Фрэнк Хониккер, похожий на изголодавшегося мальчишку, говорил со мной растерянно и путано, и голос у него срывался, как игрушечная пастушья дудка. Когда-то, в армии, я слышал выражение: разговаривает, будто у него кишка бумажная. Вот так и разговаривал генерал-майор Хониккер. Бедный Фрэнк совершенно не привык говорить с людьми, потому что все детство скрытничал, разыгрывая тайного агента Икс-9.
Теперь, стараясь говорить со мной душевно, по-свойски, он непрестанно вставлял заезженные фразы, вроде «вы же свой в доску» или «поговорим без дураков, как мужчина с мужчиной».
И он отвел меня в свою, как он сказал, «берлогу», чтобы там «назвать кошку кошкой», а потом «пуститься по воле волн».
И мы сошли по ступенькам, высеченным в скале, и попали в естественную пещеру, над которой шумел водопад. Там стояло несколько чертежных столов, три светлых голых скандинавских кресла, книжный шкаф с монографиями по архитектуре на немецком, французском, финском, итальянском и английском языках.
Все было залито электрическим светом, пульсировавшим в такт задыхающемуся генератору.
Но самым потрясающим в этой пещере были картины, написанные на стенах с непринужденностью пятилетнего ребенка, написанные беспримесным цветом — глина, земля, уголь — первобытного человека. Мне не пришлось спрашивать Фрэнка, древние ли это рисунки. Я легко определил период по теме картин. Не мамонты, не саблезубые тигры и не пещерные медведи были изображены на них.
На всех картинах без конца повторялся облик Моны Эймонс Монзано в раннем детстве.
— Значит, тут… тут и работал отец Моны? — спросил я.
— Да, конечно. Он тот самый финн, который построил Обитель Надежды и Милосердия в джунглях.
— Знаю.
— Но я привел вас сюда не для разговора о нем.
— Вы хотите поговорить о вашем отце?
— Нет, о вас. — Фрэнк положил мне руку на плечо и посмотрел прямо в глаза. Впечатление было ужасное. Фрэнк хотел выразить дружеские чувства, но мне показалось, что он похож на диковинного совенка, ослепленного ярким светом и вспорхнувшего на высокий белый столб.
— Ну, выкладывайте все сразу.
— Да, вола вертеть нечего, — сказал он. — Я в людях разбираюсь, сами понимаете, а вы — свой в доску.
— Спасибо.
— По-моему, мы с вами поладим.
— Не сомневаюсь.
— У нас у обоих есть за что зацепиться.
Я обрадовался, когда он снял руку с моего плеча. Он сцепил пальцы обеих рук, как зубцы передачи. Должно быть, одна рука изображала меня, а другая — его самого.
— Мы нужны друг другу. — И он пошевелил пальцами, изображая взаимодействие передачи.
Я промолчал, хотя сделал дружественную мину.
— Вы меня поняли? — спросил Фрэнк.
— Вы и я, мы с вами что-то должны сделать вместе, так?
— Правильно! — Фрэнк захлопал в ладоши. — Вы человек светский, привыкли выходить на публику, а я техник, привык работать за кулисами, пускать в ход всякую механику.
— Почем вы знаете, что я за человек? Ведь мы только что познакомились.
— По вашей одежде, по разговору. — Он снова положил мне руку на плечо. — Вы — свой в доску.
— Вы уже это говорили.
Фрэнку до безумия хотелось, чтобы я сам довел до конца его мысль и пришел в восторг. Но я все еще не понимал, к чему он клонит.
— Как я понимаю, вы… вы предлагаете мне какую-то должность здесь, на Сан-Лоренцо?
Он опять захлопал в ладоши. Он был в восторге:
— Правильно. Что вы скажете о ста тысячах долларов в год?
— Черт подери! — воскликнул я. — А что мне придется делать?
— Фактически ничего. Будете пить каждый вечер из золотых бокалов, есть на золотых тарелках, жить в собственном дворце.
— Что же это за должность?
— Президент республики Сан-Лоренцо.
88. Почему Фрэнк не может быть президентом
— Мне? Стать президентом?
— А кому же еще?
— Чушь!
— Не отказывайтесь, сначала хорошенько подумайте! — Фрэнк смотрел на меня с тревогой.
— Нет! Нет!
— Вы же не успели подумать!
— Я успел понять, что это бред.
Фрэнк снова сцепил пальцы:
— Мы работали бы вместе. Я бы вас всегда поддерживал.
— Отлично. Значит, если в меня запульнут, вы тоже свое получите?
— Запульнут?
— Ну пристрелят. Убьют.
Фрэнк был огорошен:
— А кому понадобится вас убивать?
— Тому, кто захочет стать президентом Сан-Лоренцо.
Фрэнк покачал головой.
— Никто в Сан-Лоренцо не хочет стать президентом, — утешил он меня. — Это против их религии.
— И против вашей тоже? Я думал, что вы станете тут президентом.
— Я… — сказал он и запнулся. Вид у него был несчастный.
— Что вы? — спросил я.
Он повернулся к пелене воды, занавесившей пещеру.
— Зрелость, как я понимаю, — начал он, — это способность осознавать предел своих возможностей.
Он был близок к бокононовскому определению зрелости. «Зрелость, — учит нас Боконон, — это горькое разочарование, и ничем его не излечить, если только смех не считать лекарством от всего на свете».
