Таблетка, выданная ему Горюновым, подействовала. Боль отступила, Вася смог чуть двигать левой рукой. Правда, его начало мучительно клонить в сон. Он поискал место куда бы присесть.
Майор даже заподозрил злой умысел в действиях полковника — дать пилюлю напарнику, усыпить его, а самому обстряпать дельце. Васю позабавила эта мысль.
— Пойдем в дом. Здесь торчать на виду не стоит. Трупы накройте пока брезентом, — велел Горюнов спецназовцам, подогнавшим простреленный джип с двумя пробитыми шинами. Он достал из багажника сумку с диктофоном и фотоаппаратом и сфотографировал трупы.
— Я чуть не налетел на растяжку в том подъезде, — напомнил об осторожности Василий.
Они уселись на камнях и ступенях в подъезде. Спецназовцы ушли посмотреть, что с джипом. Сменили одно колесо на запаску. Вторую взяли с курдского пикапа, благо колеса подходили по диаметру.
Горюнов развязал руки пленника. Вынул из сумки небольшую видеокамеру и треногу. Установил камеру напротив курда. Проверил, в фокусе ли Салар, и включил в качестве дублирующей техники диктофон.
— Поговорим? — весело предложил он. — Ты же хотел еще тогда нам что-то поведать?
— Почему ты ждал целый год? — Салар потер запястья, аккуратно притронулся к разбитой скуле. — Вы всех моих положили? А твой друг сильно ранен?
— Какая забота! — всплеснул руками Горюнов. — Именно мой друг хотел с тобой поговорить, но теперь в замешательстве от такой теплой встречи. Ты же понимаешь, мы не интервьюировать тебя в такую даль прибыли.
— Можно водички попить?
— Зен[13], — машинально ответил Горюнов по-арабски, протягивая флягу.
— Ты ведь из иракского Мухабарата? Журналистка русская и тот другой твой приятель. Что-то я не слыхал, чтобы ваша разведка работала с русской. Разве что во времена Саддама.
— Ты русский знаешь? — спросил полковник по-русски. — А персидский? — Он сказал несколько фраз на фарси, затем перешел на турецкий.
— Что это доказывает? Ты можешь говорить на любом языке. Ты — шайтан! — Салар отодвинулся от него, поелозив задом по грязным ступенькам. — Но ты все равно из Ирака. Я бывал в Эрбиле, насмотрелся на тех арабов.
— Я не понял, чего ты борзеешь? Хочешь, чтобы мы проехали на базу Хмеймим? Так мы проедем. Тебя это убедит? Спецназовцев наших видел? Они тебя сейчас упакуют и доставят в лучшем виде. А может, ты нам и не нужен вовсе и не знаешь ничего? Только выпендривался тогда? Добавим тебя к твоим парням под брезент, до кучи. И как Акчан отнесется к твоей скоропостижной гибели? Слишком молодая вдова. А у нее были шансы оказаться в безопасном месте, и у детей. Дядя Карван тоже…
— Что с ним? — Салар буквально позеленел.
— Да вроде пока ничего, — пожал плечами Горюнов. — Правда, Вася?
Егоров кивнул. Он внимательно следил за реакциями курда, слушал перевод и понял, что Салар сдулся. Причем не на жене и детях, а на Карване. Экспертша была права — дядя его воспитал, и старший родственник для него дороже всех.
— Скажи, что дядю подозревают в связях со спецслужбами, может, турецкими, может, американскими… — предложил Егоров. — Он понимает, чем это грозит Карвану?
Салар понимал. Он всегда, думая о дяде, представлял его совсем молодым, каким запомнил Карвана, когда тот забирал его из Турции. Сколько он заплатил, чтобы вытащить мальчишку из полиции? На какую сделку пошел? Дядя был близок к Оджалану.
Освобожденный мальчишка и говорить толком не мог, избитый, онемевший после смерти близких. На его глазах пристрелили отца в затылок, поставив на колени. Тот ткнулся в землю лицом, и Салар завороженно смотрел на разверстую дыру в его черепе. Кричащую мать утащили куда-то, и больше он ее никогда не видел.
Затем он стал одним из самых ярых бойцов у сирийских курдов. Дядя находился всегда рядом. Салара потрепало — несколько ранений, контузия. Ничего не видел он, кроме войны. Смерти, похороны, лозунги, бряцанье оружием, поддержание духа, борьба за землю.
Карван уехал в Ирак к своим друзьям из РПК. Смог там устроить и семью Салара, когда тот попросил об этом.
Разочарование и бессмысленность существования — вот те чувства, с которыми Салар вставал каждое утро под шум кондиционера и утыкался взглядом в портрет Оджалана, висящий на стене напротив ковра, на котором курд спал. Рядом всегда лежал автомат — самый близкий друг. Только ему и можно верить.
А потом в Сирию пришли такие же, стрелявшие в затылок стоящим на коленях пленникам… Это дежавю вызвало состояние перманентной тошноты, словно Салару постоянно вытягивали внутренности наружу все эти события, приходящие новости о шествующих с черными флагами по трупам.
Тут возникли американцы. Появились деньги, оружие, обмундирование, и показалось, что Аллах обернулся на курдов. Но это был очередной мираж.
И в одно из таких одинаковых утр командира Салара Махуба, когда он открыл глаза в своей безликой комнате, где уют создавали портрет Оджалана, автомат и еще дядин потертый ковер, он увидел сидящего на стуле у белой стены человека. Тот сидел скромно, молча, сложив руки на коленях. Продолговатое лицо, очки в тонкой металлической оправе, рубашечка, брючки. И только выбивался из образа банковского служащего пистолет «Глок» в кобуре на поясе. Он ее не скрывал.
