другая – золотая, третья – шоколадно-коричневая. В представившейся Дядьку картине золотая девушка курила сигарету. Дядек поразился еще больше, когда понял, что знает даже марку сигарет, которые курила золотая девушка.
Это была сигарета «Лунная Дымка».
– Продайте «Лунную Дымку», – громко сказал Дядек. Было приятно отдавать приказ – чувствовать себя авторитетным, знающим.
– Чего? – сказал молодой солдат-негр, чистивший винтовку рядом с Дядьком. – Ты чего там бормочешь, Дядек? – сказал он. Солдату было двадцать три года. Его имя было вышито желтым на черной полоске над левым нагрудным карманом.
Звали его Вооз*. Если бы в Марсианской Армии допускалась подозрительность, Боз сразу же попал бы под подозрение. Он был простым рядовым первого класса, а форма на нем, хотя и установленного белесовато-зеленого, как лишайник, оттенка, была из отличного, гораздо более тонкого материала, да и сшита была не в пример лучше, чем у остальных, в том числе и у сержанта Брэкмана.
/*Вооз-имя одного из библейских персонажей (кн. Руфь). В дальнейшем дается его английское произношение – Боз. /
У всех остальных форма была из грубой, ворсистой материи, кое-как сшитая неровными стежками, толстыми нитками. На всех остальных форма выглядела пристойно, только когда они стояли навытяжку. При любом другом положении каждый солдат замечал, что форма у него пузырится в одних местах, а в других трещит, словно сделанная из бумаги.
Одежда Боза с шелковистой податливостью уступала каждому его движению. Она была сшита мелкими, многочисленными стежками. А самое удивительное было вот что: ботинки Боза отливали ярким, сочным темно-рубиновым блеском – этого блеска другому солдату вовек не добиться, как бы он ни начищал свою обувку. В отличие от ботинок всех солдат в ротном бараке, ботинки Боза были сделаны из натуральной кожи, импортированной с Земли.
– Говоришь, продавать что-то будем, а, Дядек? – сказал Боз.
– Избавьтесь от «Лунной Дымки». Сбывайте все подчистую, – пробормотал Дядек себе под нос. Смысла слов он не понимал. Он просто дал им выговориться, раз уж они так рвались на волю. – Продавайте, – сказал он.
Боз улыбнулся с насмешливой жалостью.
– Продавать? Подчистую? – переспросил он. – 0`кей, Дядек, – мы ее продадим. – Он поднял одну бровь. – А что продавать-то будем, Дядек?
Зрачки у него были какие-то особенно блестящие, острые.
Дядек забеспокоился под прицелом этих светящихся желтым светом зрачков, под сверкающим взглядом Боза – и ему становилось все больше не по себе, потому что Боз не сводил с него глаз. Дядек посмотрел в сторону, случайно заглянул в глаза нескольким своим соседям – увидел, что глаза у всех одинаково тусклые, даже у сержанта Брэкмана были тусклые, снулые глаза.
Боз неотступно сверлил глазами Дядька. Дядек почувствовал, что придется снова встретиться с ним взглядом. Зрачки Боза казались яркими, как бриллианты.
– Ты меня-то помнишь, Дядек? – спросил Боз.
Этот вопрос насторожил Дядька. По какой-то причине было очень важно, чтобы он Боза не помнил. Он обрадовался, что и вправду его не помнит.
– Боз, Дядек, – сказал темнокожий солдат. – Я – Боз.
Дядек кивнул.
– Как поживаешь? – сказал он.
– Поживаю – не то, чтобы очень уж плохо, – сказал Боз. Он тряхнул головой. – А ты обо мне совсем ничего не помнишь, Дядек?
– Нет, – сказал Дядек. Память его подзуживала, нашептывала, что он мог бы вспомнить кое-что про Боза, если бы постарался как следует. Он заставил свою память заткнуться.
– Виноват, – сказал Дядек. – Ничего не припомню.
– Да мы же с тобой – приятели, напарники, – сказал Боз. – Боз и Дядек.
– А-а, – сказал Дядек.
– Помнишь, что такое «система напарников», Дядек? – сказал Боз.
– Нет, – сказал Дядек.
– У каждого солдата в каждом взводе есть напарник, – сказал Боз. – Напарники сидят в одном окопе, плечом к плечу идут в атаку, прикрывают друг друга. Один напарник попал в беду в рукопашной второй приятель приходит на помощь, сунул нож под ребро – и порядок.
– А-а, – сказал Дядек.
– Забавно, – сказал Боз, – что человек забывает в госпитале, а что он все же помнит, как они там ни бьются. Мы с тобой целый год работали на пару, а ты взял да забыл. А вот про сигареты ты что-то плетешь. Какие сигареты, Дядек?
– Я позабыл, – сказал Дядек.
– Давай припоминай, – сказал Боз. – Ты же только что помнил.
Он нахмурился и сощурил глаза, как будто помогал Дядьку вспоминать.
