— Ах да, — вспомнил Егоров, — он просил вам передать. Ваш общий приятель сообщает про «Белые каски». Про то, что в MI6 ищут крысу среди «Белых касок». Подозревают кого-то в руководстве, ищут утечки. На карандаш взяли самого Ле Мезюрье. А в Турцию отправляется какой-то тип, кажется, из Израиля, с проверкой. Я толком ничего не понял. Но передаю дословно.
— Главное, чтобы я понял, — Ермилов нахмурился.
Он знал, что Горюнов просто так рассказывать ничего не станет. Если Петр никак не прокомментировал откровения курда и все же передал через третье лицо, пусть и обладателя допуска, информацию, полученную от агента из «Белых касок», значит, намекал на что-то. Ермилов попытался свести воедино полученные за последнее время сведения о курде и ситуацию вокруг него и вот эту последнюю вводную. Пока мозаика не складывалась в подобие цельной картины.
«Агент вообще-то наш, а не УБТ. А Горюнов пользуется своими связями и узнает информацию там, в Сирии, из первых рук, — с раздражением подумал Ермилов. — Петр ничего не упускает, все крошки подбирает. Но какая связь?.. Почему именно сейчас, в преддверии возможного наступления Турции на курдские территории, начинается шевеление в Израиле, якобы связанное с „Белыми касками“? Это, возможно, внешний формальный повод поездки моссадовца в Турцию, прикрытие. А это однозначно моссадовец. Или в самом деле ему приспичило проверить организатора „Белых касок“? На что намекает Горюнов? Что Израиль — сторона тайных переговоров США с Турцией? Это вполне возможно, учитывая тотальное влияние Израиля на США и в целом на Ближнем Востоке. Израильтяне затаились в тени, когда Штаты бомбили Багдад, ставший родным для Горюнова, когда вешали Саддама, убивали Каддафи, влезли в Сирию; когда президент Сирии отказался от катарско-турецкого газопровода, который должны были провести по их территории; свергали правительства во время цветных революций в ненавистных им арабских, мусульманских странах, строили козни против Ирана и продолжают интенсивно давить персов санкциями».
Егоров рассматривал зависшего, как древний компьютер, шефа. Ждал, но ничего на его лице не прочел.
К чему Горюнов приплел «Белые каски»? Об этом Василий тоже размышлял. И в самолете, когда летел в Москву, и два выходных по прилету. Хотя дома ему было не до Горюнова и белокасочников.
Приходилось отстаивать в хрущевке свой микро-Курдистан, а Виктория, как янычар, пропилила ему черепную коробку бензопилой претензий. Проведя трепанацию черепа, она капала непосредственно на мозги, ее слова затекали в извилины и действовали усыпляюще. А если Егоров таки во время ее нотаций задремывал, кое-как примостившись на животе, чтобы не сорвать дренажную трубку со спины и чтобы не испытывать постоянную ноющую боль в лопатке, Вика возмущалась, что он равнодушный и никого ему не жалко.
Василий знал весь перечень обычных претензий и слушал их вполуха. До тех пор пока супруга не касалась в своих речах вопросов разоружения. Тут он взвивался кречетом и заявлял в категоричной форме, что есть вещи, которых он как мужчина не потерпит. Виктория информировала, что она как женщина и без того слишком многое от него терпит. Затем они оба сопели от обиды и расходились по углам, насколько это возможно в крошечной хрущевке. Валерка в это время резался в компьютерные игры, прекрасно зная, что сопеть они будут недолго. Отец захочет есть, а мама — хохотушка, она в принципе долго дуться не умеет. Они уйдут на кухню пить чай, и оттуда будет то и дело раздаваться смех.
…— Шеф, а что с Карваном? Нам ведь он нужен живым и невредимым до зарезу. Только за его безопасность ратует Салар. Наш человек там скажет их службе безопасности, что мы ошиблись? Как в анекдоте. Как-то несерьезно. Такими вещами не шутят. Как бы после таких слов не взялись и за нашего человека. Карван был авторитетным командиром, и вдруг такие беспочвенные обвинения.
— Думаю, нашему человеку там виднее, как поступить. Кстати, он и не наш, а СВР. Но суть не меняется. Карвана надо вывозить. Может, удастся организовать его побег, если он захочет бежать.
Акчан измучилась в дороге и окончательно потеряла надежду увидеть мужа. Он явно влез в смертельную игру. Ради чего? Старика Карвана прикрывал? Сам наделал дел? Она сломала голову над этими вопросами. Но мало что знала о муже, да и его дяде.
Младшего сына она держала на руках, пока переходили границу, и мысли о побеге растворились в тумане, дождевой пыли, как и размытые тени курдов, несущих ящики контрабандной техники, замотанные в пленку от дождя. По скользким тропам, где верхом, где пешком, продвигались медленно… Дети не хныкали. Они уже привыкли к сложностям горной, довольно спартанской жизни. Пахло мокрым картоном, лошадьми и землей. Шуршал дождь по дождевикам, в которые завернулась Акчан и дети.
Все равно все вымокли, ноги до колен забрызгало грязью. Она не знала, что они уже на территории Ирана. Только когда им навстречу вышли из мокрой темени несколько мужчин в похожих дождевиках и стали перегружать на своих лошадей груз, она поняла — переход состоялся.