— Доброе утро, — он чуть наклонил голову, поправил очки и сказал: — Я немного ограничен во времени. Посмотрите эти фотографии, — он привстал и протянул Салару пачку фото.
Салар с трудом узнал себя, тринадцатилетнего, стоящего на коленях рядом с окровавленным отцом. Его страшный сон, который уже подернулся туманом времени, вдруг стал таким ярким, что ослепил, обескуражил.
— Вы были юны, — снисходительно сказал незнакомец. — Ваши товарищи-курды не будут с вами строги, наверное, не заподозрят в работе на турецкую полицию. Хотя случаи вербовки детей, подростков все же были… Зато ваш дядя. Вот возьмите, это должно вас заинтересовать. Вы же узнаете его почерк?
В дрожащих руках Салар держал собственноручно написанное дядей согласие работать на турецкую полицию взамен на освобождение племянника и выдачу трупов родителей мальчишки и семьи самого дяди — жены и дочери. Салар не знал, что дядя все-таки похоронил родителей как положено. Карван не рассказывал.
— Это копия, но у меня есть подлинник. Все эти годы Карван Махуб работал на турок. Вероятно, вы знали, и это усугубляет уже ваше положение. Вы лучше меня знаете, что будет с Карваном, когда Карайылан увидит данный документ.
— Что вы хотите? — Салар встал и начал одеваться, не смущаясь цэрэушника. Убивать его он не стал, понимая бессмысленность такого поступка. Придет другой очкарик.
— Содействие, своевременное информирование обо всех мероприятиях, которые планирует YPG. Вы занимаете довольно-таки серьезный пост уже сейчас. Вы станете официальным переговорщиком с нашими военными, проблем с передачей сведений не будет. Все безопасно, надежно и небесплатно. У вас семья, дети, которые смогут учиться в Европе. У вас же есть в Марселе двоюродный дядя? Легко будет объяснить вашим товарищам, что дети уехали во Францию к дяде, а далее никто не станет выяснять, чем они там занимаются. И даже если учатся, скажем, в Сорбонне или переехали в Лондон, уже не важно. Не так ли?
…Егоров ткнул пальцем в небо, брякнув насчет службы дяди на турецкие спецслужбы, а попал в болевую точку.
— Он арестован? Дядя арестован? — Салар привстал со ступеней.
— Сиди! — велел Горюнов. — Твой дядя находится под охраной. Но деталей ни Карайылан, ни его подручные пока не знают. Но узнают, — оптимистично улыбнулся он. — Все от тебя зависит. Тебя ведь взяли в оборот цэрэушники?
— Что со мной будет?.. — но тут же он собрался, вялость из голоса ушла. — Вы хотели разговаривать? А если бы мы на вас не напали, как бы вы обошлись с моими охранниками?
— Ну не при них же мы толковали бы… Они бы ничего не узнали, ты вернулся бы на базу, только слегка отягощенный новыми вводными. Зря людей положили. А что, среди них был кто-то, кто контролировал тебя и стучал кураторам?
— Вряд ли, — он взглянул с подозрением на Горюнова, затем перевел заискивающий взгляд на Егорова: — Какие у вас планы на мой счет теперь? Ничего же фатального не произошло, можно все изменить. Начать наш разговор, словно и не было небольшого недоразумения.
Василий осторожно повел плечом, прислушиваясь к боли, приглушенной таблеткой. «Недоразумение» болело даже под прикрытием обезболивающего. Но Егоров взял театральную паузу, встал и прошел к выходу из подъезда. Горюнов понимающе ожидал, закурил сам и протянул сигареты курду. Тот начал жадно затягиваться, глядя в спину майора. Горюнов подался вперед и поставил видеозапись на паузу.
На улице поднялся ветер и нес пыль по дороге. Пусто, жарко, не хватало еще перекати-поля, как в ковбойских вестернах, которые втайне любил смотреть Егоров. Вместо перекати-поля по улице прошел спецназовец со снайперской винтовкой. Вася оживился и окликнул его:
— Эй, это мой трофей. Ну-ка! — Вася забрал винтовку, осмотрел ее. Это была почти новенькая бельгийская FN SPR. — Ух, полицейская. Такие у ФБР на вооружении.
— Там кровь на прикладе, — спецназовец попытался вызвать брезгливость у майора, чтобы присвоить ствол.
— Ничего, оботрем. Я ее смажу и…
— Все, Вася игрушку нашел! Боль прошла? — съехидничал Горюнов. — Тебя из этой дуры чуть не прикончили, а ты ее домой потащишь? Давай вернемся к нашим баранам…
— Включай, — распорядился Егоров, кивнув на камеру. Он поставил винтовку около себя и поглядывал на прицел. — Хорошо бы к этому еще и НСП[14] раздобыть, и сошка должна быть, и глушитель. Спроси у него.
— Мальчишка не наигрался, — закатил глаза Горюнов. — Наверняка в джипе снаряжение снайпера, потом заберем.
…— Это хорошо, что вы понимаете, что все в наших силах изменить. Тогда у нас есть перспективы сотрудничества. Вы сможете вернуться на базу? Вас не заподозрят? Всю вашу группу убили, на вас ни царапины, разве что пара синяков. Как вы объясните?