– Уж больно хочется знать, что человек может вспомнить после госпиталя. Постарайся, припомнить все, что сможешь.
В манере Боза была какая-то женственная вкрадчивость – так опытный сутенер треплет педика по подбородку, улещивая его, как младенца.
Но Дядек Бозу нравился, и это тоже проглядывало в его обращении.
Дядька охватила жуть: показалось, что он и Боз – единственные живые люди в этом бараке, а кругом – одни роботы со стекляшками вместо глаз, да притом еще и плоховатые роботы. А у сержанта Брэкмана, которому полагалось по должности быть командиром, энергии, инициативы и прочих командирских качеств была не больше, чем в мешке с мокрыми перьями.
– Ну, рассказывай, рассказывай все, что помнишь, Дядек, – льстиво пел Боз. – Дружище, – уговаривал он, – ты уж вспомни, сколько можешь, а?
Но не успел Дядек ничего вспомнить, как в голове вспыхнула боль, которая заставила его там, на плацу, своими руками совершить казнь. Но на этот раз боль не прошла после первого предупредительного удара. Под бесстрастным взглядом Боза боль в голове Дядька нарастала, билась, бесновалась, жгла огнем.
Дядек встал, уронил винтовку, вцепился пальцами в волосы, зашатался, закричал и свалился, как подкошенный.
Дядек пришел в себя, лежа на полу барака, а Боз, его напарник, смачивал ему виски мокрой холодной тряпкой.
Товарищи Дядька стояли кольцом вокруг Дядька и Боза. На лицах солдат не было ни удивления, ни сочувствия. По их лицам можно было понять, что Дядек сморозил какую-то глупость, недостойную солдата, и получил по заслугам.
У них был такой вид, будто Дядек проштрафился, высунувшись из окна на виду у противника, или стал чистить винтовку, не разрядив, или расчихался в дозоре, или подцепив венерическую болезнь и не доложил об этом, а может, не выполнил прямой приказ или проспал побудку, держал у себя в сундучке книжку или гранату на взводе, а может, еще стал расспрашивать, кто организовал Армию и зачем…
Единственным, кто пожалел Дядька, был Боз.
– Я один во всем виноват, Дядек, – сказал Боз.
Сержант Брэкман растолкал солдат, встал над Дядьком и Бозом.
– Что он натворил, Боз? – сказал Брэкман.
– Да я над ним подшутить хотел, сержант, – без улыбки ответил Боз, – подначил его, чтобы вспомнить прошлое, сколько сумеет. Откуда я знал, что он и вправду начнет копаться в своей памяти.
– Хватило ума – шутить с человеком, когда он пришел из госпиталя, – проворчал Брэкман.
– Да знаю, знаю я, – ответил Боз, мучаясь раскаянием. – Он же мой напарник, – сказал он. – Черт бы меня побрал!
– Дядек, – сказал Брэкман. – Тебя что, не предупреждали в госпитале, чтобы не смел вспоминать? Дядек слабо помотал головой.
– Может, и предупреждали, – сказал он. – Они мне много чего говорили.
– Вспоминать, Дядек, – это последнее дело, – сказал Брэкман. – Тебя и в госпиталь за это самое забрали – слишком много помнил.
Он сложил свои короткопалые ладони лодочкой, держа в них ту головоломную задачу, которую представлял собой Дядек.
– Святые угодники, – сказал он. – Ты слишком много вспоминал, Дядек, так что солдатом ты был никудышным.
Дядек уселся на полу, приложил ладонь к груди, почувствовал, что рубашка спереди вся намокла от слез. Он думал, как сказать Брэкману, что он вовсе и не старался вспомнить прошлое, он сердцем чувствовал, что этого делать нельзя – и что боль поразила его, несмотря на это. Но он ничего не сказал Брэкману, боясь новой вспышки боли.
Дядек застонал и смахнул с век последние капли слез. Он не хотел ничего делать без прямого приказа.
– А что до тебя, Боз, – сказал Брэкман, – сдается мне, что если ты с недельку помоешь нужник, это тебя, может быть, и отучит лезть с шутками к человеку, который только что из госпиталя.
Что-то неуловимое в памяти Дядька подсказало ему, чтобы он повнимательней следил за Брэкманом и Бозом, за выражением их лиц. Это было почему-то очень важно.
– С недельку, сержант? – переспросил Боз.
– Да, черт меня… – сказал Брэкман и вдруг затрясся и зажмурился. Ясно – антенна только что угостила его легким уколом боли.
– Целую неделю, а? – повторил Боз с невинным видом.
– День, – сказал Брэкман, и это прозвучало как-то вопросительно, безобидно.
И снова Брэкман дернулся от боли в голове.
– А когда приступать, сержант? – спросил Боз. Брэкман замахал короткопалыми руками.
– Да ладно, -сказал он. Вид у него был потрясенный, потерянный, затравленный, как будто его предали. Он набычился, опустил голову – словно для того, чтобы лучше справиться с