— Я свою ограниченность понимаю, — сказал Фрэнк. — Мой отец страдал от того же.
— Вот как?
— Замыслов, и очень хороших, у меня много, как было и у отца, — доверительно сообщил мне и водопаду Фрэнк, — но он не умел общаться с людьми, и я тоже не умею.
89. Пуфф…
— Ну как, возьмете это место? — взволнованно спросил Фрэнк.
— Нет, — сказал я.
— А не знаете, кто бы за это взялся?
Фрэнк был классическим примером того, что Боконон зовет пуфф… А пуфф в бокононовском смысле означает судьбу тысячи людей, доверенную дурре. А дурра — значит ребенок, заблудившийся во мгле.
Я расхохотался.
— Вам смешно?
— Не обращайте внимания, если я вдруг начинаю смеяться, — попросил я. — Это у меня такой бзик.
— Вы надо мной смеетесь?
Я потряс головой:
— Нет!
— Честное слово?
— Честное слово.
— Надо мной вечно все смеялись.
— Наверно, вам просто казалось.
— Нет, мне вслед кричали всякие слова, а уж это мне не могло казаться.
— Иногда ребята выкидывают гадкие шутки, но без всякого злого умысла, — сказал я ему. Впрочем, поручиться за это я не мог бы.
— А знаете, что они мне кричали вслед?
— Нет.
— Они кричали: «Эй, Икс-девять, ты куда идешь?»
— Ну, тут ничего плохого нет.
— Они меня так дразнили. — Фрэнк помрачнел при этом воспоминании: — «Тайный агент Икс-девять».
Я не сказал ему, что уже слышал об этом.
— «Ты куда идешь, Икс-девять»? — снова повторил Фрэнк.
Я представил себе этих задир, представил себе, куда их теперь загнала, заткнула судьба. Остряки, оравшие на Фрэнка, теперь наверняка занимали смертельно скучные места в сталелитейной компании, на электростанции в Илиуме, в правлении телефонной компании…
А тут, передо мной, честью клянусь, стоял тайный агент Икс-9, к тому же генерал-майор, и предлагал мне стать королем… Тут, в пещере, занавешенной тропическим водопадом.
— Они бы здорово удивились, скажи я им, куда я иду.
— Вы хотите сказать, что у вас было предчувствие, до чего вы дойдете? — Мой вопрос был бокононовским вопросом.
— Нет, я просто шел в «Уголок любителя» к Джеку, — сказал он, отведя мой вопрос.
— И только-то?
— Они все знали, что я туда иду, но не знали, что там делалось. Они бы не на шутку удивились — особенно девчонки, — если бы знали, что там на самом деле происходит. Девчонки считали, что я в этих делах ничего не понимаю.
— А что же там на самом деле происходило?
— Я путался с женой Джека все ночи напролет. Вот почему я вечно засыпал в школе. Вот почему я так ничего и не добился при всех своих способностях.
Он стряхнул с себя эти мрачные воспоминания:
— Слушайте. Будьте президентом Сан-Лоренцо. Ей-богу, при ваших данных вы здорово подойдете. Ну пожалуйста.
90. Единственная загвоздка
И ночной час, и пещера, и водопад, и мраморный ангел в Илиуме…
И 250 тысяч сигарет, и три тысячи литров спиртного, и две жены, и ни одной жены…
И нигде не ждет меня любовь.
И унылая жизнь чернильной крысы…
И Пабу—Луна, и Борасизи—Солнце, и их дети.
Все как будто сговорились создать единый космический рок — вин-дит, один мощный толчок к боконизму, к вере в то, что творец ведет мою жизнь и что он нашел для меня дело.
И я внутренне саронгировал, то есть поддался кажущимся требованиям моего вин-дита.
И мысленно я уже согласился стать президентом Сан-Лоренцо.
Внешне же я все еще был настороже и полон подозрений.
— Но, наверно, тут есть какая-то загвоздка, — настаивал я.
— Нет.
— А выборы будут?
— Никаких выборов никогда не было. Мы просто объявим, кто стал президентом.
— И никто возражать не станет?
— Никто ни на что не возражает. Им безразлично. Им все равно.
— Но должна же быть какая-то загвоздка.
— Да, что-то в этом роде есть, — сознался Фрэнк.
— Так я и знал! — Я уже открещивался от своего вин-дита. — Что именно? В чем загвоздка?
— Да нет, в сущности, никакой загвоздки нет, если не захотите, можете отказаться. Но было бы очень здорово…
— Что было бы «очень здорово»?
— Видите ли, если вы станете президентом, то хорошо было бы вам жениться на Моне. Но вас никто не заставляет, если вы не хотите. Тут вы хозяин.
— И она пошла бы за меня?!
— Раз она хотела выйти за меня, то и за вас выйдет. Вам остается только спросить ее.
— Но почему она непременно скажет «да»?
— Потому что в Книгах Боконона предсказано, что она выйдет замуж за следующего президента Сан-Лоренцо, — сказал Фрэнк.
91. Мона
Фрэнк привел Мону в пещеру ее отца и оставил нас вдвоем.
Сначала нам трудно было разговаривать. Я оробел. Платье на ней просвечивало. Платье на ней голубело. Это было простое платье, слегка схваченное у талии тончайшим шнуром. Все остальное была сама Мона. «Перси ее как плоды граната», или как это там сказано, но на самом деле просто юная женская грудь.