Они продолжили путь, но с такими же предосторожностями. Громко не разговаривали, не курили. Контрабандистов ничуть не удивила женщина с детьми. По-видимому, этими тайными горными тропами кто только не ходил. Или эти усталые люди слишком погружены в свои проблемы и мысли, они сами как зашоренные кони, бредут по тропам и видят под ногами только корни деревьев, за которые нельзя цепляться, чтобы не разбить груз.
Акчан заметила, что у одного из парней на руке отсутствуют два пальца. Он держал за повод ту лошадь, на которую усадил Акчан с ребенком. Она догадалась, что этого человека несколько раз задерживали за контрабандный алкоголь. Слышала о суровых законах Ирана.
Остальные дети бежали следом сами, уже не боясь и радуясь ночному приключению. Начало светать, дождь остался далеко за спинами бредущих гуськом людей и лошадей, горячих, в облаках пара, такого плотного, словно животные начали испаряться и вот-вот исчезнут туманными силуэтами, цепляясь за ветки деревьев, тающим дымком скользнут в небо, светлеющее, промыто-блеклое.
Акчан тоже хотела бы стать тонкой струйкой дыма, раствориться в воздухе, чтобы никто не смог уже обидеть, принести черные новости, растоптать и физически, и морально. Она устала так же, как эти изможденные лошади.
Им дали обсохнуть в какой-то хижине, затем приехал старенький разбитый «Пейкан», они еле влезли туда всей семьей. Никакой охраны, только водитель, старый курд, седой, с густой щетиной, напоминающей иголки ежа, с обвисшей кожей, смуглой дочерна.
Куда бежать в чужой стране, не зная языка? Оказаться в местной тюрьме с детьми? Акчан старалась держаться из-за детей, но удавалось ей это с трудом. Она до крови исцарапала ногтями ладони, сжимая непроизвольно руки в кулаки.
Они проехали какой-то небольшой городок, а на выезде, когда из виду скрылись бежевые каменные домишки, Акчан увидела черную машину «Саманд», стоящую на обочине. Из автомобиля никто не выходил, и выглядело все это угрожающе. Старик-курд притормозил на почтительном расстоянии и стал перегружать сумки курдянки, суетливо бегая от своего «Пейкана» до блестящего автомобиля и обратно.
Вдруг задняя дверца «Саманда» открылась, но никто не появился. Водитель «Пейкана» велел:
— Иди, что же ты сидишь? Тебя ждать не будут.
В машине пахло духами, кожаной обивкой сидений — запах дорогой жизни, аромат богатства. За рулем Акчан увидела женщину в черном платке, сбившемся на затылок или нарочно надетом так легкомысленно. Раздался звук резко отъехавшей машины — курд постарался побыстрее убраться отсюда.
Черный «Саманд» тронулся с места мягко, с легким шелестом шин по асфальту. Сидящая впереди женщина посмотрела в зеркало заднего вида. Акчан разглядела ее довольно крупный нос и верхнюю половину лица с продолговатыми почти черными глазами. Девушка заговорила низким голосом на курманджи с акцентом:
— Акчан, тебе не о чем беспокоиться. Сейчас мы поедем на квартиру. Там ты останешься ненадолго. Отдохнешь, приведешь себя в порядок. Я выправлю тебе документы.
— Вы кто?
— Друг, — коротко ответила незнакомка.
— Что будет, если нас остановит полиция по дороге?
— Я решу эту проблему. Но нас не остановят, — она явно намекала на то, что номера машины такие, что никто не посмеет остановить.
Фардин Фируз сменил замки в квартире после своего задержания сотрудниками МИ[17] за подозрение в связях с ОМИН[18], хотя прекрасно понимал: возжелай Симин проникнуть к нему в его отсутствие, никакой замок тому препятствием не станет.
Два года назад он проскользнул по грани провала, и грань эта оказалась словно бы льдом покрыта, скользкая и зацепиться вроде не за что. Но Фардин зацепился, подстраховавшись заранее. Когда он балансировал на этой самой грани, из ниоткуда появился «тросик», который он прикрепил к поясу, и «тросик» этот вытащил его из тюрьмы МИ, откуда настолько безболезненно и без последствий еще никто не уходил.
В качестве «тросика» была информация о Симин Сарда, добытая частично им самим и частично полученная от сотрудника МИ, ее бывшего куратора, первого, кто подобрал художницу Симин и привлек к работе в МИ.
Ее куратор Каве Сами попал в плен к игиловцам с еще несколькими бойцами из КСИР, и, когда их в ходе спецоперации освободили русские, под давлением российских контрразведчиков он переметнулся. Сдал все секреты и отсиживался теперь в России. Выдал и подноготную Симин. А она, узнав, что авторитетный для нее Каве, считавшийся в Иране павшим смертью храбрых, жив и работает на русских, да еще и выдал ее тайны, сломалась и стала податливый, безопасной, словно из осы вытащили ядовитое жало.
С художницей доктор Фируз — ученый, сотрудник Медицинского университета Тегерана, специализирующийся на изучении водорослей, познакомился случайно. Но вскоре, узнав о ней больше и попав в передрягу с МИ, пошел на крайние меры.